Телефонный звонок от бывшей жены застал меня врасплох. Я одиннадцать лет не слышал ее голоса — с того самого дня, когда она выставила меня за дверь с одним чемоданом, ловко обставив все так, будто я сам принял решение уйти.
— Привет, — прозвучал в трубке до боли знакомый голос с легкой хрипотцой. — Узнал?
Я молчал, перебирая в голове тысячи причин, по которым она могла позвонить. Ни одна не казалась правдоподобной.
— Павлику завтра восемнадцать, — продолжила она, не дождавшись ответа. — Последний платеж по алиментам я от тебя получила. Спасибо. Хочу встретиться, поговорить.
Ее слова были ровными, почти деловыми, но я уловил в них нотки плохо скрываемого торжества.
Словно она все эти годы ждала именно этого момента.
— Где? — коротко бросил я.
— В «Атриуме», помнишь? Мы там часто сидели. Завтра в два.
Она положила трубку, не прощаясь. А я остался стоять посреди своей небольшой, залитой солнцем мастерской, чувствуя, как запах дерева и краски внезапно стал чужим и неуместным.
Павлик. Мой сын. Точнее, тот, кого я привык им считать. Я закрыл глаза и увидел его — семилетнего, с копной светлых волос и моими глазами, как уверяла Марина.
Мы собираем из конструктора огромный замок, и он смеется — звонко, заливисто. Этот смех до сих пор стоял у меня в ушах.
А потом все рухнуло. Одна подстроенная ссора, пара лживых свидетелей из числа ее «подруг», и вот я уже враг, предатель, бросивший семью.
Суд, развод, алименты. Все прошло как по нотам, которые она написала заранее. Я не стал бороться. Какой смысл, если тебя уже приговорили?
Я уехал в другой город, открыл столярную мастерскую, начал жизнь с нуля. И платил. Аккуратно, день в день, переводил на ее счет сумму, которую определил суд.
Это была моя единственная ниточка, связывающая меня с сыном. Марина запретила мне видеться с ним, и я снова не стал спорить. Я боялся навредить ему еще больше.
Он совсем меня забыл.
На следующий день ровно в два я сидел за столиком в том самом кафе. Она почти не изменилась. Все та же хищная грация, тот же цепкий, оценивающий взгляд.
— Выглядишь неплохо, — оценила она, отпивая сок. — Не скажешь, что одиннадцать лет вкалывал на чужую тетю.
— Я вкалывал ради сына, — поправил я ее.
Она усмехнулась. Так усмехаются, когда слышат наивную глупость.
— Да, конечно. Сын. Он, кстати, вырос красавцем. Совсем на тебя не похож.
Я промолчал. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось ровно и тяжело, как маятник старого механизма.
— Я пришла не просто так, — Марина подалась вперед, и ее глаза заблестели. — Я хочу сделать тебе подарок. В честь совершеннолетия… нашего мальчика. Считай это компенсацией. За все твои переводы, за твое долгое отсутствие.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом. Я смотрел на нее и видел не женщину, которую когда-то любил, а расчетливого игрока, который готовится объявить о своей окончательной победе.
— Знаешь, Олег, я должна тебе кое-что сказать. Что-то очень важное про Павлика. И про тебя.
Я смотрел на нее и ждал. Я знал, что она не торопится. Ей нужно было подготовить сцену для своего триумфа, растянуть удовольствие.
— Понимаешь, я ведь снова вышла замуж, — начала она издалека, вертя в пальцах бокал. — Очень удачно. Мой муж — прекрасный человек.
Он обожает Павлика. Дал ему все, о чем ты и мечтать не мог. Лучшие школы, репетиторы, поездки за границу. Павлик был в Диснейленде пять раз. А ты где был все это время?
Она задала вопрос и сама же на него ответила, не дав мне и рта раскрыть.
— Ах, да. Ты строгал свои деревяшки в какой-то дыре. Наверное, представлял, как твой сын гордится тобой.
