— Алинка, ну хватит уже пирожные лопать, а то скоро в дверной проём не влезешь!
Голос Стаса, громкий и самодовольный, всё ещё звенел у неё в ушах. Он прогремел вчера вечером, разрезав весёлый гул дружеской посиделки. И за ним — взрыв хохота. Не злого, нет. Простого, дурацкого, мужского гогота, который только подстегнул его. Он откинулся на спинку стула, довольный произведённым эффектом, и обвёл друзей победным взглядом. Взглядом человека, который только что выдал первоклассную шутку. Алина тогда не сказала ни слова. Она просто взяла свою чашку с чаем и медленно, очень медленно сделала глоток, чувствуя, как горячая жидкость обжигает горло. Она смотрела на него поверх края чашки и видела не любимого мужа, а чужого, неприятного мужчину, самоутверждающегося за её счёт.
Теперь, на следующий день, в пустой квартире, этот смех всё ещё висел в воздухе, как застарелый табачный дым. Алина стояла посреди кухни. Солнце било в окно, заливая всё тёплым светом, но внутри неё был арктический холод. Ни одной слезинки. Ни одного всхлипа. Ярость, которая должна была взорваться вчера, вместо этого за ночь кристаллизовалась, превратившись в твёрдый, острый и абсолютно прозрачный предмет у неё внутри.
Она подошла к холодильнику и распахнула дверцу. Оттуда пахнуло довольством и сытой жизнью Стаса. На верхней полке лежала полупустая палка его любимой сырокопчёной колбасы. Рядом — упаковка с сосисками. На дверце — батарея соусов: майонез, кетчуп, горчица, сырный соус для чипсов. В глубине, в морозилке, притаились два пакета пельменей — его стратегический запас на случай, если она задержится на работе. А внизу, на самой холодной полке, стояли шесть запотевших банок пива. Его вечерняя награда за трудный день.
Алина молча достала из шкафа самый большой и плотный мусорный мешок, чёрный, как антрацит. Раскрыла его и поставила на пол. Её движения были лишены суеты, они были выверены и точны, как у хирурга, готовящегося к операции. Первой в чёрную пасть мешка полетела колбаса. Она не стала её заворачивать, просто бросила, и батон глухо стукнулся о дно. Затем сосиски. За ними — все соусы, один за другим. Она не выдавливала их, не пыталась испортить — просто избавлялась от них, как от улик.
Она открыла морозильную камеру. Два твёрдых, как камни, пакета с пельменями с тяжёлым стуком упали в мешок. Затем она достала банки с пивом. Каждая легла в общую кучу с холодным металлическим клацаньем. Она заглянула в хлебницу — там лежал вчерашний багет. Тоже в мешок. Остатки торта в пластиковой коробке последовали за ним. Она не громила, не крушила. Она проводила тотальную зачистку.
Когда с продуктами было покончено, она взяла губку и моющее средство и принялась методично отмывать полки холодильника. Она тёрла белый пластик до скрипа, до идеальной, стерильной чистоты. Затем так же отмыла дверцу и морозильную камеру. Весь процесс занял минут двадцать. Двадцать минут абсолютной, сконцентрированной и молчаливой работы.
Наконец, она окинула взглядом плоды своих трудов. Холодильник сиял первозданной белизной пустых полок. Она открыла ящик для овощей. Достала оттуда пучок сельдерея, два огурца, три моркови и пару болгарских перцев. Разложила их на средней полке, создавая строгий, аскетичный натюрморт. На дверцу она поставила одинокую литровую пачку кефира. Вот и всё.
Завязав тугим узлом тяжёлый мешок, она вынесла его на лестничную клетку к мусоропроводу. Он с грохотом провалился в тёмное чрево шахты. Звук был окончательным. Вернувшись в квартиру, она села за кухонный стол. Налила себе стакан воды. Теперь оставалось только ждать. Она не нервничала. Она была абсолютно спокойна. Она приготовила поле боя. И она знала, что битва будет короткой.
