— Вот. Посмотри на это.
Света не сразу оторвалась от экрана. Цифры и строчки кода плыли перед глазами, сливаясь в единый, монотонный поток. Она уже четвёртый час сидела в этом кресле, и спина затекла до каменного состояния. Голос мужа прорвался сквозь её концентрацию, как скрежет металла по стеклу. Она моргнула, возвращаясь в реальность их маленькой квартиры, залитой безжалостным утренним светом.
Перед её лицом висел телефон. Вернее, то, что от него осталось. Новенький, купленный всего месяц назад айфон, чья зеркальная поверхность теперь напоминала паутину, сотканную безумным пауком. Сеть тончайших трещин расходилась от центра, превращая чёрный экран в абстрактную картину тотального разрушения.
— Что это? — спросила она, хотя ответ был очевиден.
Егор отвёл руку, и она увидела его лицо. Опухшее, с красными прожилками в глазах и сероватым оттенком кожи. От него исходил кислый запах вчерашнего алкоголя и ночного пота. Он был похож на помятую афишу, которую сорвали со стены и бросили в лужу.
— Это всё из-за тебя, — выплюнул он. Слова были тяжёлыми и вязкими, будто он с трудом отрывал их от пересохшего нёба.
Света откинулась на спинку кресла, чувствуя, как внутри зарождается холодное раздражение. Она проработала до двух ночи, уснула на три часа и встала в шесть, чтобы успеть сдать проект до полудня. Кофе уже не действовал, и голова гудела от перенапряжения. Последнее, что ей было нужно сейчас, — это утренний бред похмельного мужа.
— Что? При чём здесь я? — она постаралась, чтобы её голос звучал спокойно, но в нём уже пробивались металлические нотки.
— А при том! — он сделал шаг вперёд, нависая над её столом. Разбитый телефон в его руке выглядел как неопровержимая улика. — Тебе было плевать! Ты не пошла со мной, вот я и расслабился. Мне пришлось одному отдуваться за двоих, общаться с начальством, поддерживать разговор с этими идиотами из соседнего отдела. Если бы ты была рядом, ничего бы этого не было!
Абсурдность обвинения была настолько чистой, настолько концентрированной, что Света на мгновение потеряла дар речи. Она смотрела на него — взрослого тридцатидвухлетнего мужчину, который перекладывал ответственность за собственную пьянку и сломанную вещь на неё.
— Егор, у меня проект горит. Я тебе вчера десять раз сказала, что не могу, — она медленно проговорила слова, словно объясняла что-то маленькому ребёнку. — У меня дедлайн сегодня в двенадцать. Я не могла пойти. И даже если бы могла, я не твоя нянька, чтобы следить, сколько ты пьёшь.
— Проект! У тебя всегда проект! — он почти закричал, и его лицо исказилось от обиды и злости. — Тебе твои циферки на экране важнее, чем я! Важнее, чем наша семья! Я там был один, Света! Один! Все были с жёнами, с девушками, а я как сирота! Надо мной Семёнов из бухгалтерии смеялся, спрашивал, не сбежала ли от меня жена. Что я должен был ему ответить? Что моя жена предпочла мне свой ноутбук?
Он метался по небольшой кухне, совмещённой с гостиной, как зверь в клетке. Его шаги были тяжёлыми, обвиняющими. Он не искал сочувствия. Он требовал признания её вины. Света смотрела на эту сцену, и её усталость стремительно перерастала в нечто иное. В холодную, острую ярость. Она поняла, что это не просто похмельный бред. Это его жизненная позиция. В его вселенной всегда был кто-то виноват в его неудачах, и чаще всего этим кем-то оказывалась она.
Она закрыла крышку ноутбука. Тихий, решительный щелчок прозвучал в утренней тишине кухни громче, чем его крики. Её работа, её горящий дедлайн — всё это отошло на второй план, вытесненное чем-то более важным и уродливым. Она медленно повернулась к нему в кресле, и во взгляде её уже не было ни усталости, ни недоумения. Там разгоралась холодная, бритвенная ярость. Ярость человека, которого планомерно и методично пытаются сделать виноватым в чужой глупости.
— Мой ноутбук, Егор, в отличие от тебя, не требует, чтобы я водила его за ручку и следила, чтобы он не напился до состояния нестояния. Мой ноутбук не разбивает себя вдребезги, а потом не пытается обвинить в этом весь мир, — её голос был спокоен, но каждое слово било точно в цель.
— Да какая разница? Ты должна была…
— Ты сам разбил свой телефон на карпоративе, а теперь винишь во всём меня? Мне что, надо было тебя за ручку туда сопровождать? Ты нормальный вообще?!
Последняя фраза прозвучала уже громче, срываясь на крик. Это был не вопрос, а констатация факта. Констатация полного и абсолютного абсурда происходящего. Она встала, и теперь они стояли друг против друга на равных. Воздух между ними загустел, зарядился электричеством.
