— Разве это борщ? Вода красная! — Анатолий Иванович ткнул ложкой в тарелку и отодвинул ее. — Галочка моя за полчаса такой наваристый варила, что ложка стояла!
Я сжала кулаки под столом. Три часа. Три часа я стояла у плиты. Мясо выбирала самое лучшее, овощи пассеровала, свеклу отдельно тушила.
— Папа, борщ отличный, — пробормотал Максим, но без особого энтузиазма.
— Ты что, сынок, вкус потерял? Это же помои какие-то! В наше время женщины готовить умели. А эти современные… Микроволновка да полуфабрикаты.
Дочка подняла на меня глаза:
— Мама, а почему дедушка всегда ругается?
— Кушай, Соня, — я погладила ее по голове.
— Я не ругаюсь! — свекор стукнул кулаком по столу. — Я правду говорю! Вот смотри, внученька, твоя мама даже борщ нормально сварить не может. А ты учись, чтобы не выросла такой же!
Максим неловко кашлянул:
— Пап, ну хватит уже.
— Что хватит? Я о твоем же благе забочусь! Дети голодные, жена готовить не умеет. Посмотри на нее — даже фартук надеть не догадалась! Вся плита в пятнах!
Я встала и начала убирать тарелки. Руки дрожали.
— Сиди! — рявкнул Анатолий Иванович. — Я не доел!
— Вы же сказали, что это помои.
— Ах ты… — он побагровел. — Максим, ты слышал, как она со мной разговаривает?
Муж промолчал. Как всегда.
Свекор встал, демонстративно вытер рот салфеткой и бросил ее на стол.
— Я к тебе как к родной дочери, а ты… Галочка никогда бы так не поступила. Она уважение к старшим знала!
Галочка. Святая Галочка. Умерла пять лет назад, а я до сих пор соревнуюсь с призраком.
Когда за свекром закрылась дверь, Максим обнял меня:
— Прости его. Он старый, одинокий…
— А я? — я отстранилась. — Я не человек? Мне не больно слышать это каждый день?
— Марин, ну потерпи. Он же мой отец.
— А я твоя жена! Или это ничего не значит?
Дети ушли в комнату. Мы остались вдвоем на кухне — я и мой муж, который в очередной раз выбрал молчание.
— Знаешь что? — я села напротив него. — Мне тридцать два года. Из них четыре я слушаю, какая я плохая жена, мать и хозяйка. Четыре года, Макс!
— Он не со зла…
— Да? А как же тогда со зла выглядит? Вчера при соседях сказал, что я пыль размазываю, а не убираю. Позавчера — что я детей не умею одевать. На прошлой неделе читал лекцию о том, что современные женщины ленивые!
— Марин…
— Нет, дай договорить! Твоя святая мама умерла, и я ей не конкурент. Я живая женщина с недостатками. Я устаю, я не идеальна, я готовлю не как она. Но я люблю тебя и наших детей!
Максим опустил голову.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Запретил отцу приходить?
— Я хочу, чтобы ты меня защитил. Хоть раз.
Он молчал. А я смотрела на него и понимала — не защитит. Никогда не защитит. Потому что папа всегда прав, а жена должна терпеть.
На следующий день я проснулась с твердым решением. Собрала детей, накормила завтраком. Максим ушел на работу, как обычно чмокнув меня в щеку.
В десять позвонил свекор:
— Я зайду пообедать. Приготовь что-нибудь съедобное. И квартиру убери — вчера пыль на телевизоре видел.
— Хорошо, — спокойно ответила я.
Повесила трубку и набрала номер мамы:
— Мам, можно мы с детьми к тебе на недельку?
— Что случилось, доченька?
— Потом расскажу. Просто… можно?
— Конечно, милая. Приезжайте.
Я собрала вещи. Самое необходимое — белье, одежда для детей, документы. Написала записку: «Максим, мы у мамы. Когда решишь, кто тебе важнее — жена или отец, позвони».
В дверь позвонили. Анатолий Иванович.
Я открыла. Он сразу прошел на кухню, даже не разувшись.
