— Ну, Светик… тут такое дело… В общем, не ругайся сразу, ладно?
Голос Андрея, вкрадчивый и до противного заискивающий, встретил Светлану прямо у порога. Она даже не успела скинуть туфли, которые за двенадцать часов смены, казалось, вросли в её ноющие ступни. Запах в квартире был тяжёлым и спёртым — смесь вчерашней еды, пыли и чего-то ещё, неуловимо затхлого, как воздух в комнате, которую не проветривали неделю. Это был запах его праздного существования. Запах её каторги.
Она молча поставила на пол тяжёлую сумку с продуктами, купленными по дороге. Спина отозвалась тупой, привычной болью. Дополнительная смена на складе выжала из неё все соки, оставив только звенящую пустоту в голове и свинцовую тяжесть в конечностях. Всё, чего ей хотелось, — это добраться до душа и рухнуть в кровать. Но виноватая интонация мужа не предвещала ничего хорошего. Она медленно подняла на него глаза.
Андрей стоял посреди гостиной, переминаясь с ноги на ногу в своих стоптанных домашних тапочках. На его лице была налеплена та самая фальшивая, заискивающая улыбка, которую он доставал из арсенала каждый раз, когда что-то шло не по плану. Светлана проследила за его бегающим взглядом и посмотрела туда, куда он боялся смотреть сам. На телевизор.
Огромная плазменная панель, занимавшая полстены, больше не показывала яркие картинки его виртуальных миров. По самому центру чёрного глянцевого экрана расползалась уродливая, многолучевая звезда трещин. В месте удара стекло раскрошилось, образовав мёртвый чёрный зрачок, от которого, словно нервные окончания, расходились тонкие серебристые нити. Рядом, на ковре, как улика, оставленная тупым преступником, валялся геймпад.
— Я… оно как-то само, — пролепетал он, видя, как её лицо каменеет. — Там такой напряжённый момент был, ну, понимаешь… Нервы сдали. Я не хотел, честно. Просто швырнул его в сторону… и вот.
Светлана молчала. Она смотрела на разбитый экран, и усталость отступала, вытесняемая чем-то холодным и острым, что медленно поднималось изнутри. Этот телевизор. Она помнила, как они покупали его полтора года назад. Вернее, как покупала его она. Андрей тогда долго и красочно расписывал, как важна для геймера «полнота погружения», как необходим большой экран для «максимального экспириенса». Она взяла его в кредит. И полтора года каждый месяц от её, а не его, зарплаты отщипывался приличный кусок. На прошлой неделе. Всего восемь дней назад она внесла последний платёж. Она помнила это чувство — лёгкое, почти забытое чувство свободы, когда с плеч падает очередной финансовый хомут. И вот теперь это чувство, её полтора года экономии и переработок, смотрело на неё с экрана мёртвой паутиной трещин.
Андрей, неверно истолковав её молчание как знак того, что буря миновала, сделал шаг вперёд, его голос обрёл нотки заговорщической надежды. Он, видимо, решил, что худшее позади и можно переходить к конструктивным предложениям.
— Слушай, а может, это и к лучшему? — Он робко улыбнулся, и эта улыбка была верхом идиотизма и отрыва от реальности. — Он уже старый был, та модель. А сейчас такие новые вышли, с разрешением получше. Свет… может, возьмём телек побольше в рассрочку? И новую приставку заодно? А то эта уже глючит, джойстик сам видишь…
Он замолчал, ожидая ответа. Он смотрел на неё с надеждой, как ребёнок, который разбил любимую папину чашку и теперь просит взамен купить ему целый сервиз. Он не видел, как её пальцы медленно сжимаются в кулаки. Не чувствовал, как воздух в комнате становится плотным и холодным. Он просто ждал. В этот момент в глазах Светланы что-то окончательно и безвозвратно погасло.
