— Надо же, какой хороший портрет выбрали. В дубовой раме. Дорогой, наверное.
Голос мужа, Олега, доносился через крошечный динамик с едва заметным треском.
Я сидела в безликой съемной квартире с видом на осенний парк и пила остывший американо.
На экране ноутбука шла прямая трансляция с церемонии прощания со мной.
Все было организовано безупречно, человек, которому я заплатила за это представление годовой оклад, знал свое дело. Он обещал полное погружение. И я его получила.
Моя сестра, Вера, зябко повела плечами, поправляя на голове черный платок.
— Олег. Она бы оценила.
Я криво усмехнулась. Оценила бы. Я бы оценила, если бы хоть кто-то из них по-настоящему горевал, а не стоял с таким постным, подобающим случаю выражением лица.
Словно они на скучном официальном мероприятии, отбывают повинность.
Дети, Кира и Антон, стояли чуть поодаль. Кира, моя шестнадцатилетняя копия, уткнулась в телефон.
Наверняка строчит подружкам, какой сегодня унылый день и как ей не идет черный цвет.
Антон, которому едва исполнилось девятнадцать, просто смотрел куда-то в сторону ворон, рассевшихся на голых ветках березы.
Его лицо ничего не выражало. Абсолютно.
— После нужно заехать забрать ее вещи из офиса, — буднично сказал Олег, обращаясь к сыну.
— И с документами на машину решить. Тебе она все равно не нужна, а налог платить придется.
Антон кивнул. Просто кивнул. Не было ни боли, ни шока. Только деловитое принятие факта.
Я увеличила изображение.
Лицо Олега было… спокойным. Усталым, может быть. Но не убитым горем. Где та всепоглощающая тоска, которую показывают в кино? Где надрыв?
Я подстроила все это, чтобы наконец увидеть правду. Мой психиатр называл это «радикальным поиском подтверждения».
Я называла это последним шансом не сойти с ума окончательно. Понять, была ли я для них чем-то большим, чем функцией, банкоматом и личным организатором.
Кажется, я получила свой ответ.
Вера подошла к детям, что-то тихо им сказала. Кира недовольно поморщилась и убрала телефон в карман пальто. Она подняла на тетю заплаканные глаза? Нет. Сухие. Раздраженные.
Мне всегда казалось, что я — клей, который держит их всех вместе. Что без меня их маленький, уютный мир рассыплется на части.
А они стоят, обсуждают документы на машину и, кажется, думают только о том, когда можно будет наконец уйти отсюда, в тепло.
Ведущий церемонии начал говорить речь. Я убавила звук. Слова, которые должны были принести утешение, сейчас звучали как издевательство.
Я была для них просто привычкой. Удобной деталью интерьера. И вот деталь убрали, и нужно просто решить, как жить в опустевшей комнате. Без лишних сантиментов.
Вечером я переключилась на камеры, которые заранее установила в нашей квартире. Мой маленький шпионский центр. Мой личный театр абсурда.
Семья вернулась. Олег, не снимая пальто, прошел на кухню и открыл холодильник.
— Есть вообще нечего, — донесся его недовольный голос.
Кира бросила сумку на пол в прихожей.
— Пап, давай закажем пиццу? У меня промокод есть.
Никто не сказал: «Мама всегда оставляла ужин». Никто даже не вздохнул о том, что кухня, еще вчера бывшая центром дома, сегодня стала просто местом, где кончилась еда.
Через час они сидели в гостиной. Коробки из-под пиццы на журнальном столике, на экране — какой-то дурацкий сериал. Они смеялись. Все вместе.
Я смотрела на них и не чувствовала ничего, кроме нарастающего холода. Этот эксперимент должен был причинить мне боль, но я не была к этому готова.
Я думала, увижу скрытую скорбь, неловкие попытки поддержать друг друга. А увидела… облегчение.
Будто из дома убрали строгую, вечно чем-то недовольную учительницу.
Прошла неделя. Дом зарос грязью.
Гора посуды в раковине стала напоминать архитектурное сооружение. Однажды Антон попытался постирать свои вещи и залил соседей снизу, потому что засыпал порошок не в тот отсек.
Олег кричал на него, но не потому, что тот что-то испортил, а потому, что теперь ему придется разбираться с соседями.
Позвонила свекровь. Олег включил громкую связь.
— Ну как вы, сынок? Держитесь?
— Да нормально все, мам. Справляемся, — бодро ответил он. — Даже тише стало как-то. Сама же знаешь, Лена любила, чтобы все по ее было. Шаг влево, шаг вправо — расстрел.
Я прикрыла глаза. Тише стало. Вот как это называется. Моя забота, мои попытки создать порядок и уют — это был «расстрел».
Поздним вечером, когда дети разошлись по комнатам, Олег остался в гостиной один.
Он не достал мой фотоальбом.
Он открыл ноутбук и начал искать на сайтах, сколько сейчас стоят машины вроде моей. Прагматично. По-деловому.
Я переключила камеру на свою спальню.
Дверь открылась, и вошла Кира. Она подошла к моему туалетному столику, взяла в руки мой любимый флакон духов.
Я затаила дыхание. Может, вот он, момент?
