— Слушай, я тут подумал…
Голос Дениса прозвучал в тишине гостиной слишком бодро, вырывая Катю из полудрёмы. Она лениво перевернула страницу глянцевого журнала, не отрывая взгляда от яркой картинки. За панорамным окном на двадцатом этаже зажигался огнями вечерний город — привычный, красивый и далёкий пейзаж, который давно стал фоном их устроенной, комфортной жизни. Воздух пах слабым ароматом дорогого парфюма и свежесваренным кофе.
— Мм? О чём? — отозвалась она, не вкладывая в вопрос особого интереса.
Денис подошёл к дивану, на котором она устроилась, и присел на подлокотник. Он был полон какой-то деятельной, почти детской энергии, которая всегда появлялась у него, когда в голову ему приходила очередная «гениальная» идея. Обычно это касалось его небольшого бизнеса, который, как и всё остальное в их жизни, был щедрым подарком её отца.
— Про Алинку нашу. Она же через год диплом получает, вылетает во взрослую жизнь. Надо бы твоим родителям подсуетиться. Помочь девочке.
Катя оторвала взгляд от журнала и непонимающе посмотрела на мужа. Слово «подсуетиться» в исполнении Дениса по отношению к её отцу, человеку, владевшему крупной строительной компанией, прозвучало странно и даже немного комично.
— Помочь? В каком смысле? Найти ей место для практики? Думаю, папа не откажет, если она сама попросит.
Денис снисходительно хмыкнул, словно она была наивным ребёнком, не понимающим элементарных вещей.
— Кать, ну какая практика? Я про нормальную помощь. В прямом смысле. Квартирку бы ей купить для начала. Однушку хотя бы, на старте. Чтобы было куда из родительского гнезда переехать. И с работой что-то решить, конечно. У твоего отца же связи везде, он в два счёта пристроит её куда-нибудь на тёплое местечко. Они же могут.
На несколько секунд в гостиной повисла пауза. Катя сначала издала тихий смешок, решив, что это какая-то очень неумелая шутка. Но, взглянув на абсолютно серьёзное, полное праведных ожиданий лицо мужа, она медленно опустила журнал на колени. Улыбка сползла с её лица, оставив после себя маску холодного изумления. Дорогой интерьер, мягкий свет торшера, огни города за окном — всё это вдруг показалось декорацией к какому-то абсурдному спектаклю.
— Погоди, — её голос стал тише и твёрже. — Я правильно тебя поняла? Ты сейчас на полном серьёзе предлагаешь, чтобы мои папа с мамой купили твоей совершеннолетней сестре квартиру и нашли ей работу?
Он даже не понял, что в её вопросе уже звучит приговор. Он воспринял его как приглашение к дальнейшему обсуждению деталей.
— А что здесь такого? — он искренне удивился её реакции. — Мы же семья. Одна большая семья. Твои родители помогли нам, и это правильно. Теперь нужно помочь Алинке. Это же логично. Это по-человечески. Не на улице же ей оставаться после института.
Логика. Вот оно, его любимое слово. В его мире всё было предельно просто и логично. Ему дали — значит, должны дать и его сестре. Просто потому, что они «одна семья». Катя медленно поднялась с дивана, положила журнал на стеклянный столик и подошла к окну, поворачиваясь к нему спиной. Она смотрела на далёкие огни, но видела перед собой только лицо мужа, искажённое этой простой, как мычание, наглостью.
— Денис, — произнесла она ровно, тщательно подбирая слова, чтобы не сорваться на крик. — Когда мы поженились, мои родители подарили нам эту квартиру. Они купили тебе машину, чтобы ты мог комфортно передвигаться. Мой отец дал тебе деньги, чтобы ты открыл своё дело, и до сих пор прикрывает твои промахи своими связями. Это помощь нам. Нашей семье. Какое отношение ко всему этому имеет твоя сестра Алина?
Он тоже встал, его голос начал набирать обиженные, обличительные нотки.
— Какое отношение? Прямое! Она моя сестра! Часть моей семьи, а значит, и нашей! Кать, ну не будь такой. Твоим это совершенно несложно, капля в море для них. А для Алинки — это целый старт в жизни. Разве ты не хочешь ей добра?
Он сделал шаг к ней, но она подняла руку, останавливая его.
