— Ужин через пятнадцать минут, мой руки.
Голос Ксении, долетевший из кухни, был привычно-бодрым, почти беззаботным. Олег молча кивнул пустому коридору и прислонился плечом к косяку, давая себе несколько секунд, чтобы прийти в себя. Строительная пыль, казалось, въелась не только в одежду, но и под кожу. Она скрипела на зубах, першила в горле. Каждый мускул ныл тупой, монотонной болью — результат двенадцатичасовой смены под открытым небом. Он посмотрел на свои руки: кожа на ладонях была грубой, как наждачная бумага, с въевшейся грязью под ногтями, которую уже не отмыть дочиста. Это были руки человека, который платил за их бетонную коробку на шестнадцатом этаже своим собственным телом.
Он прошёл в ванную, долго тёр руки щёткой, смывая с них серую цементную пыль. Из зеркала на него смотрел уставший тридцатилетний мужчина с ввалившимися глазами. Он не жаловался. Это был их общий план, их крепость, которую они строили вместе. Он — физически, на лесах и перекрытиях, она — в тишине офиса, перекладывая бумажки. Ещё года три в таком режиме, и основной долг будет погашен. Можно будет выдохнуть. Ради этого стоило терпеть.
За ужином Ксения оживлённо рассказывала про «коллегу Светку, которая опять купила себе нелепую блузку», и про «начальника, который ничего не соображает в отчётах». Олег слушал вполуха, механически поглощая еду. Её мир, состоящий из офисных интриг и корпоративной рутины, казался ему чем-то далёким, почти инопланетным. Его мир пах арматурой, бетоном и дешёвыми сигаретами прораба.
— А у тебя как день? — спросила она, скорее из вежливости, чем из реального интереса. — Нормально. Стены гнали, — коротко ответил он. Большего она бы всё равно не поняла.
После ужина, когда Ксения устроилась на диване с ноутбуком, «отвечая на рабочие письма», Олег вспомнил про гарантийный талон на бойлер. Срок подходил к концу, а аппарат начал подозрительно щёлкать. Он точно помнил, что убирал все важные документы в верхний ящик комода. Он выдвинул ящик, заваленный папками, инструкциями и старыми договорами. Гарантии не было. Он начал методично перебирать бумаги, заглядывая в каждый файл. И на самом дне, под договором на интернет, он наткнулся на неё. Синюю книжечку с гербом. Её трудовую. Он никогда не видел её раньше, Ксения всегда говорила, что она хранится в отделе кадров.
Он открыл её просто из любопытства. Последняя страница была заполнена аккуратным каллиграфическим почерком. «Приказ № 42-К от 15 мая. Уволена по собственному желанию, статья 77, пункт 3 Трудового кодекса Российской Федерации». Подпись. Печать. Дата стояла ровно неделю назад. Неделю. Семь дней она вставала по утрам, красилась, пила кофе и уходила «на работу». Семь дней она возвращалась вечером и жаловалась на «ужасный день в офисе». Семь дней он приходил со стройки, выжатый как лимон, и слушал эту ложь.
Олег не почувствовал гнева. Нет. Это было что-то другое. Холодное, тяжёлое, как плита перекрытия, которую ему сегодня едва не придавило к груди. Он молча закрыл книжку, положил её обратно в ящик, но не на дно, а сверху, на самую видную стопку бумаг. Потом закрыл ящик. Он не стал ничего говорить. Не сейчас. Он вернётся к этому разговору, но уже на своих условиях. Он сел в кресло напротив неё, взял в руки телефон и сделал вид, что читает новости. А сам смотрел на неё поверх экрана и думал только об одном: как долго она собиралась продолжать этот спектакль. И чего он ей будет стоить.
Он дождался, пока она закончит свой ритуал вечернего ничегонеделания: закроет ноутбук, потянется с преувеличенным стоном усталости и направится в ванную, чтобы смыть макияж. Он не двигался с места, сидя в кресле, словно врос в него. Когда она вернулась, свежая, пахнущая цветочным лосьоном, и направилась к дивану, он встал. Он ничего не сказал, просто подошёл к комоду, выдвинул ящик и достал синюю книжечку.
