Что привело мировую звезду танца в революционную Москву?
Лето 1921 года. В разоренную, но кипящую надеждами Москву по зову наркома Луначарского прибывает живая легенда – Айседора Дункан. Всемирно известная танцовщица, перед которой рукоплескали залы от Лондона до Нью-Йорка, от Рио-де-Жанейро до Афин.
Поэт Максимилиан Волошин напишет о ней:
«Айседора Дункан танцует все то, что другие люди говорят, поют, пишут, играют и рисуют. Музыка претворяется в ней и исходит от нее».
Но Дункан приехала не для гастролей. Ее манила страна, где «устаревшие догмы сбрасывались с парохода современности», и она лелеяла благородную мечту – создать школу танцев для детей из простых семей. Советская власть пообещала помощь, но обещаний не сдержала. Зато вся московская богема оказалась у ее ног. Илья Шнейдер, ее помощник в деле создания школы, вспоминал:
«Два слова – «Айседора Дункан» – были для меня синонимами какой-то необычайной женственности, грации, поэзии… А сейчас впечатление было неожиданным: Дункан показалась мне крупной и монументальной, с гордо посаженной царственной головой, облитой красноватой медью густых, гладких, стриженных волос».
Что вырвалось у Айседоры при виде Есенина: «Ангел» или «Черт»?
Именно Шнейдеру, прожившему под одной крышей с Дункан и Есениным почти три года, мы обязаны описанием их первой встречи. Картина словно сошла с полотна экспрессиониста:
«Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам… Трудно было поверить, что это первая их встреча; казалось, они знают друг друга давным-давно… Есенин, стоя на коленях и обращаясь к нам, объяснял: «Мне сказали: Дункан в «Эрмитаже». Я полетел туда…» Айседора вновь погрузила руку в «золото его волос»».
Они «проговорили» весь вечер, не зная языков друг друга, но, казалось, понимая с полуслова. Сама Дункан, едва увидев поэта, выдохнула: *«Anguel! Tschort!»* (Ангел! Черт!). Она интуитивно повторила его собственную строчку: «Коли черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней». Так начался их мучительный, страстный и разрушительный роман.
Почему Есенин стал тираном своей спасительницы?
Есенину было 28, Дункан – около 45. Он писал:
«За белые пряди, спадающие с ее лба, я не взял бы золото волос самой красивейшей девушки».
Она же клялась помнить до смерти его золотоволосую голову на своей груди и одно желание –«укачать его, чтобы он отдохнул, ее маленький золотоволосый ребенок». Золото кудрей Есенина больно напомнило ей о сыне Патрике, погибшем в автокатастрофе за восемь лет до этого.
Поэту чудилось в Айседоре родное: «У нее душа наша, она меня хорошо понимала». Но были и другие мотивы: слухи о ее сказочном богатстве (оказавшиеся мифом – она так же легко спускала деньги), надежда, что ее мировая слава вознесет и его. Есенин быстро стал ее «господином, повелителем». Она, по свидетельствам, «как собака, целовала руку, которую он заносил для удара».
Их жизнь в особняке на Пречистенке была театром абсурда на глазах у всей Москвы. Вино лилось рекой. Друг Есенина Мариенгоф винил Дункан в его окончательном спаивании: поэт открыл для себя бездонный источник лучших вин. Ее подруги утверждали обратное: чтобы быть рядом с возлюбленным, она сама вынуждена была пить все больше. Наталья Крандиевская-Толстая оставила яркий портрет пары:
«На Есенине был смокинг, на затылке — цилиндр, в петлице — хризантема… выглядело на нем по-маскарадному. Большая и великолепная Айседора Дункан… шла рядом, волоча по асфальту парчовый подол. Ветер вздымал лиловато-красные волосы… Люди шарахались в сторону».
Есенин все чаще уходил в загулы. Айседора ждала, прощала. Подаренные ею часы с портретом – немой укор и надежда быть помянутой – он в пьяной ссоре разбил о стену. Слезы, побои, отборная брань с его стороны – и ее вечные мольбы о прощении, признания в вечной любви. Их отношения сравнивали с отношениями любящей матери и капризного, жестокого ребенка.
Почему «рай» Европы и Америки обернулся для поэта адом?
В мае 1922 года они регистрируют брак, взяв двойную фамилию Дункан-Есенин. Для свободолюбивой Айседоры это был первый официальный брак. Разница в возрасте смущала ее, она даже просила «омолодить» себя в паспорте – «для Есенина». Главной причиной брака была предстоящая поездка в Америку; Дункан знала нравы тамошней «полиции нравов».
