— Это что?
Вопрос прозвучал тихо, но в спертом воздухе прихожей он ударил, как щелчок кнута. Стас вздрогнул. Он только что стянул с плеча рюкзак, собираясь небрежно бросить его в угол, но тот выскользнул из ослабевших пальцев и с глухим стуком упал на пол. Замок, не до конца закрытый в спешке, разошёлся, и на светлый ламинат вывалилось аляпистое красное нутро — пачки пятитысячных купюр, перехваченные аптечными резинками.
— Деньги. Ты что, не видишь? — буркнул он, пытаясь сохранить остатки пьяной бравады, с которой всего полчаса назад в машине рассказывал ей про «фантастически удачную сделку».
Алина не смотрела на него. Её взгляд был прикован к этому бумажному хаосу у его ног. Она стояла абсолютно неподвижно, всё ещё в лёгком плаще, сжимая в руке сумочку. Её лицо, только что раскрасневшееся от вечерней прохлады, стало мертвенно-белым. Она не просто видела деньги. Она видела предательство, вываленное на пол их собственного дома, как мусор.
— Ты заходил в кабинет к отцу, — это был не вопрос, а констатация факта. — Пока я помогала маме на кухне, ты заходил к нему в кабинет.
Стас дёрнулся. Алкогольный туман в его голове начал стремительно рассеиваться, уступая место холодному, липкому ужасу. Он посмотрел на её застывшее лицо, на пустые, широко раскрытые глаза и понял, что всё кончено. Что её не обмануть. Все его заготовленные легенды про внезапно вернувшего долг старого приятеля рассыпались в пыль, не успев сорваться с языка.
— Алин, ты не так всё поняла… Это… я просто…
— Ты так радовался в машине, — продолжала она тем же монотонным, безжизненным голосом, словно читала протокол допроса. — Хлопал меня по колену, обещал Мальдивы. Говорил, что провернул дело всей жизни. Вот оно, это дело?
Он вжал голову в плечи. Молчал. Любое слово сейчас было бы ложью, и он инстинктивно чувствовал, что ещё одна ложь будет последней. Он смотрел на эти деньги, которые ещё час назад казались ему билетом в новую жизнь, а теперь выглядели как улика на месте преступления.
— Он тебе доверяет, — Алина наконец подняла на него взгляд, и в её глазах не было ничего, кроме холодного, выжигающего презрения. — Он тебе доверяет как сыну. Оставляет открытым кабинет, когда мы приезжаем. Никогда не спрашивает, куда ты идёшь. Потому что ты — муж его дочери. Часть семьи.
Она сделала шаг вперёд, заставив его инстинктивно попятиться и едва не наступить на разбросанные купюры. Воздух в прихожей стал тяжёлым и густым, его было трудно вдыхать.
— Он оплатил нам первый взнос за эту квартиру. Тебе напомнить? Когда ты сидел без копейки, он дал тебе работу у себя, чтобы ты не чувствовал себя униженным. Работу, с которой тебя не выгонят за очередную «гениальную» идею. Он делает для нас всё. Всё, Стас! А это что? Благодарность?
Он наконец нашёл в себе силы что-то проблеять. Его голос был жалок.
— Я бы вернул! Честное слово, Алин! Это временно! Мне нужно было срочно закрыть один долг… очень старый. Я бы через неделю всё вернул! Даже с процентами! Я…
Она его не слушала. Её не просто трясло от злости, её выворачивало от омерзения. От вида этого взрослого мужчины, униженно лепечущего про «проценты» после того, как обчистил человека, который буквально вытащил его из грязи. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то чужеродное и гадкое, случайно попавшее в дом. И в её голове билась только одна мысль, отчётливая и ясная, как удар колокола: это конец. Не ссоры. Не отношений. Это конец его существования в её мире.