Каждое ее слово было пропитано ядом. Она хотела увидеть мою боль, мое унижение. Но я молчал, и мое спокойствие, кажется, выводило ее из себя.
— Твои алименты… это было так мило, — продолжила она с приторной улыбкой. — Мы с мужем смеялись. Они были как капля в море.
Но я их не отменяла. Знаешь, почему? Принципиально. Ты должен был платить. Это было твое наказание.
— Наказание за что? — впервые подал голос я.
— За то, что ты такой… никакой, — она махнула рукой. — Скучный, правильный, предсказуемый. Я задыхалась с тобой. А мой нынешний муж — он другой. Он победитель. И сын у него такой же.
Она сделала еще один глоток сока, собираясь с силами для финального удара. Я видел, как она наслаждается этим моментом, как предвкушает мою реакцию.
— Так вот, о моем подарке, — ее голос стал тише, но от этого еще более мерзким. — Я решила, что будет честно, если ты узнаешь правду. Теперь, когда все закончилось. Когда ты выплатил все до копейки.
Она выдержала паузу, глядя мне прямо в глаза.
— Восемнадцать лет ты платил алименты на чужого ребенка! — рассмеялась она. Громко, заливисто, так, что люди за соседними столиками обернулись. — Павлик не твой сын, Олег!
Он никогда им не был! Представляешь, какой ты идиот?
Она откинулась на спинку стула, довольная произведенным эффектом. Она ждала криков, обвинений, разбитой посуды. Ждала моего краха.
А я просто смотрел на нее. Не было ни злости, ни обиды. Только какая-то глухая, всепоглощающая жалость к этой женщине.
Я медленно взял со стола стакан с водой и сделал глоток. Моя рука не дрогнула.
— И это все? — спросил я спокойно.
Ее смех оборвался. Улыбка сползла с лица. Она смотрела на меня с недоумением, которое быстро сменялось растерянностью. Моя реакция была не по ее сценарию.
— Что… что значит «и это все»? — пролепетала она. — Ты что, не понял? Я сказала, что ты восемнадцать лет был посмешищем!
— Я все понял, Марина, — ответил я, глядя ей в глаза. — Вопрос в другом. Поняла ли что-нибудь ты?
— Что я должна была понять? — ее голос дрогнул от возмущения. — Что ты рогоносец? Что я тебя обвела вокруг пальца?
Я покачал головой.
— Нет. Ты должна была понять, что такое быть родителем. Но, видимо, так и не смогла.
Я полез во внутренний карман пиджака и достал старую, немного потертую фотографию. Положил ее на стол перед Мариной.
На ней был я и семилетний Павлик. Мы сидели на полу в обнимку, оба смеялись, а вокруг были разбросаны детали конструктора.
— Помнишь этот день? — спросил я. — За неделю до того, как ты меня выгнала. Мы тогда всю ночь собирали этот замок. А утром Павлик принес мне свой рисунок и сказал, что я лучший папа на свете.
Марина смотрела на фотографию, и ее лицо стало жестким.
— К чему эти сантименты?
— Это не сантименты. Это ответ. Ты думаешь, я не знал? Марина, я все знал. С самого начала.
Ее глаза расширились. Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле.
— За пару дней до развода, когда ты уже все спланировала, я случайно нашел в ящике стола медицинскую карту Павлика.
Ту, что заводили при рождении. И там была указана группа крови отца, ты указала. Не моя. И не твоя. Элементарная логика, Марина.
Я понял все в ту же секунду. И твою измену, и твой план выставить меня идиотом.
Я сделал паузу, давая ей осознать услышанное. Ее лицо медленно бледнело. Вся ее тщательно выстроенная триумфальная речь рассыпалась в прах.
— Но… почему? — прошептала она. — Почему ты молчал? Почему платил?
— А что это меняло? — я посмотрел ей прямо в глаза. — Кровь? Бумажки? Марина, я семь лет был для этого мальчика отцом. Я учил его кататься на велосипеде. Я читал ему сказки на ночь.