За границей они жили на широкую ногу – на деньги Айседоры. Европа и Америка поначалу очаровали Есенина: «Вспомнил про «дым Отечества»…
С этого момента я разлюбил нищую Россию». Но очень скоро наступило горькое прозрение. Айседора давала концерты, он же оказался не у дел: «Тоска смертная… чую себя здесь чужим и ненужным… «Известный признанный поэт» превратился в молодого мужа прославленной танцовщицы».
Встреча в Берлине с Горьким стала показательной. Наталья Крандиевская-Толстая описывает, как подвыпившая Дункан, обвешанная шарфами, под гитарный «Интернационал» пустилась в «хмельную» пляску, вызывая смущение у Есенина и тяжелое чувство у наблюдателей. Позже Горький резюмировал:
«Эта знаменитая женщина… рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно».
Жестокость Есенина достигла апогея в Берлине: найдя жену рыдающей над альбомом погибших детей, он вырвал его и швырнул в огонь с криком: «Ты слишком подолгу думаешь об этих детях!»
В Нью-Йорке Дункан после спектаклей с «Интернационалом» 12 раз забирали в полицию. Есенин, чувствуя себя непризнанным, впадал в истерики. Его мнение об Америке было язвительным: «Нравы американцев напоминают… нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича». После погрома на вечере еврейских поэтов им пришлось спешно уехать.
В Париже случился чудовищный скандал: Есенин в гостинице разнес вдребезги все зеркала, рамы и двери. Айседора, верная защитница, опубликовала в газетах пронзительное письмо, объясняя его состояние ужасами войны и революции, которые он пережил с юности, и умоляя о сочувствии к его гению.
По совету друзей она поместила мужа в дорогую частную психиатрическую клинику. Выписавшись, Есенин был «возвращен» в Россию: Дункан распродала обстановку своего парижского дома и сдала его, чтобы оплатить их возвращение. В порыве «буйной радости» по пути домой Есенин перебил все окна в вагоне.
Какая телеграмма перерезала последнюю нить между ними?
В Москве «любимый муж» исчез на три дня. Истерзанная Айседора решила уехать в Ялту отдохнуть. Поразительно, но трезвый Есенин пришел проводить ее на Казанский вокзал. Прощание было нежным, она махала шарфом, пока поезд не скрылся. Но посланная ею телеграмма с просьбой приехать получила жестокий ответ:
«Не шлите больше телеграмм Есенину, он со мной и не приедет, вы должны понять, что он не вернется к вам. Галина Бениславская».
В бешенстве Дункан телеграфировала:
«Твоя прислуга сообщает мне, что ты съехал со своей прежней квартиры. Телеграфируй новый адрес немедленно. Изадора».
Ответ Есенина был двойным. Сначала письмо:
«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе… Дела мои блестящи… Был у Троцкого… Желаю успеха и здоровья и поменьше пить… Любящий С. Есенин».
А следом – телеграмма:
«Я люблю другую женат и счастлив. ЕСЕНИН».
Последняя встреча была унизительной. Пьяный Есенин ворвался в квартиру Айседоры, где были гости, требуя свой бюст работы Коненкова. Несмотря на просьбы прийти позже, он взгромоздился на стул, схватил тяжелый деревянный бюст, рухнул с ним на пол, а затем, злобный и трясущийся, ушел, крепко прижимая свой образ к груди. Больше они не виделись.
Почему красный шарф Айседоры стал ее саваном?
28 декабря 1925 года Сергей Есенин покончил с собой в номере ленинградской гостиницы «Англетер» – том самом, где когда-то останавливался с Айседорой. Она была в Париже.
«Смерть Есенина потрясла меня, но я столько плакала, что часто думаю о том, чтобы последовать его примеру, но только иначе — я пойду в море…» – писала она Шнейдеру. И еще: «рыдала и страдала из-за него так много, что, мне кажется, исчерпала все человеческие возможности для страданий».
В парижских газетах появилось ее официальное обращение: она протестовала против сплетен, отрицала развод и ссоры, оплакивала его смерть. Все гонорары за его стихи она отказалась в пользу его матери и сестер.
На вопрос о самом счастливом времени жизни она отвечала:
«Россия, Россия, только Россия! Мои три года в России, со всеми их страданиями, стоили всего остального в моей жизни, взятого вместе!.. Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро поеду опять…»
Но вернуться ей было не суждено. Через два года после гибели Есенина, 14 сентября 1927 года, в Ницце, красный шелковый шарф Айседоры Дункан намотался на ось колеса гоночного автомобиля, в который она села, мгновенно сломав ей шею.
«Сделать ничего нельзя. Она была убита мгновенно», – констатировал врач. Ее мемуары, вышедшие в том же году, заканчивались словами: «Прощай старый мир! Завтра я уезжаю в новый!»
Их история любви – как стремительный, ослепительный и страшный танец, закончившийся падением. Танец ангела и черта, гения и бунтаря, двух пламенных и трагически несовместимых душ.