Звук поворачивающегося в замке ключа был единственным нарушителем тишины за последние несколько часов. Алина не сдвинулась с места, продолжая сидеть за кухонным столом. Она слышала, как Стас вошёл в коридор, как с глухим стуком упали на полку ключи, как он со вздохом усталости стягивал ботинки. Обычные звуки, которые она слышала каждый вечер. Но сегодня они звучали иначе — как прелюдия к чему-то неотвратимому.
— Я дома! — раздался его голос из коридора. — Чем-то пахнет… или мне кажется?
Он вошёл на кухню, на ходу расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. Его взгляд скользнул по Алине, сидящей за пустым столом, и тут же метнулся к плите. Пустой. Его брови слегка сошлись на переносице.
— А что, ужина нет сегодня?
Не дожидаясь ответа, он сделал то, что делал всегда, вернувшись с работы — направился к холодильнику. За холодной банкой пива и чем-нибудь, что можно было бы сжевать прямо сейчас, не дожидаясь еды. Он с привычным жестом дёрнул ручку. Дверца распахнулась. И он замер.
Секунду он просто смотрел. Смотрел на сияющие белизной, девственно чистые полки. На одинокий пучок сельдерея и два огурца, лежащие там, где ещё утром была колбаса. На сиротливую пачку кефира в дверце. Его мозг отказывался обрабатывать эту картину. Он даже открыл морозилку, ожидая увидеть там замороженный апокалипсис, но и там была лишь звенящая пустота.
— Что это такое? — ошарашенно спросил он, оборачиваясь к жене. В его голосе смешались недоумение и начинающееся раздражение. — Нас обокрали? И вынесли только еду?
— Это диета, — спокойно ответила Алина, не меняя позы. Она смотрела на него прямо, без тени улыбки. — Наша новая совместная диета.
Стас нервно хмыкнул, пытаясь превратить ситуацию в шутку. Он всё ещё не верил. — Ха-ха, очень смешно. А теперь серьёзно, где нормальная еда? Я после работы, жрать хочу как не в себя.
И тут она произнесла это. Медленно, чётко, вбивая каждое слово, как гвоздь.
— По твоим словам, мне надо худеть, я, видите ли, толстая для тебя, так же ты сказал своим друзьям? Вот и жри теперь одну траву вместе со мной, потому что больше у нас дома не будет никаких вредных продуктов!
До него дошло. Это был не розыгрыш. Это была месть. Лицо Стаса начало медленно наливаться краской. Он захлопнул дверцу холодильника с такой силой, что корпус вздрогнул.
— Ты чего, совсем рехнулась? Это же была просто шутка! Все посмеялись и забыли! Ты из-за этого все продукты выбросила?
— Я не забыла. И мне было не смешно, — её голос был ровным и холодным, как сталь. — Так что теперь мы худеем. Вместе. По-партнёрски. Я нарезала тебе сельдерей. Можешь макать его в кефир. Очень полезно.
Слово «по-партнёрски» ударило его, как пощёчина. Весь его образ остроумного и весёлого парня рассыпался в прах перед лицом этой холодной, чужой женщины. Он больше не пытался шутить.
— Да я не собираюсь жрать твою траву! Я мужик, я работаю, мне нужно нормальное мясо, а не этот веник! Ты понимаешь, что ты натворила?
— Я понимаю. Я избавила наш дом от всего вредного, — она встала, подошла к столешнице и взяла пачку кефира. — Если тебе что-то не нравится, дверь там. Можешь идти к своим друзьям. У них, я уверена, всегда найдётся пиво и чипсы. Можете вместе сидеть и обсуждать, какая я жирная. Тебе там будет комфортнее.
Это был ультиматум. Ясный и бесповоротный. Он смотрел на неё, на её спокойное лицо, и понимал, что спорить бесполезно. Она не кричала, не плакала, и это бесило его больше всего. Он был унижен. Здесь, на своей кухне, перед своим пустым холодильником.
— Да и пошла ты! — рявкнул он, срывая с вешалки куртку. — Поеду к матери! Там меня хотя бы накормят, как нормального человека, а не как кролика!
Он рванул на себя входную дверь и выскочил на лестничную площадку. Алина осталась стоять посреди кухни. Она спокойно открутила крышку кефира, налила себе полный стакан и сделала большой глоток. Вкус был кисловатый и пресный. Вкус свободы.