— Денис, этот разговор окончен. Этого не будет. Никогда.
Слово «никогда» ударило Дениса как пощёчина. Он замер, и благодушное выражение вселенского добродетеля, так прочно сидевшее на его лице, сползло, обнажив удивление, которое быстро сменялось твёрдым, упрямым гневом. Он перестал быть добродушным просителем за сестру; он превращался в обвинителя.
— То есть, я не ослышался? Ты отказываешь в помощи моей родной сестре? — он сделал шаг вперёд, вторгаясь в её личное пространство у окна. Его голос потерял мягкость, в нём зазвенел металл. — Я просто не ожидал от тебя такого. Такого эгоизма.
Катя медленно повернулась к нему. Огни ночного города отражались в её зрачках, делая их холодными и непроницаемыми.
— Это не эгоизм, Денис. Это здравый смысл. Почему мои родители, которые тебе лично не родня, должны решать проблемы твоей семьи? У Алины есть родители. У неё есть ты, её старший брат. Вот вы и должны ей помогать.
Он презрительно фыркнул, отмахнувшись от её слов, как от назойливой мухи. Его лицо исказилось в гримасе праведного негодования.
— Мои родители? Да что они могут ей дать? Они всю жизнь на заводе вкалывали, у них пенсия — кошкины слёзы! И я? Ты же знаешь, что мой бизнес только-только на ноги встаёт! А твоим это ничего не стоит! Пшик! Для них купить квартиру — это как для тебя сходить за хлебом! Могли бы и поделиться, не обеднели бы!
В этот момент в Кате что-то оборвалось. Та тонкая нить терпения, которую она сплетала годами, слушая его рассуждения о справедливости, наблюдая, как он с лёгкостью принимает дорогие подарки её семьи, как должное. Вся благодарность, которую он никогда не высказывал, вся его потребительская сущность, которую она старательно не замечала, вдруг сконцентрировалась в одной этой фразе — «могли бы и поделиться». Словно речь шла не о её родителях, а о безликом фонде, обязанном спонсировать все его «хотелки».
— Мои родители и так купили нам всё, что нужно для жизни! И квартиру, и машину, и с бизнесом тебе помогли! А теперь ты ещё хочешь, чтобы они и для твоей сестры всё то же самое сделали? А она им кто?!
Заголовок их скандала был произнесён. И он стал точкой невозврата. Денис смотрел на неё так, словно она внезапно заговорила на чужом, омерзительном ему языке.
— Ах, вот как! — прошипел он. — Вот оно твоё истинное лицо! Сразу видно, чья ты дочка! Такие же зажравшиеся буржуи, которые сидят на своих мешках с деньгами и давятся от жадности! Думаешь, я не понимаю? Для вас люди — это мусор! Родственники, семья — пустой звук, если это не приносит вам выгоды!
Он ходил по комнате, жестикулируя, как актёр на сцене, и с каждым словом его оскорбления становились всё более ядовитыми. Он забыл, что стоит посреди квартиры, купленной этими «буржуями», что его пальцы сжимают ключ от машины, купленной ими же, что вся его нынешняя жизнь, его статус «бизнесмена» — это их прямая заслуга. В его воспалённом сознании он был Робин Гудом, требующим справедливости, а она и её семья — алчными богачами, не желающими делиться крохами со своего стола.
— Ты живёшь за их счёт и даже не замечаешь этого! Сидишь тут, как принцесса в башне, и рассуждаешь о здравом смысле! А я знаю, что такое настоящая семья! Где друг за друга горой!
Катя молча смотрела на него. Гнев внутри неё угас, сменившись ледяным, отстранённым спокойствием. Она больше не видела перед собой мужа. Она видела чужого, неприятного ей человека, который поливал грязью её самых близких людей, стоя на полу, который они ему постелили.
— Всё. Хватит, — его монолог иссяк. Он резко остановился посреди комнаты. — Я не могу находиться здесь. В этой атмосфере жадности и лицемерия. Поеду к своим. К нормальным людям, которые понимают, что такое долг и поддержка.
Он развернулся, целенаправленно прошёл в прихожую, с силой сорвал с вешалки свою куртку. Катя не сдвинулась с места. Она не сказала ни слова ему вслед. Она просто слушала. Слушала, как он с остервенением обувается, как гремит ключами. Затем раздался резкий, сухой щелчок замка во входной двери. Звук был окончательным, как точка, поставленная в конце длинного, уродливого предложения.