— Чем пахнет? Опять что-то спалила?
— Ничем не пахнет.
— Как это? А обед?
— Обеда не будет.
Он обернулся, глаза полезли на лоб:
— Что значит не будет? Ты что, совсем обнаглела?
— Анатолий Иванович, я ухожу. С детьми. К маме.
— Куда? — он не сразу понял. — Что за глупости?
— Это не глупости. Я устала. От вас, от ваших придирок, от сравнений с Галиной.
— Ах ты… — он покраснел. — Максим! Максим тебе этого не простит!
— Возможно. Это его выбор.
Свекор шагнул ко мне:
— Ты не имеешь права! Это мои внуки!
— А я имею право на уважение. Которого от вас не дождешься.
— Дрянь! — он замахнулся.
Я отступила к двери:
— Уходите. Сейчас же.
— Это ты уйдешь! Из моего сына дурака сделала, детей против деда настраиваешь!
— Я никого не настраиваю. Соня сама спросила, почему дедушка всегда ругается.
Он остановился. На секунду в глазах мелькнуло что-то похожее на сомнение. Но тут же исчезло.
— Галина никогда…
— Галина умерла! — я не выдержала. — Умерла пять лет назад! А я живая! Живая женщина, которая имеет право на ошибки!
Повисла тишина. Слышно было, как в комнате дети собирают игрушки.
— Вы любили жену? — спросила я тише. — Правда любили?
Он кивнул.
— Тогда почему превратили ее в орудие пытки для меня? Думаете, ей бы это понравилось?
Анатолий Иванович опустился на стул. Постарел на глазах.
— Она была… особенная.
— Я знаю. Максим рассказывал. Добрая, заботливая, прекрасная мать.
— Да.
— И вы думаете, она была бы рада, что ее именем вы отравляете жизнь внукам? Что Соня боится деда? Что Петя прячется, когда вы приходите?
— Неправда!
— Правда. Спросите их.
Он сидел, ссутулившись. Старый, одинокий человек, который так и не смог отпустить прошлое.
— Я просто… хотел, чтобы все было как раньше.
— Но раньше не вернуть. Есть только сейчас. И в этом сейчас есть я — не идеальная, но старающаяся. Есть ваши внуки, которые вас любят, но боятся. Есть Максим, который разрывается между нами.
Свекор поднял голову:
— И что теперь?
— Решать вам. Либо вы принимаете меня такой, какая есть. Либо…
— Либо?
— Либо встречаетесь с внуками без меня. По выходным, в парке. А я буду жить у мамы.
— Максим этого не допустит!
— Посмотрим.
Я взяла сумки, позвала детей. Соня прижалась ко мне:
— Мама, а дедушка с нами?
— Нет, солнышко. Дедушка остается.
Петя взял меня за руку:
— А папа?
— Папа на работе. Он приедет к нам позже.
Может приедет. Может нет. Но я больше не могла. Не хотела каждый день доказывать, что имею право быть собой.
Мы вышли из квартиры. Анатолий Иванович остался сидеть на кухне — в той самой кухне, где я четыре года пыталась стать Галиной.
В такси Соня спросила:
— Мама, а бабушка Люся добрая?
— Очень добрая.
— И не ругается?
— Нет, милая. Бабушка нас любит.
Телефон зазвонил. Максим. Я сбросила. Потом еще раз. И еще.
Написала сообщение: «Не звони. Сначала поговори с отцом. Потом решай».
Мама встретила нас на пороге. Обняла, не задавая вопросов. Дети побежали в комнату — там их ждали старые игрушки.
— Рассказывай, — мама усадила меня на кухне.
И я рассказала. Про борщ, про пыль, про святую Галину. Про мужа, который молчит. Про детей, которые прячутся от деда.
— Давно пора было, — мама погладила меня по руке. — Нельзя всю жизнь соревноваться с покойницей.
— А если Максим не приедет? Если выберет отца?
— Тогда это его выбор. А ты сделала свой.
Вечером позвонил Максим. Я все-таки ответила.