— Ты мне ещё за разбитый телевизор деньги не отдал, а теперь просишь на новый и ещё и на новую приставку? Ты совсем уже совесть потерял со своими игрушками, нахлебник?!
Слова, резкие, как битое стекло, вырвались из неё и повисли в затхлом воздухе. Это был не крик. Это был выдох всей её накопившейся усталости, унижения и злости. Андрей отшатнулся, словно его ударили. Идиотская улыбка сползла с его лица, оставив после себя растерянное, почти детское выражение. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, что-то сказать про «напряжённый момент» и необходимость «понять и простить», но Светлана уже не слушала. Она двинулась.
Она прошла мимо него к углу, где на маленьком столике, мигая зелёными огоньками, стоял роутер — сердце его цифровой вселенной, портал в мир, где он был кем-то важным. Её движения были лишены суеты, в них была пугающая методичность робота, выполняющего программу. Спокойно, будто переключая канал, она наклонилась и одним резким, выверенным движением выдернула из гнёзд все провода. Сетевой кабель, шнур питания. Зелёные огоньки погасли. В квартире оборвалась невидимая нить, связывавшая его с тысячами таких же, как он, прожигателей жизни по всему миру.
— Ты что делаешь? — его голос прозвучал глухо и недоумённо. Он смотрел на погасшую коробочку, как на остановившееся сердце. — Света, ты с ума сошла? У меня там рейд через час! Люди ждут!
Она не удостоила его ответом. Развернувшись, она направилась к дивану, где лежал его открытый ноутбук — ещё одно окно в мир, где он был могущественным магом, непобедимым воином, но только не безработным мужем, сидящим на шее у жены. Она взяла ноутбук. Андрей вскочил, его замешательство сменилось растущей паникой. Он попытался преградить ей дорогу.
— Отдай! Света, прекрати этот цирк, я сказал! Это моя вещь! Он попытался схватить её за руку, но она просто посмотрела на него. В её глазах не было ни гнева, ни обиды, ни даже ненависти. Там была пустота. Такая абсолютная, выжженная дотла пустота, что его рука сама собой разжалась. Он отступил на шаг, инстинктивно почувствовав, что эта женщина, с которой он прожил пять лет, сейчас способна на всё. Она села в кресло, поставила ноутбук на колени, и её пальцы забегали по клавиатуре. Щелчки клавиш были единственным звуком в комнате. Он смотрел, как заворожённый, не понимая до конца, что происходит. Она меняла пароль. На его ноутбуке. На его жизни.
Закончив, она захлопнула крышку с глухим стуком, отставила бесполезный теперь для него кусок пластика и металла в сторону и поднялась. Её финальный жест был верхом жестокости, рождённой не в театре, а в отчаянии реальной жизни. Она достала из своей сумки кошелёк, вытащила оттуда свою банковскую карту. Единственную карту, на которую приходила её зарплата, с которой они жили, с которой он тайком покупал себе внутриигровые бонусы. Затем она молча прошла на кухню, взяла из подставки большие ножницы для разделки птицы и вернулась.
Андрей смотрел на неё, и в его глазах наконец-то стал зарождаться настоящий, животный страх. Он понял.
— Не надо… Света, не делай этого… Пожалуйста…
Она поднесла ножницы к карте. Металлические лезвия сомкнулись на глянцевом пластике. Раздался сухой, отчётливый хруст. Карта, источник его беззаботного существования, разломилась на две ровные половинки. Она бросила искалеченный пластик на журнальный столик, прямо к его ногам. Половинки упали рядом с геймпадом, как два надгробия на общей могиле.
— Всё, Андрей. — Её голос был ровным и безжизненным, как поверхность мёртвого экрана. — Игровой клуб закрыт. Денег нет. Еды в холодильнике хватит на два дня. Дальше — как заработаешь. Можешь начинать искать работу прямо сейчас. Пешком.
Она развернулась и пошла в спальню, оставив его одного посреди руин его мира, в полной, оглушающей тишине, где единственным звуком было его собственное сбитое дыхание.