Он вернулся к журнальному столику и положил трудовую книжку на стеклянную поверхность. Не бросил, не швырнул, а именно положил. Аккуратно, ровно по центру. Звук был тихим, почти невесомым, но в наступившей тишине он прозвучал как выстрел. Ксения замерла на полпути к дивану. Её взгляд метнулся от его лица к книжке и обратно. Расслабленная улыбка сползла с её губ, оставив после себя бледное, напряжённое выражение.
— Что это? — спросила она, хотя прекрасно знала, что это. Олег не ответил на её вопрос. Он просто смотрел на неё, и в его взгляде не было ни упрёка, ни злости. Было что-то хуже — холодное, отстранённое любопытство исследователя, изучающего незнакомый вид. — Неделя, Ксения. Целая неделя.
Её плечи дрогнули. Она опустилась на край дивана, не сводя глаз с трудовой. Первая её реакция была предсказуемой — атака.
— Ты рылся в моих вещах?
— Я искал гарантию на бойлер, — его голос был ровным, безэмоциональным. Он не собирался оправдываться. — Но это не так важно. Важно то, что ты целую неделю разыгрывала передо мной комедию. Каждый день. Зачем?
Она вскинула голову, и в её глазах мелькнул вызов. Маска растерянности слетела, уступив место праведному негодованию.
— Потому что ты бы не понял! Потому что для тебя существуют только твоя стройка, долги и эта проклятая ипотека! Я задыхалась на этой работе, Олег! Она высасывала из меня все соки, всю жизнь! Я приходила домой и чувствовала себя пустым местом! Я должна была уйти, чтобы не сойти с ума!
Она говорила громко, страстно, словно выступая перед аудиторией. Она была актрисой, и сейчас играла свою лучшую роль — роль жертвы.
— Я хотела передохнуть. Подумать. Понять, чего я на самом деле хочу. Найти своё призвание, а не сидеть с девяти до шести, перекладывая бессмысленные бумажки ради денег! Я хотела тебе сказать, просто подбирала правильный момент!
— И сколько бы ты его подбирала? — спокойно поинтересовался он, усаживаясь обратно в своё кресло. Он демонстративно занял позицию наблюдателя, давая ей выговориться. — Месяц? Два? Пока мои деньги не кончатся?
— Деньги! Опять ты про деньги! — она почти кричала. — Неужели ты не понимаешь, что есть вещи важнее? Моё душевное состояние, моё счастье! Или тебе нужна была просто безропотная рабыня, которая будет тащить свою лямку рядом с тобой?
Он молчал, давая её гневной тираде иссякнуть. Когда она замолчала, тяжело дыша, он наклонился вперёд, оперевшись локтями о колени.
— Я не против, чтобы ты искала себя. Ищи. Но я не подписывался тащить всё это один, пока ты в творческом поиске. Наш договор был другим. Мы оба вкалываем, чтобы закрыть ипотеку. Ты свой договор нарушила. В одностороннем порядке. Не предупредив.
Она смотрела на него, и в её взгляде читалось непонимание. Она ожидала криков, скандала, битья посуды. А получила холодный, деловой разбор её поступка. Это выбивало почву у неё из-под ног.
— Но… мы же семья…
— Именно, — кивнул он. — Семья — это партнёрство. А ты решила, что можешь быть просто пассажиром. Так вот, я меняю правила.
Он полез во внутренний карман джинсов, достал потёртый кожаный бумажник. Открыл его, вытащил свою зарплатную карту. Подержал её мгновение между большим и указательным пальцами, демонстрируя ей, как фокусник показывает карту зрителю. Потом убрал обратно и защёлкнул бумажник.
— С этого дня продукты, коммуналка и твоя половина ипотечного платежа — это твоя забота. У тебя есть месяц, чтобы найти новый источник дохода. Ищи себя, Ксения. Но уже не за мой счёт.