— Марина, что за цирк? Отец в шоке! Говорит, ты психанула и ушла!
— Я не психанула. Я устала.
— От чего устала? Он же старается для нас!
— Макс, твой отец четыре года унижает меня. Каждый день. При детях.
— Он просто…
— Стоп. Не надо оправданий. Ответь на один вопрос: ты готов это прекратить?
— Как прекратить? Это мой отец!
— А я твоя жена. Кого ты выбираешь?
Молчание. Долгое, тяжелое молчание.
— Марин, ну нельзя так ставить вопрос…
— Можно. И я ставлю. Решай.
Я отключилась.
Ночью не спала. Дети улеглись в гостевой комнате, мама постелила мне на диване. Я лежала и думала: правильно ли поступила? Может, надо было терпеть дальше? Ради детей, ради семьи?
Нет. Дети не должны расти, видя, как деда унижает маму. Сын не должен думать, что это нормально. Дочь не должна привыкать, что женщина обязана терпеть.
Утром проснулась от звонка в дверь. Мама пошла открывать. Голоса в прихожей — мужские.
Максим. И его отец.
Я вышла в халате, непричесанная. Плевать.
— Марин, — муж шагнул ко мне. — Прости. Я дурак.
Анатолий Иванович стоял за его спиной. Постаревший за одну ночь.
— Марина, — он кашлянул. — Я… тоже прошу прощения.
Я молчала. Ждала.
— Я был неправ, — продолжил свекор. — Все эти годы. Вы правы — Галина бы не одобрила.
— И?
— И я больше не буду. Сравнивать. Критиковать. Обещаю.
— Почему я должна верить?
Максим взял меня за руки:
— Потому что я буду следить. Обещаю. Первое же слово — и я сам его выставлю.
— Правда?
— Правда. Прости, что не защищал тебя. Я… привык, что папа всегда прав. Но ты важнее.
Из комнаты выглянула Соня:
— Мама, это папа?
— Да, солнышко.
— А дедушка?
Анатолий Иванович присел на корточки:
— Дедушка здесь, внученька. Дедушка больше не будет ругаться. Обещаю.
Соня посмотрела на меня. Я кивнула. Она подошла к деду, протянула ему плюшевого зайца:
— Держи. Чтобы не забыл.
Свекор прижал игрушку к груди. По щеке покатилась слеза.
— Не забуду.
Мы вернулись домой через три дня. Дети соскучились по своим комнатам, а я — по своей кухне. Той самой, где столько слез пролила.
Анатолий Иванович пришел через неделю. С цветами. Сел за стол, попробовал борщ.
— Вкусно, — сказал тихо. — Спасибо.
Только и всего. Но для меня эти два слова значили больше тысячи извинений.
Конечно, все изменилось не сразу. Иногда свекор начинал фразу с «А вот Галина…», но тут же осекался. Максим действительно следил, пресекал попытки критики.
А я училась не бояться. Не вздрагивать от звонка в дверь. Не готовить с оглядкой «а что скажет Анатолий Иванович».
Однажды, месяца через два, свекор пришел с фотоальбомом.
— Хочу показать вам Галину, — сказал он. — Настоящую. Не ту святую, которую я выдумал.
Мы смотрели фотографии. Молодая женщина с добрыми глазами. На одном снимке — с подгоревшим пирогом, смеется. На другом — в заляпанном фартуке, отмывает плиту.
— Она тоже не была идеальной, — улыбнулся Анатолий Иванович. — Просто я забыл. Помнил только хорошее.
— Это нормально.
— Нет. Это нечестно. По отношению к вам. И к ней.
Дети забрались к деду на колени, разглядывали бабушку. Похожа на Соню — те же глаза, та же улыбка.
— Дедушка, а бабушка меня бы любила? — спросила дочка.
— Очень бы любила. И маму твою тоже.
Он посмотрел на меня:
— Простите старого дурака.
— Уже простила.
И это была правда. Потому что держать обиду — тяжело. А жить надо легко. Как умею. Как получается.
Не идеально. Но по-настоящему.
