— Свекровь, продайте дачу! Миллион на квартиру! — Марина в очередной раз заводит свою песню, едва переступив порог.
Я режу помидоры для салата. Руки так и дрожат от злости, но стараюсь не показывать. Нож стучит по доске громче обычного.
— Марин, мы же обсуждали. Дача не продается.
— Да что вы там делаете на этих шести сотках? — она плюхается на стул, даже не разувшись толком. — Картошку копаете? В магазине дешевле!
Дешевле. Всё у неё измеряется деньгами. А как объяснить, что дача — это не просто земля с домиком? Это двадцать пять лет жизни. Это память о маме, которая оставила нам эти сотки. Это яблоня, которую мы с Петей посадили в первый год после свадьбы.
— Мам, ну правда, — подключается Алёша. Сын мнётся в дверном проёме, не смотрит мне в глаза. — Вам с папой уже тяжело туда ездить. Может, и правда продать?
Тяжело! Мне шестьдесят три, а не девяносто три. Петя вообще как огурчик — в свои шестьдесят пять фору молодым даст.
— Алёш, это наше с отцом дело.
— Наше! — взрывается Марина. — А мы что, не семья? Мы снимаем квартиру, платим тридцатку в месяц! А вы миллион в земле держите!
Вот оно. Добрались до сути. Не дача ей покоя не даёт, а деньги, которые можно из неё выжать.
Вечером лежу рядом с Петей, не сплю. Он тоже ворочается — знаю, не спит.
— Петь, может, они правы? Может, мы эгоисты?
— Люб, не начинай. Это наш дом. Второй дом.
— Но дети…
— Дети? Алёшке тридцать два. Я в его годы уже десять лет как работал, квартиру купил. А он всё мамину юбку держит.
Резко, но правда. Алёшка у нас поздний ребёнок. Баловали, может, больше, чем нужно. Вот и вырос… не скажу кем. Сын всё-таки.
Утром Марина приезжает снова. Теперь с бумагами.
— Смотрите, я всё узнала! Участки в вашем районе по миллиону двести идут! Дом хоть и старенький, но крепкий. Миллион точно дадут!
Раскладывает распечатки на столе, как карты. Я смотрю на эти цифры и думаю: неужели вся наша жизнь теперь стоит миллион рублей?
— И представьте, свекровь, мы сможем взять двушку! Пусть в ипотеку, но свою! А вы нам немного поможете с первым взносом — и всё!
Немного. Знаю я это «немного». Сначала на первый взнос, потом на ремонт, потом ещё на что-нибудь.
— Марина, дача не продаётся. Точка.
Она краснеет. Глаза злые делаются, как у кошки перед прыжком.
— Вы… вы просто жадная старуха! Сидите на своих деньгах, как собака на сене!
— Марина! — Алёша пытается её остановить, но поздно.
— Что Марина? Правду говорю! Им осталось лет десять от силы, а дачу эту держат! Для кого? Для червей?
Встаю из-за стола. Спокойно так встаю, хотя внутри всё кипит.
— Выйди из моего дома.
— Это не только ваш дом! Это и Алёшин дом!
— Алёша, проводи жену.
Сын мечется между нами. Жалко его, конечно. Но выбирать-то придётся.
— Мам, она погорячилась…
— Проводи. Жену.
Они уходят. Слышу, как хлопает дверь. Сажусь обратно, руки трясутся. Петя заходит из комнаты — всё слышал, конечно.
— Правильно сделала.
— Петь, а если они больше не придут? Если внуков не увидим?
— Придут. Куда денутся.
Но я-то знаю — может, и не придут. Марина такая — упёртая, злопамятная. Алёшку совсем под себя подмяла.
Проходит неделя. Тишина. Телефон молчит. Я набираю Алёшин номер раз десять, но откладываю. Гордость, что ли?
Петя делает вид, что всё нормально. Но я вижу — переживает. По вечерам дольше обычного в гараже сидит, с машиной возится.
А потом Марина присылает сообщение: «Нашли квартиру. Берём в ипотеку под 15%. Сами справимся».
Пятнадцать процентов — это же грабёж! Но молчу. Их выбор.