— И что, теперь ты довольна? Превратила меня в заключённого в собственной квартире?
Его голос догнал её у самого порога спальни. Он был полон ядовитой, дрожащей обиды. Светлана остановилась, не оборачиваясь. Она слышала, как он сделал несколько шагов, приближаясь к ней, как хищник, который оправился от первого удара и готовится к контратаке. Оцепенение и страх в нём уступили место праведному гневу. В его картине мира не он был виноват, а она — за то, что посмела наказать его за вину.
— Заключённые работают, — бросила она через плечо, её голос был таким же холодным и пустым, как и её взгляд.
Эта фраза, своей простой и убийственной логикой, выбила у него почву из-под ног. Он ожидал слёз, криков, ответных обвинений — привычного поля боя, на котором он умел воевать, давя на жалость и изворачиваясь. Но он столкнулся с гранитной стеной.
— Ты… ты просто не понимаешь! — Он повысил голос, пытаясь пробить эту стену эмоциями. — Я в поиске! Мне нужно было время, чтобы переосмыслить всё, найти свой путь! А ты всё свела к деньгам, к этому проклятому телевизору! Ты душишь меня своим мещанством!
Он вошёл вслед за ней в спальню. Светлана, не обращая на него внимания, подошла к шкафу и начала стягивать с себя рабочую блузку, пропитавшуюся запахом складской пыли. Её движения были медленными, усталыми, но в них не было ни капли слабости. Это бесило его ещё больше. Она вела себя так, будто он — просто назойливая муха, жужжащая над ухом.
— Ты ищешь себя на моём диване, за мой счёт, — она бросила блузку на стул. — Поиски окончены, Андрей.
— Это жестоко! — Он почти взвизгнул, размахивая руками. Он ходил по небольшой комнате, от стены к стене, как зверь в клетке. — Я тебе не чужой человек! Мы же семья! Разве так поступают в семье? Вместо того чтобы поддержать в трудную минуту, ты отрезаешь меня от мира, лишаешь единственной отдушины! Ты хоть представляешь, каково это — каждый день чувствовать себя никем, когда все вокруг чего-то добиваются? Мои игры — это был единственный способ не сойти с ума!
Он остановился перед ней, заглядывая ей в лицо, пытаясь найти там хоть искру сочувствия, хоть тень былой любви, за которую можно было бы уцепиться. Но её лицо было непроницаемым, как маска.
— Твоя отдушина стоила мне полтора года кредита, — произнесла она, расстёгивая джинсы. — И двенадцать часов сверхурочной работы сегодня. У меня нет отдушин, Андрей. У меня есть только работа, чтобы ты мог искать себя и не сходить с ума.
Его лицо исказилось. Он понял, что манипуляции и давление на жалость не работают. И тогда он достал последнее оружие — прямое оскорбление, попытку переложить всю вину на неё, сделать её причиной всех его неудач.
— Да потому что ты сама этого хотела! — выплюнул он. — Тебе нравится эта роль! Роль мученицы, которая всё на себе тащит! Тебе нужно, чтобы я был никем, чтобы на моём фоне ты выглядела значимой! Ты просто не умеешь поддерживать мужчину! Ты умеешь только пилить, считать копейки и требовать! Ты сама во всём виновата!
Он выпалил это на одном дыхании, и в наступившей тишине его слова повисли, отравляя воздух. Это было уже не про разбитый телевизор. Это был приговор их отношениям, вынесенный им самим. Он обвинил её не в жестокости, а в том, что она перестала быть удобной. Светлана замерла на мгновение, потом медленно повернула к нему голову. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было боли. Там было только холодное… холодное, брезгливое осознание. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то липкое, случайно приставшее к подошве ботинка. Он не был больше ни мужем, ни близким человеком. Он был проблемой, которую нужно было устранить.