Стас ехал по вечернему городу, злой и голодный. Ревность к собственному желудку смешивалась с праведным гневом. Шутка! Это была просто дурацкая шутка! Разве нормальные люди так реагируют? Выбрасывают еду, объявляют войну… Он стучал пальцами по рулю в такт музыке, которая не успокаивала, а только больше раздражала. В голове прокручивался образ пустого холодильника — белое, стерильное, оскорбительное пространство. Он ехал туда, где его точно поймут. Туда, где холодильник всегда был полон и где его право на котлету с жареной картошкой никогда не подвергалось сомнению. К матери.
Дверь открылась почти мгновенно. Мать, невысокая, полная женщина в домашнем халате, окинула его встревоженным взглядом.
— Стасик? Что случилось? Ты почему такой…
— Мам, есть что-нибудь поесть? Я сдохну сейчас, — бросил он, проходя на кухню и бросая куртку на стул.
Вопросов больше не потребовалось. Через минуту на плите уже заскворчала сковорода с маслом, а из холодильника были извлечены стратегические запасы: кастрюля с наваристым борщом, контейнер с котлетами. Запах жарящегося лука и чеснока наполнил маленькую кухню. Это был запах дома, запах безусловного принятия.
— Опять она? — осторожно спросила мать, ставя перед ним тарелку с дымящимся борщом и густо заправляя его сметаной.
— Да не говори, — пробурчал Стас, с жадностью набрасываясь на еду. — Я вчера на вечеринке пошутил, что ей пора худеть. Просто так, для смеха! Так она сегодня всю еду из дома выбросила! Всю, представляешь? Оставила кефир и траву какую-то. Говорит, будем вместе худеть. Совсем с катушек съехала.
Мать поджала губы, нарезая толстыми ломтями хлеб. Она не стала говорить, что всегда считала Алину странной. Она просто поставила на стол сковороду с румяной, поджаристой картошкой и положила ему в тарелку три огромные котлеты. Её действия были красноречивее любых слов. Пока сын ел, она молча смотрела на него с той особой материнской жалостью, которая превращала тридцатилетнего мужчину обратно в маленького, обиженного мальчика. Стас съел всё. Борщ, второе, запил сладким чаем. Сытость принесла с собой спокойствие и уверенность. Гнев утих, сменившись снисходительным раздражением. Ну, перегнула палку, бывает. Ничего, он вернётся, и она уже остынет. Куда она денется?
В это самое время в их опустевшей квартире раздался телефонный звонок. Алина говорила спокойно и деловито, будто заказывала пиццу.
— Здравствуйте, мне нужно срочно поменять замки во входной двери. Да, оба. Чем быстрее, тем лучше.
Через сорок минут в дверь позвонил невысокий мужчина в рабочей спецовке с большим ящиком для инструментов. Он не задавал лишних вопросов. Работа есть работа. Алина молча пропустила его в коридор.
Она не стала стоять у него над душой. Она ушла в комнату и села в кресло, прислушиваясь к звукам. Пронзительный визг дрели, выгрызающей старое «гнездо». Металлический скрежет, с которым извлекали сердцевину старого замка — того самого, ключ от которого лежал у Стаса в кармане. Затем тишина, возня, щелчки и, наконец, глухой, уверенный клацающий звук нового, чужого механизма. Всё повторилось со вторым замком.
— Готово, — сказал мастер, протягивая ей небольшой запаянный пакет с пятью новыми ключами.
Она расплатилась, и он ушёл. Алина осталась стоять в коридоре. Она вскрыла пакет. Взяла один ключ и надела его на свою связку. Остальные четыре положила в ящик комода. Затем она подошла к полке, где Стас бросил свои старые ключи от квартиры, когда пришёл сегодня днём. Она взяла их. Они были ещё тёплыми от его рук. Несколько секунд она смотрела на бесполезный теперь кусок металла. Затем, не раздумывая, прошла на кухню и бросила их в мусорное ведро. Они со стуком упали на дно, туда, где ещё утром лежали остатки его сытой и беззаботной жизни. Воздух в квартире стал другим. Он стал её. Полностью и безраздельно.