Она не поверила. Не поверила ни единому его слову. Всю ночь она ждала, что он сломается. Что он подойдёт, обнимет, скажет, что погорячился. Но он просто лёг на своей половине кровати, отвернулся к стене и заснул — или сделал вид, что заснул, — ровным, глубоким сном человека, принявшего окончательное решение. Ксения же не спала, вслушиваясь в его дыхание и ощущая, как между ними вырастает невидимая ледяная стена. Она всё ещё думала, что это игра, жестокая, но всего лишь игра, которая закончится с рассветом.
Утром она ошиблась. Олег встал по будильнику в шесть, как обычно. Прошёл на кухню, но вместо того, чтобы поставить на плиту турку на двоих, он заварил себе растворимый кофе в своей кружке. Одну. Он выпил его стоя, глядя в окно, потом молча собрал свой рабочий контейнер с едой из тех продуктов, что купил вчера вечером по дороге домой, и ушёл, не сказав ни слова. Он не оставил ей денег на проезд. Он не спросил, что она будет делать. Он просто исчез, как будто её больше не существовало в его утреннем ритуале.
Именно тогда до неё начало доходить. Она подошла к холодильнику и распахнула дверцу. Картина была красноречивее любых слов. На верхней полке, где всегда стояли её йогурты, творожки и фрукты, было пусто. Зато на средней полке плотными рядами стояли его припасы: пачка пельменей, брикет сливочного масла, дешёвая колбаса, яйца, батон хлеба. Всё было куплено им и для него. Он не просто лишил её доступа к карте, он физически разделил их общее пространство, их быт, их еду.
День тянулся мучительно долго. «Поиски себя» вдруг показались ей глупой и неуместной затеей. Она бесцельно бродила по квартире, от дивана к окну, ощущая, как стены сжимаются вокруг неё. К вечеру голод стал вполне ощутимым. Она привыкла, что Олег всегда заезжал в магазин после работы. Она привыкла, что холодильник полон. Теперь она была в их общей крепости, как в осаде.
Когда он вернулся, от него, как всегда, пахло пылью и металлом. Он молча разулся, прошёл на кухню и поставил на плиту сковородку. Запах жарящихся пельменей наполнил квартиру, дразнящий и унизительный. Ксения не выдержала. Она вошла на кухню и встала в дверях, скрестив руки на груди.
— И долго это будет продолжаться? — её голос был лишён вчерашней истерики, в нём звучал холодный, звенящий металл.
— Что именно? — спросил он, не оборачиваясь, переворачивая пельмени вилкой. — Вот это всё. Твоя демонстрация. Твоя отдельная еда. Ты ведёшь себя как чужой человек.
— Я и есть чужой человек, которому неделю врали, — он выключил плиту и начал перекладывать еду в тарелку. — А насчёт «продолжаться» — это зависит от тебя. Найдёшь работу — сможешь покупать себе еду. Всё просто.
Он сел за стол и начал есть. Один. Она смотрела, как он методично отправляет в рот один пельмень за другим. В этот момент она его возненавидела.
— Ты жестокий, Олег. Ты просто жестокий и мелочный человек. Мы прожили вместе пять лет. Мы строили планы, мечтали… А ты из-за какой-то глупости готов всё разрушить. Готов морить меня голодом в нашей же квартире. Он дожевал, отложил вилку и посмотрел на неё. Прямо в глаза.
— Голодом? Ксения, у тебя на полке в шкафу лежит тридцать тысяч, которые ты откладывала на новые туфли. И ещё почти десять в кошельке. Тебе хватит на еду. Просто придётся выбирать: еда или туфли. Добро пожаловать во взрослую жизнь.
Он встал, помыл за собой тарелку и ушёл в комнату. Она осталась на кухне одна, в оглушительной тишине, нарушаемой лишь гудением пустого холодильника. Он знал про её заначку. Он всё просчитал. Это была не ссора. Это было хладнокровное исполнение приговора. И она поняла, что месяц, который он ей дал, — это не угроза. Это обратный отсчёт.