Поняв, что его попытка вызвать в ней чувство вины провалилась с оглушительным треском, Андрей перешёл к последнему, что у него оставалось — к тотальному уничтожению. Если он не мог заставить её пожалеть его, он заставит её почувствовать себя ничтожеством.
— Ты и правда думаешь, что твоя работа на складе делает тебя королевой? — Его голос сочился ядом. — Да ты просто рабочая лошадь, которая ничего в жизни не видит, кроме своих коробок! Ты встаёшь до рассвета, пашешь как проклятая, таскаешь эти ящики за свои три копейки, приходишь домой и падаешь от усталости. И ты думаешь, это даёт тебе право судить меня? Меня?! Человека, которому нужно пространство для мысли, для поиска, для развития!
Он сделал шаг к ней, его лицо исказила гримаса презрения. Он пытался прожечь её своим взглядом, растоптать, втоптать в грязь её простую, честную жизнь, которую он так долго и с таким комфортом использовал.
— Ты сама этого хотела, Света! Сама выбрала эту жизнь — жизнь тяглового скота. Это твой потолок, твой уровень! Ты не способна понять ничего, что выходит за рамки графика смен и скидок в продуктовом. Тебе и нужен был такой, как я, чтобы чувствовать свою значимость. Чтобы было кого жалеть и кем помыкать. Так что не смей требовать чего-то от меня. Не твоего ума это дело.
Он выдохся. Он выплеснул всё, что накопилось в нём за эти полгода его безделья и её молчаливого укора. Теперь он стоял, тяжело дыша, и ждал. Ждал взрыва, слёз, ответных оскорблений. Ждал хоть какой-то реакции, которая подтвердила бы, что он попал в цель, что он причинил ей боль.
Но Светлана молчала. Она слушала его до самого конца, не перебивая, не меняясь в лице. Когда он замолчал, она спокойно стянула с себя джинсы, взяла с кровати старый домашний халат и надела его. Эти будничные, простые движения на фоне его яростной тирады выглядели сюрреалистично. Словно она слушала не обвинения от мужа, а прогноз погоды по радио.
Закончив, она посмотрела на него. Её взгляд был абсолютно спокойным. В нём не было ни ненависти, ни боли. Только окончательное, бесповоротное решение.
— Завтра в девять утра придёт мастер, — произнесла она ровным, бесцветным голосом.
Андрей непонимающе моргнул.
— Он поменяет замок в двери. У тебя есть эта ночь, чтобы собрать всё, что ты считаешь своим, и уйти.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в его сознание.
— Куда — меня не касается.
Сказав это, она развернулась и вышла из спальни, направляясь в ванную. Не оглянувшись. Не хлопнув дверью. Просто ушла. А он остался стоять посреди комнаты один. Его оскорбления, его гнев, его попытки унизить её — всё это рассыпалось в прах перед лицом этой ледяной, будничной констатации факта. Он посмотрел на мёртвый экран телевизора, на бесполезный ноутбук, на разрезанную карту на столе. Игра действительно была окончена. И в этот раз сохранения не было.
— Ты и правда думаешь, что твоя работа на складе делает тебя королевой? Да ты просто рабочая лошадь, которая ничего в жизни не видит!
Он бросил эти слова ей в спину, как камень. Он ожидал, что она споткнётся, обернётся с лицом, искажённым от боли, что она наконец-то сломается под тяжестью этого прямого, концентрированного унижения. Но Светлана даже не замедлила шаг. Она дошла до ванной, и он услышал, как за её спиной повернулся шпингалет замка, а затем зашумела вода в душе. Этот звук — ровный, монотонный, будничный — был оглушительнее любого крика. Он означал, что его слова, его самое страшное оружие, просто не достигли цели. Они растворились, не оставив и царапины на её броне из абсолютного безразличия.