— С процентами? — Алина повторила это слово, и оно прозвучало в тихой прихожей как нечто инородное, абсурдное. Она сделала ещё один шаг, и теперь они стояли так близко, что Стас мог чувствовать ледяной холод, исходящий от неё. Его жалкие оправдания просто растворились в воздухе, не встретив никакого отклика. Она смотрела мимо него, сквозь него, словно перед ней было пустое место.
— Когда тебя вышвырнули с последнего места за то, что ты пытался продать налево базу данных клиентов, кто нашёл тебе работу? Отец. Он создал для тебя должность, которой не было. «Начальник отдела снабжения», — она произнесла это название с едкой, уничижительной интонацией. — Отдел, в котором, кроме тебя, был только один старый кладовщик. Он сделал это, чтобы у тебя была визитка. Чтобы ты мог говорить друзьям, что ты «начальник». Чтобы я не видела, как ты целыми днями лежишь на диване.
Её голос не повышался. Он был ровным, почти безразличным, и это было страшнее любого крика. Она не обвиняла, она препарировала его жизнь, вскрывая скальпелем фактов всю его никчёмность.
— Эта квартира. Ты помнишь, как мы сидели на кухне в съёмной однушке, и ты доказывал мне, что ипотека — это рабство? А потом пришёл отец. Он просто положил на стол конверт с первым взносом. Не в долг. Просто так. Сказал: «Живите, дети. Главное, чтобы Алинка была счастлива». Он даже не спросил, будешь ли ты участвовать в платежах. Он просто дал нам дом.
Стас не выдержал. Этот спокойный, методичный перечень его унижений был невыносим. Он попытался перехватить инициативу, взорваться, превратить свою защиту в нападение.
— А тебе не кажется, что это и есть унижение?! — выкрикнул он, и его голос сорвался от смеси страха и злости. — Он меня покупал! Постоянно! Этой работой, этой квартирой, своей чёртовой помощью! Каждый ужин у них дома — это был отчёт о том, как я должен быть ему благодарен! Он никогда не упускал случая напомнить, кто здесь благодетель!
Он раздувал ноздри, лицо его стало багровым. Он пытался выставить себя жертвой, оскорблённым мужчиной, которого загнали в угол.
— Да, я взял эти деньги! Взял, потому что задыхался от его доброты! Потому что хотел хоть раз сделать что-то сам, без его подачек! Я бы всё вернул! Я не вор, я просто хотел вырваться из-под его опеки! А ты сидела и кивала, папина дочка! Тебя всё устраивало!
Он ожидал чего угодно: ответного крика, пощёчины, спора. Но Алина лишь слегка наклонила голову, глядя на него с откровенным, почти научным любопытством, как энтомолог смотрит на трепыхающееся под стеклом насекомое. Она позволила ему выговориться, выплеснуть всю эту ядовитую смесь из зависти и самооправдания. И когда он замолчал, тяжело дыша, она задала один простой вопрос.
— Если тебе так противна была его помощь, почему ты не отказался?
Стас замер.
— Почему ты не нашёл другую работу? Почему не сказал ему в лицо, что справишься сам и не нуждаешься в его деньгах? Почему ты брал всё, что он давал, улыбался ему за столом, а потом пошёл и украл у него из кабинета, как последняя крыса?
Вопросы падали один за другим, не оставляя ему ни единого шанса на ответ. Они обнажили всю ложь его пафосной тирады. Он не хотел свободы. Он хотел денег без чувства долга. Он хотел благ без благодарности.
И в этот момент, глядя прямо в его растерянные, бегающие глаза, Алина молча достала из кармана плаща телефон. Её движения были медленными, выверенными и оттого ещё более зловещими. Стас увидел, как её палец скользнул по экрану. Он понял, что она собирается сделать. Это будет не просто звонок. Это будет казнь.
— Нет… Алина, не смей! — просипел он, сделав шаг к ней, чтобы вырвать телефон.
Она отступила, поднимая аппарат повыше, и на её лице впервые за весь вечер появилось выражение. Это было чистое, незамутнённое презрение. Она смотрела на него так, будто он был не её мужем, а чем-то, что нужно немедленно и безжалостно утилизировать. Её палец завис над контактом «Папа».