Стас вернулся домой ближе к одиннадцати. Сытый, обласканный материнской заботой и окончательно утвердившийся в своей правоте. Он решил, что дал Алине достаточно времени, чтобы «остыть» и осознать глупость своего поступка. Сейчас он войдёт, скажет что-нибудь вроде: «Ну что, бунтарка, навоевалась? Пошли за пельменями», и всё вернётся на круги своя. Он даже представлял себе её виноватое лицо. Он был готов проявить великодушие и простить её.
Он поднялся на свой этаж, насвистывая какую-то мелодию. Вставил ключ в замочную скважину. Повернул. Ничего. Ключ упёрся во что-то внутри и не двигался ни на миллиметр. Стас нахмурился. Попробовал ещё раз, приложив усилие. Тот же результат. Он вытащил ключ, осмотрел его, будто тот мог как-то испортиться за пару часов, и снова попробовал. Безрезультатно. Затем он попробовал второй замок. Та же история.
Недоумение сменилось раздражением. Что за чертовщина? Он нажал на звонок. Коротко, требовательно. Тишина. Нажал ещё раз, дольше, держа палец на кнопке, пока в ушах не зазвенело от трели. Из-за двери не доносилось ни звука.
— Алин, открой! — крикнул он, уже не сдерживая злости. — Что за фокусы? У меня ключ не подходит!
Тишина. Он начал колотить в дверь кулаком. Удары гулко отдавались в подъезде.
— Алина! Я знаю, что ты там! Открывай немедленно! Это не смешно!
Наконец, из-за двери раздался её голос. Спокойный, ровный, без единой нотки истерики.
— Что тебе нужно, Стас?
Он на секунду опешил от этого тона.
— Что значит «что нужно»? Я домой попасть не могу! Ты что, замки сменила? Ты в своём уме вообще?
— В полном, — ответил её голос. — Впервые за долгое время.
— Открывай дверь! Это и мой дом тоже! — он снова ударил по двери, теперь уже с такой силой, что заныла костяшка.
— Уже нет. Это мой дом. Ты же сам сказал, что поедешь к маме, потому что там тебя кормят как нормального человека. Вот и оставайся там.
Его кровь застыла. Он не мог поверить в то, что слышит. Это был не скандал. Это было что-то другое. Что-то окончательное.
— Ты что несёшь? Я там поел и вернулся домой! К себе домой! Открывай, я сказал!
— Нет.
Короткое, рубленое «нет», без объяснений и оправданий. Оно прозвучало как приговор. Он прислонился лбом к холодному металлу двери, пытаясь осознать происходящее. Его мир, такой привычный и понятный, рушился прямо сейчас, по ту сторону этой дубовой преграды.
— Алина… — он попробовал сменить тактику, его голос стал чуть мягче. — Ну хватит дуться. Я же сказал, это была шутка. Глупая, я признаю. Ну, погорячился. Давай ты откроешь, и мы поговорим.
И тут он услышал её финальный ответ. Голос был таким же спокойным, но в нём появилась новая, уничтожающая нотка ледяного презрения.
— Знаешь, Стас, я тут подумала. Тебе и правда лучше у мамы. Пусть она тебя и дальше откармливает борщами и котлетками. Ты же так это любишь. Ни о чём не нужно думать, тебя всегда накормят, пожалеют. Идеальные условия. Пусть теперь она послушает твои остроумные шутки. А мне надоело. Пошути теперь перед своими друзьями, как круто в тридцать лет снова жить с мамочкой, которая откармливает тебя, как свинью на убой.
Каждое слово било точнее любого кулака. «Свинья на убой». Эта фраза повисла в гулком подъездном воздухе. Он отшатнулся от двери, как от удара. Внутри, за дверью, снова воцарилась тишина. Но теперь это была не просто тишина. Это была тишина пустоты. Тишина места, куда ему больше не было входа.
Он стоял один в тускло освещённом подъезде. Ключи в его руке казались бесполезным мусором. Он смотрел на дверь своей бывшей квартиры, на новую, блестящую замочную скважину, которая насмешливо глядела на него, как маленький, безжалостный глаз. Его «просто шутка» обрела вполне реальную, материальную форму — форму запертой двери. И он отчётливо понял, что эта дверь не откроется больше никогда…