Егор отшатнулся, словно от пощёчины. Он ожидал оправданий, уговоров, может быть, даже слёз. Но он не ожидал такой прямой, уничтожающей атаки. Его лицо побагровело. Обвинение в ненормальности задело его куда сильнее, чем логичные доводы о работе. Он не мог признать свою неправоту — это означало бы обрушение всей его картины мира, где он был страдальцем. Поэтому он перешёл в наступление, смещая фокус с конкретного поступка на её личность.
— Да при чём тут телефон! — зарычал он, размахивая руками. — Ты не понимаешь сути! Это не просто пьянка была, это работа! Там был Козловский, наш коммерческий! Там был инвестор из Москвы! Я должен был налаживать контакты, а ты, моя жена, должна была быть моим тылом! Создавать образ успешного, семейного человека! А что в итоге? Я выглядел как брошенный идиот!
Он говорил быстро, захлёбываясь словами, выстраивая в своей голове целую теорию заговора против себя. Теорию, в которой её отсутствие было не стечением обстоятельств, а злым умыслом, направленным на подрыв его авторитета.
— Репутация, Света! Тебе знакомо это слово? Моя репутация! Все сидели со своими, а я один. Семёнов был со своей Мариной, которая улыбалась всем как фарфоровая кукла. Даже этот закомплексованный Петров из IT-отдела притащил какую-то девицу и выглядел солиднее меня! А я? Я отвечал на вопросы, куда делась моя жена, и врал, что ты приболела! Мне пришлось врать из-за тебя!
Света слушала его и чувствовала, как гнев внутри неё сменяется омерзением. Он не просто перекладывал ответственность. Он всерьёз считал, что её основная функция — быть красивым дополнением к его образу на корпоративных мероприятиях. Не человеком со своей жизнью, карьерой и проблемами, а аксессуаром, который должен быть под рукой в нужный момент. Разбитый телефон был уже не важен. На поверхность всплыло нечто гораздо более страшное: его истинное отношение к ней. Она была не партнёром. Она была частью его имиджа, которую он в этот раз забыл «надеть». И теперь требовал компенсации за моральный ущерб.
Света издала короткий, сухой смешок. Это был не смех веселья или иронии, а звук лопнувшей струны. Звук, который означал, что предел терпения пройден, и все предохранители сгорели дотла. Её смех ударил по Егору сильнее, чем любой крик. Он воспринял его как высшую степень презрения, как полное аннулирование его страданий, которые он так тщательно выстраивал в своей голове.
— Тебе смешно? — прошипел он, и в его глазах вспыхнула настоящая ненависть. — Я тебе тут душу изливаю, говорю о серьёзных вещах, о нашей жизни, о моём будущем, а тебе смешно? Ты всегда такой была. Бесчувственной.
Он вцепился в эту мысль, как утопающий в соломинку. Теперь у него был новый тезис. Не просто «ты виновата», а «ты — плохой, дефектный человек». Это развязывало ему руки, позволяло вывалить на неё всё, что копилось годами — все мелкие обиды, все невысказанные претензии, которые он бережно коллекционировал.
— Ты точно так же вела себя на дне рождения у моего двоюродного брата в прошлом году! — его палец ткнул в её сторону, как будто он пригвождал её к позорному столбу. — Помнишь? Весь вечер просидела с таким лицом, будто тебе в тарелку нагадили. Ни с кем не разговаривала, на вопросы отвечала сквозь зубы. Мне потом тётя Ира выговаривала, что я привёл в семью какую-то ледышку. Я тебя защищал, говорил, что ты устала! А ты просто меня позорила! Демонстрировала всем своё превосходство!
Света слушала, и перед её глазами всплыла та картина. Субботний вечер после шестидесятичасовой рабочей недели. Душная квартира, заставленная чужими людьми. Пьяные, сальные шутки мужа тёти Иры. Бесконечные расспросы о том, почему у них до сих пор нет детей. Она не демонстрировала превосходство. Она просто пыталась выжить в этом аду, считая минуты до того момента, когда можно будет наконец уехать домой. Но в его извращённой памяти это событие превратилось в ещё одно доказательство её вины.
— Это система, понимаешь? — он уже не кричал, а говорил сбивчивым, страстным шёпотом, как проповедник, которому открылась истина. — Это всё звенья одной цепи. Твоя работа, твои проекты, твоё вечное «я занята». Ты это делаешь специально. Ты хочешь показать всем, что ты лучше меня. Что ты успешнее. Что я — так, приложение к тебе. Мой корпоратив был для тебя идеальной возможностью ткнуть меня в это носом. Оставить одного, чтобы все видели: вот Егор, а вот его жена, которой на него наплевать.