— Ты этим наслаждаешься, да?
Три недели прошло в режиме ледяного молчания. Три недели она питалась тем, на что хватало её «туфельных» денег, которые таяли с ужасающей скоростью. Её «поиски себя» свелись к бессмысленному пролистыванию сайтов с вакансиями, ни одна из которых не казалась ей достойной. И вот теперь, когда в кошельке осталась последняя тысяча, она стояла посреди гостиной, глядя, как Олег спокойно ест свой ужин после очередной смены. Он не ответил, и она повторила, вкладывая в слова всю горечь и злость, накопившиеся за это время.
— Ты получаешь удовольствие, наблюдая, как я унижаюсь? Как считаю копейки на пачку макарон? Это твоя месть? Превратить меня в нищенку в собственном доме?
Олег медленно прожевал кусок хлеба, проглотил. Он поднял на неё глаза, и в них не было ни наслаждения, ни злорадства. В них была только глухая, свинцовая усталость.
— У тебя был выбор, Ксения. И ты его до сих пор не сделала. Я не вижу, чтобы ты сходила хотя бы на одно собеседование.
Это было правдой, и от этой правды ей стало только хуже. Она перешла в наступление, используя последнее оставшееся у неё оружие — обвинения.
— А куда мне идти?! Снова в офис? Снова превращаться в робота, чтобы ты был доволен? Чтобы тебе было удобно иметь рядом вторую рабочую лошадь? Ты ведь этого хочешь! Ты не человека во мне видел, а партнёра по ипотечной кабале! Ты убил во мне всё женское, всё живое, всё, о чём я мечтала!
Она ходила по комнате, жестикулируя, её голос набирал силу. Она выплёскивала всё, что думала, и всё, чего не думала, смешивая правду с откровенной манипуляцией. Она пыталась пробить его броню, заставить его почувствовать себя виноватым, ничтожным, чудовищем. Но он просто сидел и смотрел на неё, как на природное явление. Как на грозу за окном, которую нужно просто переждать.
Когда её запал иссяк, она остановилась напротив него, тяжело дыша. Её последняя попытка. Последний ультиматум.
— Верни мне карту. Я твоя жена. Мы семья. И это наши общие деньги.
Олег молча доел свой ужин. Поставил тарелку на журнальный столик. Потом он медленно поднялся. Он был выше её на голову, и сейчас, стоя во весь рост, он казался огромным, монолитным. Он посмотрел на неё сверху вниз, и в его голосе не было ни капли злости, только констатация факта, холодная и острая, как осколок стекла.
— Я вкалываю на стройке, чтобы закрыть ипотеку, а ты за моей спиной уволилась с работы, чтобы «искать себя»? Ищи! Но уже не за мой счёт!
Он произнёс это тихо, почти буднично. И в этой тишине была окончательность. Она поняла, что это конец. Но то, что случилось дальше, было страшнее любых слов. Он развернулся и молча пошёл в спальню. Она услышала какой-то шум, возню. Через минуту он вышел, волоча за собой их ортопедический матрас. Он не сказал ни слова. Он просто затащил тяжёлый матрас в гостиную, бросил его на пол посреди комнаты, рядом с диваном. Затем вернулся в спальню, вышел оттуда со своим одеялом и подушкой. Бросил их на матрас.
Он создал себе новое лежбище. Своё собственное, отдельное место в их квартире. Он не выгонял её. Он просто вычеркнул её из своего личного пространства, из своей жизни, оставив ей пустой каркас кровати в спальне, как памятник их разрушенному браку. Он лёг на матрас, повернулся к ней спиной и накрылся одеялом. Для него этот разговор был окончен. А для неё в этот момент закончилось всё. Она осталась стоять посреди комнаты, глядя на его спину, и впервые за всё это время осознала, что она в этой квартире — чужая. И что искать себя ей действительно придётся. Но уже где-то в другом месте…