Ещё через неделю звонит Алёша. Голос усталый.
— Мам, можно к вам завтра приехать? Поговорить надо.
— Конечно, сынок.
Приезжает один. Похудел, осунулся. Садится на кухне, чай наливаю.
— Мам, я… я не знаю, что делать. Марина совсем озверела. Каждый день пилит. Говорит, либо вы дачу продаёте, либо она разводится.
— И что ты решил?
— Я люблю её, мам. Но вы… вы же мои родители.
Смотрю на него — на моего мальчика, которому уже за тридцать, но который так и не научился сам решения принимать.
— Алёш, дача — это не просто земля. Там твоя бабушка картошку сажала. Там твой первый велосипед стоял. Там мы твои дни рождения справляли, помнишь?
— Помню…
— Там под яблоней Барсик похоронен. Ты же сам табличку делал.
Он опускает голову. Молчит.
— Сынок, дело не в жадности. Дело в памяти. В том, что нельзя всё на деньги менять. Понимаешь?
— Понимаю. Но Марина…
— А Марина пусть решает — что ей важнее. Квартира или семья.
Алёша уходит. Я понимаю — поставила его в невозможное положение. Но иначе нельзя. Если сейчас сдамся, что дальше? Квартиру продать попросят?
Вечером звонит подруга Галя:
— Слышала, у вас там война?
— Откуда?
— Да Маринка твоя весь двор обошла. Всем рассказывает, какие вы с Петей жадные.
Вот оно как. Ну что ж, пусть рассказывает. Мне перед соседями не стыдно.
Ночью снится дача. Мама сидит на веранде, чай пьёт. Улыбается: «Правильно делаешь, Любаша. Не продавай. Это же дом, а не товар».
Просыпаюсь в слезах. Петя обнимает, молчит. Он всегда знает, когда нужны слова, а когда — просто быть рядом.
Утром неожиданно приезжает Маринина мать. Мы с ней пару раз виделись, на свадьбе и ещё когда-то.
— Надежда Борисовна, простите, что без звонка. Поговорить нужно.
Приглашаю в дом. Женщина усталая, видно, что тоже переживает.
— Я Маринке сказала — одумайся. Не лезь к старшим с их имуществом. Но она же упёртая, в меня пошла, — горько усмехается. — Только я вовремя одумалась, а она…
— Может, чаю?
— Спасибо. Знаете, я ведь тоже когда-то на свекровь обижалась. Что у них дача, машина, а мы по съёмным квартирам. А потом поняла — их же жизнь это. Их труд.
Молчим. Что тут скажешь?
— Поговорите с ней, — прошу. — Может, вас послушает.
— Пыталась. Она теперь и со мной не разговаривает. Говорит, все против неё.
Надежда Борисовна уходит. А я думаю — как же так получается? Вроде нормальная семья была. Сын, невестка. Не пили, не дрались. А вот поди ж ты — миллион рублей всё разрушил. Даже не миллион — возможность его получить.
Звонит телефон. Алёша.
— Мам, мы… мы квартиру сняли. Другую. Подальше от вас переезжаем.
Сердце ёкает.
— Совсем от нас отказываетесь?
— Нет, мам. Просто… нужно время. Марине остыть, мне — подумать. Может, когда на своих ногах крепче встанем, всё наладится.
— А дача?
— Дача ваша, мам. Я… я вчера туда ездил. Один. Походил, вспомнил. Вы правы. Это нельзя продавать.
После звонка сижу на кухне, реву. Петя гладит по голове, молчит.
— Вернутся, — наконец говорит. — Вот увидишь, вернутся.
— А если нет?
— Тогда… тогда у нас хотя бы дача останется. С яблоней. И с памятью.
Смеюсь сквозь слёзы. Да, останется. И может, это важнее, чем миллион рублей. Может, когда-нибудь Алёшка приведёт туда своих детей — наших внуков. Покажет яблоню, расскажет про Барсика. И они поймут то, чего не понимает сейчас Марина — что есть вещи дороже денег.
А пока… пока будем ждать. И беречь то, что имеем. Шесть соток земли. Старенький домик. И память о том, как всё было хорошо.
Как всё ещё может быть хорошо.