В этот момент со Светой что-то произошло. Её гнев, кипевший и бурливший всего минуту назад, внезапно остыл. Исчез. Словно кто-то вылил на него ведро жидкого азота. Она продолжала смотреть на мужа, но видела его уже иначе. Не как близкого человека, с которым у неё конфликт. Она смотрела на него, как энтомолог на редкое, но отвратительное насекомое под микроскопом. Она видела всю примитивную механику его мышления: инфантильный эгоцентризм, патологическую неспособность признавать свои ошибки, панический страх выглядеть неидеально в глазах других.
Она вдруг поняла, что спорить с ним — бессмысленно. Это всё равно что пытаться объяснить законы физики камню. Он не поймёт. Он не способен. Его слова были не просто обвинением, а попыткой переписать реальность, подогнать её под свою удобную и жалкую картину мира, в которой он — жертва, а она — вечный агрессор. И разбитый телефон был лишь поводом, спусковым крючком для этого давно назревшего спектакля одного актёра. Она больше не чувствовала злости. Только ледяную, всепоглощающую пустоту на том месте, где когда-то были чувства к этому человеку.
Он выдохся. Последние слова повисли в воздухе, густом от его злобы и обиды. Он стоял посреди кухни, тяжело дыша, с блестящими от пота висками. Вся его ярость, весь этот тщательно выстроенный монолог были выплеснуты. Теперь он ждал. Ждал её реакции — слёз, криков, мольбы о прощении, чего угодно, что подтвердило бы его правоту и её вину. Он жаждал этого подтверждения, как умирающий в пустыне жаждет воды. Ему нужно было, чтобы она сломалась, чтобы он мог почувствовать себя победителем в этой утренней войне.
Но Света молчала. Она не вздрогнула, не заплакала, не начала кричать в ответ. Она просто смотрела на него, и в её глазах не было ничего — ни гнева, ни обиды, ни страха. Только спокойная, кристально чистая пустота. Эта тишина была страшнее любой истерики. Она не отражала его эмоции, а поглощала их без остатка, оставляя его одного наедине с собственной уродливостью.
— Ну? — не выдержал он. Его голос прозвучал неуверенно, почти жалко. — Что скажешь теперь? Теперь ты поняла?
Она медленно, без единого лишнего движения, протянула руку и закрыла крышку ноутбука. Мягкий щелчок замка прозвучал в тишине как выстрел. Она выпрямилась, её позвоночник стал идеально ровной линией. Взгляд её был прямым и абсолютно спокойным. Она смотрела не на него, а будто сквозь него, на что-то далёкое и уже решённое.
— Ты прав, — произнесла она. Голос её был ровным, лишённым всяких эмоций, смертельно спокойным.
Егор на мгновение замер. Он не мог поверить своим ушам. Победа? Так просто? Он уже готов был расправить плечи, ощущая прилив торжества. Он победил. Он доказал.
— Я действительно виновата, — продолжила она тем же бесцветным тоном, глядя ему прямо в глаза. И в этот момент он увидел в её взгляде не капитуляцию, а приговор.
Лёгкая улыбка, уже готовая появиться на его лице, застыла и осыпалась. Он почувствовал ледяной холод, ползущий по спине.
— Виновата, что вышла замуж за человека, который не в состоянии нести ответственность даже за свой собственный телефон, — закончила она фразу. Каждое слово было отточено, как лезвие гильотины, и падало с холодной точностью. — Спасибо, что открыл мне глаза.
Она встала. Её движения были плавными, отстранёнными. Она не суетилась, не собирала вещи, не делала никаких резких жестов. Она просто обошла стол, взяла свою чашку с давно остывшим кофе, который так и не успела выпить, и направилась в сторону спальни.
Егор смотрел ей в спину, ошеломлённый. Он открыл рот, чтобы что-то крикнуть, чтобы остановить её, чтобы вернуть всё в привычное русло скандала, где он мог бы снова атаковать. Но слова застряли в горле. Он понял, что это конец. Не ссоры. А всего.
Она дошла до двери, взялась за ручку и, не оборачиваясь, тихо сказала:
— Не заходи ко мне.
Дверь закрылась. Не хлопнула — нет, этот звук был бы слишком эмоциональным для неё сейчас. Она закрылась мягко, но плотно. Щёлкнул замок.
Егор остался один посреди кухни. Его праведный гнев, не найдя цели, схлынул, оставив после себя лишь липкую, тошнотворную пустоту. Он посмотрел на разбитый телефон в своей руке. Теперь это был не повод для обвинений, а просто кусок бесполезного стекла и пластика. Символ его собственной глупости. Он хотел снова закричать, выплеснуть остатки ярости, но крик застрял внутри. Он орал в пустоту собственной квартиры, но звука не было. Единственным ответом ему был ровный, безразличный гул холодильника…