— Не надо, Алин, пожалуйста… не звони, — прохрипел Стас, делая к ней судорожное движение. Его рука метнулась, чтобы схватить её запястье, но замерла в воздухе. В её взгляде было что-то, что парализовало его. Не угроза. Не ненависть. Абсолютная, отчуждённая решимость, с какой человек нажимает кнопку, чтобы снести старое, прогнившее здание.
Она проигнорировала его мольбу. Её палец медленно, почти демонстративно, опустился на экран. Механические, бездушные гудки вызова разрезали напряжённую атмосферу прихожей. Раз. Два. Стас стоял и смотрел на светящийся прямоугольник в её руке, как на занесённый над ним топор. Он чувствовал, как по вискам ползёт холодный пот. На третьем гудке в динамике раздался бодрый, ничего не подозревающий голос её отца.
— Алина, привет! Что-то случилось? Вы уже дома?
И тут Алина сделала то, что окончательно уничтожило Стаса. Она не поднесла телефон к уху. Вместо этого, её палец скользнул по экрану и нажал на иконку громкой связи. Голос отца, усиленный динамиком, заполнил прихожую, став полноправным свидетелем и судьёй на этой молчаливой казни. Стас застыл, превратившись в соляной столп. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Он был заперт в этом моменте, вынужденный присутствовать при собственном расчленении.
— Пап, привет. Да, мы доехали, всё хорошо, — её голос был обманчиво спокоен, даже с нотками тепла. — Слушай, я звоню по странному вопросу. Стас у тебя ничего не брал? Миллион на месте?
На том конце провода повисла короткая пауза. Стас перестал дышать.
— Какой миллион?.. А, тот, что на сделку… Я его в ящике стола оставил. А что такое? — в голосе тестя проскользнуло удивление, но не тревога.
— Ты можешь проверить, пожалуйста? Мне просто показалось… — она не договорила, позволяя многоточию сделать свою работу.
Снова тишина, на этот раз длиннее. Стас слышал, как в его ушах стучит кровь. Он слышал отдалённые шаги из динамика, скрип ящика. Каждая секунда растягивалась в вечность.
— Нет его здесь, Алин. Странно… Я был уверен, что положил сюда. Может, я в сейф переложил и забыл?
— Нет, пап, не ищи, — так же ровно сказала Алина, глядя прямо в глаза своему мужу. — Он его взял. Это просто недоразумение. Он, видимо, решил, что ты ему сказал сегодня забрать. Я нашла деньги, он просто в рюкзак свой кинул и забыл мне сказать. Представляешь? Сейчас всё вернёт.
Ложь была чудовищной в своей простоте и правдоподобии. Она не назвала его вором. Она выставила его нелепым, рассеянным идиотом. Лишила его даже трагизма преступления, превратив всё в фарс, в бытовое недоразумение. Это было во сто крат унизительнее.
— Фух, ну слава богу, а то я уже испугался, — с облегчением выдохнул отец в трубке. — Этот Стас, вечно у него всё не как у людей. Ладно, пусть завозит, а то мне завтра с утра с людьми встречаться. Вы вместе приедете?
— Нет, мы не приедем, — отрезала Алина, и в её голосе впервые прорезался металл. — Он один привезёт. И извинится за беспокойство. Всё, пап, целую.
Она сбросила вызов, не дожидаясь ответа. Телефон погас. Тишина, которая наступила после, была оглушительной. Алина медленно наклонилась, не сводя со Стаса глаз. Она не брезгливо, а деловито, как уборщица, собрала разбросанные пачки денег и аккуратно уложила их обратно в рюкзак. Застегнула молнию. Потом выпрямилась и протянула рюкзак ему. Он не взял. Она просто опустила его на пол у его ног.
— У тебя час. Чтобы отвезти ему деньги и извиниться. А потом можешь ехать куда угодно. Ключи оставишь на тумбочке в спальне.
