МАТЕРИНСКИЙ ВЗГЛЯД
В начале 70-х Ленком поехал на гастроли в Прибалтику. Как-то перед спектаклем все пошли к морю. Я носилась по берегу, и Всеволод Ларионов вдруг крикнул: «Смотрите, смотрите – на Марковом туловище Нинкина голова бегает!» Я и вправду внешне похожа на обоих родителей.
Зато характер у меня свой, в меру мерзопакостный. Хотя… от мамы мне передалось большое терпение, а от отца, надеюсь, чувство юмора. Когда я училась на третьем курсе, мама пошла на класс-концерт к нам в училище. Я играла немую Катрин в отрывке по Брехту. Без слов – немая же.
Лохматая, одетая в тряпье, я сидела, свистела на дудочке, а потом кидалась к своей мамаше Кураж, вцеплялась в нее и мычала – мол, не бросай меня. Вечером моя мама поделилась с отцом:
«Я тут Саньку видела в отрывке, даже заплакала». Он говорит: «Ну, это понятно, тебе ее жалко было, что роль без текста дали». — «Знаешь, Марк, другие зрители тоже плакали…» — «А им тебя жалко было».
Я очень горжусь своими родителями. Мама, конечно, совершила подвиг. Хорошая актриса (Нина Лапшинова служила в Театре миниатюр. — Авт.), она отказалась от профессии, стала для мужа-режиссера тылом. Никогда не соглашалась работать с ним в одном театре.
Говорила: «Нет, я не пойду. Это будет мешать делу. Ты станешь заложником». Мама всегда была самым важным для меня зрителем. Обычно публика для актеров — не отдельные люди, а живая темная масса. Но если на спектакль приходила мама, ее лицо я видела всегда, безумно волновалась и хуже играла. Потом говорила ей:
«Я у тебя такая талантливая, ты просто этого не знаешь!»
Мама для меня была главным критиком, главным судьей. Она видела то, чего никто не видел, и говорила то, чего никто не мог ни Марку Анатольевичу, ни мне сказать. Но… она почти никогда меня не хвалила. Это для меня была трагедия! Потому что именно от нее хотелось получить одобрение.
Давала я как-то телеинтервью. Потом был диалог:
«Мам, ты интервью видела?» — «Ну, видела». — «И как я говорила?» — «Да ерунду какую-то». — «Мам, а выглядела я как?» — «Да неважно». — «Мам, как же так? Ну, похвалила бы… Другие матери хвалят своих детей». — «А зачем я тебя буду обманывать?» (Смеется) Так и жили.
ПАПИНА ДОЧКА
Был такой случай. Как-то вместе с Григорием Гориным отец писал очередной сценарий. Иногда он брал меня с собой. Они работали у Горина дома, а я сидела, перебирала пластинки, видеокассеты. И один раз Горин предложил: «Санька, есть такая американская игра: я буду называть тебе два слова, а ты выбирай, что, по-твоему, лучше. Вот что лучше: кошка или стул?»
От неожиданности я зажалась, уставилась на него и говорю: «Стул!» Он снова спрашивает: «А стул или дверь?» Я опять: «Стул!» «Ну тогда скажи: стул или дом?» А меня переклинило: «Стул!» Он понял — безнадега, играть невозможно, и констатировал: «Видишь, Марк, молодое поколение выбирает стул!» (Смеется) На самом деле я стояла на своем из упрямства.
Упрямство во мне – это тоже отцовское. Если он что-то решил, переубедить или уговорить его было невозможно. Особенно в творчестве.
Помню, когда сочинялась «Формула любви», он вначале пообещал мне главную роль. А потом передумал и сказал, что я буду играть итальянку. В итоге я скатилась до Фимки. И ничего сделать с этим было невозможно. Он так считал — и хоть разбейся. Рыдала, не то слово, но так, чтобы отец не видел. Потому что знала – это тоже не сработает. Фильм вышел, и мне за свою роль было не стыдно.
Вскоре после премьеры мы всей семьей были на новогодних посиделках в Доме литераторов. К нам за столик подсел знаменитый конферансье Борис Брунов. Говорит:
«Марк, какой хороший фильм ты сделал. Где же ты девку такую потрясающую нашел, которая у тебя орет: «Е-едут! Е-едут!»?» На что отец кивнул на меня: «Да вот она. Я ее родил».