Когда щелчок замка затих, в квартире не стало тише. Наоборот, она наполнилась звуками, которых Катя раньше не замечала: гудением винного шкафа на кухне, тихим шуршанием системы вентиляции, далёким, почти неслышным воем сирены с улицы. Эти звуки были всегда, но голос Дениса, его присутствие, само его существование в этом пространстве заглушало их. Теперь они проявились, как проступают очертания предметов в комнате, где внезапно погасили яркий, раздражающий свет.
Катя не сдвинулась с места. Она стояла у окна и смотрела на своё отражение в тёмном стекле. Она ожидала почувствовать обиду, боль, может быть, даже отчаяние. Но ничего этого не было. Его последние слова, особенно ядовитое «зажравшиеся буржуи», сработали как хирургический инструмент, который одним точным движением отсёк всё лишнее. Всю туманную пелену воспоминаний, привычек и компромиссов, которую она принимала за любовь. Осталась только холодная, кристально чистая ясность. Понимание того, что последние годы она жила не с мужем, а с наглым, неблагодарным иждивенцем, который считал её семью своим личным банкоматом.
Она медленно прошла в свой кабинет — небольшую зону, отгороженную от гостиной стеллажом. Села в рабочее кресло, взяла в руки телефон. Пальцы не дрожали. Она нашла в контактах номер отца, набранный чаще всего для решения вопросов по бизнесу Дениса. Она нажала на вызов.
— Пап, привет. У тебя есть минута? — её голос был ровным, почти безжизненным, как у диктора, зачитывающего сводку погоды.
— Катюша, конечно. Что-то случилось? — голос отца на том конце был, как всегда, спокоен и внимателен.
— Денис ушёл. Насовсем, — она не стала ходить вокруг да около. Не было смысла в прелюдиях. — Он решил, что вы с мамой должны купить его сестре квартиру для старта в жизни. И найти ей хорошую работу.
На линии на несколько секунд повисло молчание. Катя представила, как отец, сидя в своём огромном кабинете, откинулся на спинку кресла. Он не стал задавать уточняющих вопросов, не стал ахать и охать. Он был человеком дела.
— Я понял, дочь, — наконец произнёс он. В его голосе не было ни удивления, ни злорадства. Только усталая констатация факта. — Что нужно сделать?
— Замки, — ответила Катя так же коротко. — Нужно сменить замки сегодня. И подумай насчёт его машины. Она оформлена на твою фирму.
— Уже подумал. Утром водитель заберёт. Мастер по замкам будет у тебя в течение часа. Держись, дочка.
— Я в порядке, пап. Спасибо.
Разговор был окончен. Катя положила телефон на стол. Она не стала собирать его вещи, не стала вытаскивать его одежду из шкафа и бросать её в чемоданы. Это было бы слишком эмоционально. Это был бы диалог с ним, пусть и заочный. А она не хотела больше никаких диалогов. Она хотела чистоты. Стерильности.
Через сорок минут в дверь позвонили. На пороге стоял хмурый мужчина в рабочей куртке с большим ящиком инструментов. Он молча прошёл в прихожую, осмотрел дверь и принялся за работу. Катя сидела в гостиной и слушала. Звук работающей отвёртки, короткое, резкое жужжание дрели, металлический скрежет вынимаемого механизма. Это были звуки не просто смены замка. Это были звуки демонтажа её прошлой жизни. Каждый поворот инструмента выкручивал из её настоящего очередную деталь, связанную с Денисом.
Когда мастер закончил, он протянул ей небольшой запечатанный пакет с новым комплектом ключей.
— Примите работу.
Катя взяла пакет. Ключи внутри были тяжёлыми, с острыми, незнакомыми бороздками. Она вставила один из них в новый замок. Он вошёл туго, с непривычным сопротивлением. Повернулся дважды, и мощные ригели с глухим, солидным стуком вошли в дверную раму. Она провернула ключ обратно. Затем снова заперла. И снова открыла. Это было механическое, почти бессознательное действие. Она не просто проверяла работу. Она привыкала к этому новому звуку. Звуку своей безопасности. Своей свободы. Своей новой, очищенной от него территории.