Я любил его. И в тот момент, когда я узнал правду, я понял одну простую вещь: моя любовь к нему не стала меньше. Она не зависит от группы крови.
Я забрал фотографию со стола и убрал обратно в карман.
— Ты отняла у меня возможность видеть его, но не могла отнять право его любить. И эти алименты… это не было наказанием для меня.
Это была моя единственная возможность заботиться о нем. Дать ему хоть что-то. Я платил не тебе, Марина. Я платил своему сыну.
Она молчала. Вся ее спесь, вся ее уверенность испарились. Она смотрела на меня так, будто видела впервые.
— Твой новый муж дал ему Диснейленд. А я дал ему первые семь лет его жизни. И любовь, которую ты, со всеми своими деньгами и победителями, так и не смогла ни понять, ни оценить.
Ты думала, что мстишь мне, а на самом деле ты просто обкрадывала собственного ребенка, лишая его отца. Не по крови, а по духу.
Я встал из-за стола, оставив на нем несколько купюр за свой сок.
— Передай Павлику от меня поздравления. И вот это.
Я достал из кармана маленькую деревянную фигурку волка, которую вырезал накануне. Идеально отшлифованную, покрытую лаком. Он в детстве обожал сказки про волков.
— Он поймет.
Я развернулся и пошел к выходу, не оборачиваясь. Я не чувствовал ни триумфа, ни злорадства. Только легкую грусть. И покой. Потому что я знал, что моя любовь была настоящей. А все остальное — просто пыль.
Вернувшись в мастерскую, я долго не мог приняться за работу. Воздух, наполненный запахом свежей стружки, казался густым и тяжелым.
Я поставил точку в истории, которая длилась восемнадцать лет. Я сказал все, что хотел. Но ощущение недосказанности не проходило.
Прошла неделя. Я уже почти смирился с мыслью, что мой подарок так и не дошел до адресата, а разговор в кафе был лишь финальным аккордом, после которого наступает тишина.
В один из вечеров, когда я уже собирался закрывать мастерскую, на пороге появился высокий молодой человек.
Он был одет в простую футболку и джинсы, и смотрел на меня с каким-то смешанным чувством любопытства и неловкости.
Я узнал его не сразу. Время изменило его черты, но взгляд… Взгляд остался прежним.
— Здравствуйте, — сказал он. — Олег?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
Он шагнул внутрь и протянул мне руку. В его ладони лежала та самая фигурка волка.
— Мама отдала. Сказала, от вас.
Мы помолчали. Он рассматривал стеллажи с инструментами, заготовки, готовую мебель.
— Она была в ярости, — вдруг сказал он, не глядя на меня. — Кричала что-то про то, какой вы… нехороший человек.
И какой я неблагодарный. Я сначала ничего не понял. А потом она все рассказала. Про кровь, про то, что вы знали.
Он поднял на меня глаза.
— Это правда? Вы знали?
— Да, — просто ответил я.
— И все равно… платили? Зачем?
Я подошел к верстаку, взял в руки рубанок, провел пальцем по гладкому металлическому боку.
— Потому что я помнил мальчика, который любил сказки про волков и мечтал построить самый большой замок из конструктора. Для меня ничего не изменилось. Он был моим сыном.
Павлик долго молчал. Он подошел ближе, взял с верстака небольшой брусок дерева, повертел его в руках.
— Отчим… он хороший. Он много для меня сделал. Но он никогда не читал мне сказок. И не строил со мной замков.
Он положил брусок на место.
— Можно мне посмотреть, как вы работаете? — спросил он неожиданно.
Я улыбнулся. Впервые за много лет это была легкая, искренняя улыбка.
— Конечно. Хочешь, научу?
Он кивнул.
Мы просто стояли рядом в старой мастерской, и я показывал ему, как из бесформенного куска дерева рождается что-то живое и настоящее. И я понял, что некоторые вещи важнее крови. Важнее слов. Это была не точка. Это было начало.