Андрей остался стоять в коридоре, оглушённый этим равнодушием. Он перешёл от ярости к полному смятению. Этого не могло быть. Люди так себя не ведут. Должна быть истерика, слёзы, скандал. Он поплёлся обратно в гостиную, как побитая собака, и сел на диван. В голове был туман. Мастер по замкам. Она блефует. Просто пугает. Это очередной ход в её дурацкой игре в мученицу, способ посильнее надавить на его чувство вины, чтобы потом, когда он будет достаточно унижен, великодушно простить. Да, точно. Это просто театр.
Когда через десять минут Светлана вышла из ванной, закутанная в старый махровый халат, с полотенцем на голове, он уже был готов к новому раунду. Он смотрел на неё, пытаясь изобразить на лице снисходительную усмешку.
— Ну что, спектакль окончен? Ты выпустила пар? Может, теперь поговорим как взрослые люди, без этих дешёвых угроз про замки?
Она прошла мимо него на кухню, не глядя в его сторону. Открыла холодильник, достала бутылку с водой и налила себе полный стакан. Её спокойствие было невыносимым. Он встал и пошёл за ней, его голос снова начал набирать силу.
— Я вообще-то с тобой разговариваю! Это и моя квартира тоже, если ты забыла! У меня здесь вещи, у меня здесь… жизнь! Ты не можешь просто взять и вышвырнуть меня на улицу, как щенка! Мы женаты!
Светлана допила воду, поставила стакан в раковину и только тогда повернулась к нему. На её лице не было ни злости, ни торжества победителя. Только смертельная усталость и твёрдость человека, принявшего окончательное решение.
— Я не выгоняю тебя, Андрей. Я просто меняю замок в своей квартире. Квартире, за которую я плачу. Вещи, которые ты считаешь своими, ты можешь забрать. Сегодня. До девяти утра.
Эта формулировка, холодная и отстранённая, лишила его последнего аргумента. Она не выгоняла «его», она защищала «своё». Он больше не был частью этого уравнения. Он был внешним фактором, который нужно было устранить.
— Света… — его голос внезапно стал жалким, он сделал шаг к ней, попытался коснуться её руки. — Светик, ну прости меня. Я был неправ. Я погорячился. Давай не будем рубить с плеча. Давай ляжем спать, а утром всё обсудим на свежую голову. Ну что ты, в самом деле…
Она отстранила его руку так, как стряхивают с рукава прилипший репей.
— Я и так всё обсудила. Сама с собой. Пока ты проходил очередной уровень, а я таскала ящики на складе. Решение принято. У тебя есть ночь.
С этими словами она вышла из кухни, прошла в спальню и плотно, без хлопка, закрыла за собой дверь. Щёлкнул замок.
Андрей остался один посреди гостиной. Тишина, которая наступила после щелчка замка, была абсолютной. Это была не та тишина, которая бывает между ссорами, наполненная напряжённым ожиданием. Это была мёртвая тишина пустоты. Он посмотрел вокруг. Разбитый экран телевизора, как чёрное, слепое око, смотрел на него из темноты. На столике — бесполезные ошмётки проводов и две половинки пластиковой карты, его бывшей кормушки. На полу — геймпад, орудие его глупого, самоубийственного преступления.
Он подошёл к тёмному экрану телевизора. В чёрном глянце, испещрённом трещинами, отражалось его собственное лицо. Искажённое, растерянное лицо человека, который доигрался. Он увидел не могучего эльфа восемьдесятого уровня, не непобедимого космического десантника, а сорокалетнего мужика в стоптанных тапках, стоящего посреди разгрома, который он сам и учинил.
В эту секунду до него дошло. Она не блефовала. Завтра утром действительно придёт мастер. И его игра, та самая, что длилась последние полгода, где он был главным героем, а весь мир был создан для его удобства, — эта игра закончилась. На экране его жизни появилось финальное, не пропускаемое сообщение: «GAME OVER». И не было ни кнопки «Продолжить», ни точки сохранения, куда можно было бы вернуться. Только холодная, тёмная комната и ночь, за которую ему предстояло упаковать своё жалкое прошлое в несколько сумок…