Два дня Денис провёл в родительской квартире, вдыхая запахи жареной картошки и праведного негодования. Его мать подливала ему в чай сочувствие, а отец, хлопая по плечу, убеждал, что он всё сделал правильно, что «семья — это святое» и что Катя «просто зажралась». Напитавшись этой дешёвой поддержкой, Денис почувствовал себя не просто правым, а героем, борцом за традиционные ценности. Он решил, что дал жене достаточно времени, чтобы она «остыла», осознала свою неправоту и приготовилась извиняться. Он даже великодушно продумал, как примет её извинения — не сразу, конечно, сперва немного поупрямится для вида.
Он вышел из лифта на своём этаже, чувствуя себя хозяином положения. Дорогая отделка холла, тишина, царившая здесь, — всё это было частью его мира, который он возвращался отвоевывать. Он неторопливо достал из кармана ключ. Привычное движение — вставить его в замочную скважину, повернуть, услышать знакомый щелчок. Но ключ не пошёл. Он упёрся во что-то внутри механизма, не входя даже наполовину.
Денис нахмурился. Вытащил ключ, осмотрел, словно тот мог внезапно изменить свою форму. Попробовал снова, на этот раз с нажимом. Металл неприятно скрипнул о металл, но дальше не пошёл. Раздражение начало закипать в груди. Что за ерунда? Замок заело? Он подёргал ручку, толкнул дверь плечом. Дверь стояла монолитно, как скала. И тут до него начало доходить. Это не было поломкой. Это было действием. Продуманным и целенаправленным.
Его лицо побагровело. Детские игры! Она решила его проучить? Показать характер? Он выхватил телефон, с яростью тыча пальцем в экран, и нашёл её номер.
— Катя, что за шутки? — рявкнул он в трубку, как только она ответила. — Я не могу попасть домой. Открывай немедленно!
Голос Кати на том конце провода был спокоен до неестественности. В нём не было ни злости, ни обиды, ни даже намёка на эмоции. Это был голос секретаря, зачитывающего деловой протокол.
— Это не шутки, Денис.
Его на мгновение ошеломила эта ледяная интонация. Он ожидал криков, упрёков, чего угодно, но не этого отстранённого спокойствия.
— Что значит «не шутки»? Ты сменила замки? Ты в своём уме?
— В полном, — так же ровно ответила она. — Можешь передать своей сестре, что в фирме моего отца как раз освободилось место. Твоё.
Денис замолчал, пытаясь переварить услышанное. Слова доходили до него медленно, пробиваясь сквозь броню его самодовольства. Уволен? Как это — уволен? Это же его фирма, он её создавал… на деньги её отца. Эта мысль мелькнула и тут же погасла под новой волной гнева.
— Ты… Ты не можешь этого сделать! Это моя работа!
— Уже сделала, — её голос не дрогнул. — Ах да, ещё кое-что. Машину завтра утром заберут. Водитель подъедет к дому твоих родителей, оставь ключи консьержке. Не усложняй.
Он стоял в роскошном, тихом холле, прижимая к уху телефон, который вдруг стал порталом в ад. Квартира, работа, машина… Конструкция его благополучия, которую он считал своей незыблемой крепостью, рассыпалась на глазах, превращаясь в пыль от нескольких холодных, спокойных фраз. Он смотрел на полированную табличку с номером квартиры, на которой ещё вчера мог бы прочитать и свою фамилию. Теперь это была просто цифра на чужой двери.
— Катя… — он сам не узнал свой голос. В нём не осталось ни гнева, ни уверенности, только растерянная, жалкая мольба.
Но она его уже не слушала. Она произнесла последнюю фразу, и каждое слово в ней было выверено и отточено до остроты бритвы. Это был не просто конец разговора. Это был эпилог всей их совместной жизни.
— Помогай своей семье сам, альфонс.
В трубке раздались короткие гудки. Денис медленно опустил руку с телефоном. Он стоял совершенно неподвижно перед запертой дверью, в кармане которого лежал бесполезный кусок металла, бывший когда-то ключом от его жизни. Тишина холла давила на уши. Он был один. И впервые за много лет он до ужаса отчётливо понял, что у него нет ничего своего…