Она щедро брызнула духи себе на запястье, повертелась перед зеркалом, а потом открыла шкатулку с украшениями.
Она достала тонкую золотую цепочку, которую Олег подарил мне после ее рождения. Примерила. Она ей шла.
В этот момент я поняла. Они не просто переживают мою смерть. Они делят трофеи.
Прошло три недели. В пятницу вечером Олег говорил по телефону. Он ходил по гостиной, и на его лице была улыбка, которую я не видела уже много лет. Нежная, предвкушающая.
— Да, конечно, жду. Дети у друзей ночуют, дом в нашем распоряжении.
Сердце пропустило удар. Через час в дверь позвонили. На пороге стояла она. Марина. Его коллега с вечной хищной улыбкой.
Она вошла в мой дом. В мою крепость. Принесла с собой бутылку вина.
Я смотрела, как Олег достает из серванта бокалы. Мои любимые бокалы, из тонкого стекла. Он налил вино, и они сели на мой диван.
— Наконец-то, — сказала Марина, делая глоток. — А то я думала, ты никогда не решишься. Твоя Лена была такой… правильной. Я ее побаивалась.
— Она была… сложной, — уклончиво ответил Олег.
Они говорили обо мне. В моем доме.
Пили из моих бокалов. И с каждой минутой я чувствовала, как холод внутри меня сменяется чем-то другим. Горячим. Яростным. Это было осквернение всего, что я строила годами.
Марина провела рукой по его плечу.
— Зато теперь все по-другому. Теперь у тебя есть я.
Щелчок. Предел был достигнут. Все. Хватит.
Я резко захлопнула ноутбук. Наблюдение окончено. А потом пришла кристальная, ледяная ясность.
Я открыла другой ноутбук. Ввела пароли. На экране появился интерфейс нашего банковского счета. «Нашего» — условность. 90% поступлений были моими.
При открытии счета я настояла на особом статусе основного владельца. Олег тогда посмеялся, назвав это моей очередной блажью.
Я посмотрела на внушительную цифру баланса. Мой труд, мои бессонные ночи. Один клик. Второй. Ввод суммы.
Подтверждение. Я перевела почти все на свой секретный счет. Оставила им на карте ровно столько, чтобы хватило на оплату коммуналки.
Я встала, подошла к окну. В доме напротив, в моем доме, который достался мне от родителей и который я по глупости не переоформила, горел свет.
Там чужая женщина пила мое вино и строила планы на мою жизнь. На моем лице впервые за долгое время появилась улыбка. Представление окончено. Начинается урок.
Первый звоночек прозвенел на следующее утро. Я наблюдала через камеру, как Олег безуспешно пытается оплатить в интернет-магазине дорогую кофемашину.
Его лицо вытянулось. Он открыл приложение банка, и я увидела, как его брови поползли на лоб.
Паника нарастала медленно. Сначала Олег звонил в банк. Потом обвинил во всем хакеров. Марина, сидевшая рядом, с подозрением посмотрела на него. К вечеру они поняли.
Деньги не вернутся. И тогда начался настоящий траур. Кира рыдала в голос, но не обо мне. О курсах, о новом телефоне.
Антон мрачно ходил из угла в угол. Олег сидел на диване, обхватив голову руками. Вот оно. Настоящее горе. Не по человеку. По образу жизни.
Я выждала до полуночи. А потом отправила ему одно-единственное сообщение с нового номера: «Понравился сюрприз?». А также прикрепила свое свежее фото.
Я видела, как он прочитал его. Как его лицо из растерянного стало белым от ярости. Он тут же начал звонить.
Я сбросила. И написала второе: «Квартира в моей собственности по праву наследования. У вас есть неделя, чтобы съехать. Вещи можете забрать. Кроме моих».
После этого я выключила телефон и камеры. Хватит.
Прошел месяц. Я сидела в кабинете своего психотерапевта.
Я больна, я понимаю это, мой психотерапевт не знал, что я сделала. Но теперь я всё рассказала.
— Вы добились своего, — сказал он, глядя на меня поверх очков. — Вы доказали себе, что их безразличие реально. Что вы чувствуете теперь?
— Пустоту, — честно ответила я. — Я победила. Но в этой войне не было пленных, только выжженная земля.
— Эта инсценировка была крайней степенью защиты, — продолжил он. — Ваша болезнь заставляла вас искать доказательства нелюбви, превращая малейшее равнодушие в предательство.
Но это не отменяет того, что вы увидели.
Я посмотрела на экран своего нового телефона.
Десятки пропущенных от Олега, Веры, детей. Сообщения, полные ярости, мольбы, обвинений.
Возможно, они и любили меня. Как умели.
По-своему. Не так, как мне было нужно. А может, и нет. Теперь я этого уже никогда не узнаю.
Я сама сожгла все мосты, чтобы посмотреть, кто попытается переплыть реку.
Никто не попытался. Они просто кричали с другого берега.
Я вышла из кабинета на залитую солнцем улицу.
Я получила то, что хотела. Правду. Ужасным способом, отвратительным.
Но эта правда оказалась таким же ядом, как и ложь, в которой я жила.
Я обрела контроль, но заплатила за него абсолютным одиночеством.
И было совершенно неясно, была ли это победа или просто переход в другую камеру.