Рюкзак лежал у его ног, как мёртвый груз. Приговор был вынесен. Процедура изгнания была озвучена. Но Стас не двигался. Он смотрел на Алину, и в его глазах медленно, как лава, поднималось что-то тёмное и уродливое. Унижение, смешанное со страхом, перерождалось в чистую, концентрированную ненависть. Он потерял всё: её уважение, её любовь, её семью, этот дом. Терять больше было нечего, а значит, можно было больше не притворяться.
— Ключи на тумбочке… — прошипел он, и его голос был неузнаваем. Это был голос человека, сорвавшегося с обрыва. — Ты всё продумала, да? Как всегда. Идеальная дочь своего идеального отца.
Он сделал шаг вперёд, но на этот раз не для того, чтобы молить или оправдываться. Он наступал.
— Ты ведь наслаждалась этим, да? — он ткнул в неё пальцем, почти касаясь её плеча. — Каждым моментом. Наслаждалась, когда твой папочка бросал мне кости — работу, деньги на квартиру. Ты смотрела на меня сверху вниз и думала: «Бедный Стасик, без нас он никто». Ты упивалась своей властью, своей правильностью!
Алина молчала, но её лицо каменело. Холодная отстранённость сменялась чем-то другим, более опасным.
— Я для тебя всегда был проектом, который нужно было довести до ума! Подобрать, отмыть, пристроить на тёплое местечко, чтобы подружкам не стыдно было показать! — его голос креп, набирая силу от собственной ярости. — А твой отец… Он не помогал. Он покупал. Покупал твоё счастье, покупал моё молчание, мою благодарность. Он сделал из меня свою ручную собачку, а ты держала поводок! Ты думаешь, я не видел, как он смотрит на меня? Как на пустое место, которое просто занимает пространство рядом с его сокровищем!
Он говорил всё громче, выплёвывая слова, которые, видимо, годами гнили у него внутри. Он ходил по маленькой прихожей, как зверь в клетке, пиная носком ботинка валявшийся рюкзак.
— Да, я взял эти деньги! Взял! И знаешь что? Я не жалею! Это была единственная возможность почувствовать себя человеком, а не вашей семейной марионеткой! Хоть на один день! А ты… ты даже позвонила ему не для того, чтобы меня сдать. Ты позвонила, чтобы унизить меня ещё больше! Чтобы показать, кто здесь решает! Чтобы он услышал, как ты, его верная дочка, всё исправляешь!
И тут что-то в Алине сломалось. Лёд, сковывавший её, треснул и взорвался изнутри раскалённым паром. Её глаза, до этого пустые, вспыхнули такой яростью, что Стас на полуслове осёкся и отшатнулся. Она шагнула к нему, и вся её фигура излучала теперь не холодное презрение, а испепеляющий гнев.
— Как ты мог украсть деньги у моего отца? Он же и так для нас всё делает! А ты вот так ему решил в душу плюнуть? Пошёл вон отсюда! Видеть тебя больше не хочу!!!
Её крик был оглушительным. Он не дрожал, он рвал воздух в клочья. Это была квинтэссенция всего — её боли, её разочарования, её омерзения. Вся горечь от осознания того, за какое ничтожество она вышла замуж, вырвалась наружу одним этим воплем.
Стас замер, раздавленный этой волной ненависти. Вся его напускная ярость схлынула, оставив после себя лишь опустошение. Он молча, сгорбившись, поднял с пола рюкзак. Их взгляды встретились в последний раз. В её глазах он не увидел больше ничего — ни любви, ни злости, ни сожаления. Там была выжженная пустыня. Он медленно повернулся, открыл дверь и вышел, не оглядываясь. Дверной замок щёлкнул с сухой окончательностью.
Алина осталась одна посреди прихожей. Она не плакала. Она просто стояла и смотрела на закрытую дверь, за которой только что исчезла целая часть её жизни. В воздухе ещё висел его запах и эхо её последнего крика. На выжженной земле их общей жизни не осталось ничего. Только пепел…
