— Ир, привет, это Слава. Ты только не волнуйся, ладно? В общем, Глеба сегодня… попросили. Шеф утром пришёл в ярость. Его не было три дня, телефон выключен. Его за прогулы, по статье. И это… за последний месяц расчёта не будет, сама понимаешь. Держись там.
Ирина стояла посреди оживлённого офиса, но все звуки — гул компьютеров, стук клавиатур, обрывки чужих разговоров — вдруг отступили, сжались в одну тонкую, назойливую ноту. Телефон в её руке стал тяжёлым и холодным. Она смотрела на коллегу, которая что-то увлечённо рассказывала ей мгновение назад, но видела перед собой не её лицо, а пустоту. Финансовую, бездонную пустоту, которая только что разверзлась прямо у них под ногами.
Она ничего не ответила Славе, просто нажала отбой. Сумка, ноутбук, пальто — всё было собрано в каком-то автоматическом, сомнамбулическом режиме. Она не прощалась. Она просто шла к выходу, чувствуя на себе недоумённые взгляды коллег, но ей было всё равно. Мысли в голове неслись вскачь, обгоняя друг друга и больно толкаясь. По статье. Без расчёта. Три дня прогулов. Почему он молчал? Почему не отвечал на её звонки всё утро? Что, чёрт возьми, происходит? Такси, пойманное у офисного центра, несло её сквозь дневные пробки, но ей казалось, что машина стоит на месте, а время, наоборот, ускорилось, приближая её к катастрофе, к разговору, которого она боялась больше всего.
Ключ в замке повернулся со скрежетом, который показался ей неестественно громким. В квартире было тихо и пахло вчерашним остывшим кофе. Она сбросила пальто прямо на пуф в прихожей и прошла в гостиную, уже готовясь к худшему: к крикам, к обвинениям, к пьяному бреду. Но увиденное оказалось страшнее. Глеб был там. Он сидел на диване, ссутулившись, и смотрел в одну точку на тёмном, выключенном экране телевизора. Его поза выражала такое вселенское горе, такую непроглядную безысходность, что первая волна гнева у Ирины схлынула, уступив место острому, болезненному приступу жалости. Бедный. Загнанный. Доведённый до отчаяния и сломленный.
— Глеб, милый, что случилось? — она опустилась рядом с ним на диван, осторожно коснувшись его плеча. Он вздрогнул, словно она выдернула его из глубокого транса, и медленно повернул голову.
— Всё кончено, Ир. Всё, — его голос был глухим, безжизненным. Он не смотрел на неё, его взгляд был по-прежнему прикован к чёрному прямоугольнику телевизора, будто там было написано что-то, видимое только ему.
— Я знаю, милый. Слава позвонил, — тихо сказала она, поглаживая его по спине, чувствуя напряжённые, как камень, мышцы. — Не переживай так. Ну, уволили, и чёрт с ними. Найдём другую работу, лучше этой. Главное, что мы вместе. Мы справимся, слышишь?
Он медленно повернул к ней лицо. В его глазах стояла такая мука, что у Ирины сжалось сердце. Но было в этом взгляде что-то странное, неуловимое. Не стыд, не страх перед будущим, а какая-то глубокая, личная, почти детская обида на весь мир.
— Ты не понимаешь… — пробормотал он, и в его голосе прорезались плаксивые нотки. — Как они могли так поступить? Так оборвать всё на самом интересном месте. Это… это просто бесчеловечно. Это предательство.
Ирина нахмурилась. «Оборвать на самом интересном месте?» Странная формулировка для увольнения. Может, он работал над каким-то важным проектом, вложил в него душу, а его просто отстранили и вышвырнули? Это бы объясняло его состояние. Она решила не давить, нужно дать ему выговориться.
— Глеб, это не конец света. Любая работа — это всего лишь работа. Мы прорвёмся, слышишь? Нельзя так убиваться из-за какого-то начальника-самодура или проекта.
Он горько усмехнулся и снова отвернулся к телевизору, словно тот был единственным свидетелем его трагедии.
— Начальник… Если бы дело было только в начальнике. Целый год. Ты представляешь? Целый год теперь ждать. Я не выдержу. Я просто не смогу.
Ирина замерла, её рука, всё ещё лежавшая на его спине, стала напряжённой. Год. Слово ударило её, как молотком по пальцам. Какой год? Год без права работать в индустрии? Какая-то чёрная метка от бывшего начальника? Мысли метались, одна страшнее другой. Она представила себе бесконечные собеседования, отказы, унизительное безденежье.
— Год чего, Глеб? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Тебе запретили работать? Что они тебе сказали? Мы можем это оспорить, нанять кого-то…
Он отмахнулся от её слов, как от назойливой мухи. Его лицо исказилось в гримасе такого неподдельного страдания, что на секунду Ирине стало страшно.
— Оспорить? Ира, ну как ты не понимаешь! Это же не какая-то контора «Рога и копыта»! Это «Кронос»! У них бюджеты, у них репутация! Они не могут просто так взять и обмануть миллионы людей! Все ждали, понимаешь? Все! Трейлер вышел три месяца назад! Финальная битва за Хроно-арку, пророчество Древних, судьба капитана Вейла! А они сегодня выкатывают коротенькое сообщение в соцсетях: «В связи с непредвиденными производственными трудностями выход финального сезона переносится на год». На год! Они просто плюнули в лицо всей фанбазе!
Он говорил быстро, страстно, его глаза горели фанатичным огнём. И с каждым его словом тёплое, вязкое сочувствие внутри Ирины начинало остывать. Оно твердело, кристаллизовалось, превращаясь в острый, холодный лёд. Она смотрела на него, на его пылающее от негодования лицо, на жестикулирующие руки, и не верила. Она слушала про какого-то капитана, про арку, про фанбазу, и мозг отказывался соединять эти слова с реальностью. С реальностью, в которой его уволили по статье. В которой у них через две недели платёж по ипотеке. В которой им не выплатят ни копейки за последний месяц.
Её рука, так и не убранная с его спины, ощущалась теперь чужой. Она медленно отстранилась. Лицо её, только что полное тревоги и нежности, стало непроницаемым. Мышцы застыли, превратив его в маску. Глеб, увлечённый своим горем, даже не заметил этой перемены.
— Там такой финал был в прошлом сезоне! — продолжал он, вскакивая с дивана и начиная мерить шагами комнату. — Вейл остался один против всего флота Рен-Гара! Его предал собственный помощник! А Лиандра… она же беременна от него, но он об этом не знает! Целый год теперь гадать, что с ними будет! Это же пытка!
Ирина медленно поднялась. Она чувствовала, как внутри неё поднимается волна. Не слёз, не истерики. Это была холодная, тёмная, тяжёлая ярость. Она смотрела на мечущегося по комнате мужа, на этого взрослого тридцатипятилетнего мужчину, который всерьёз сокрушался по поводу вымышленных персонажей, и чувствовала, как между ними вырастает стеклянная стена. Он был там, в своём мире космических кораблей и пророчеств. А она — здесь, в квартире, за которую скоро будет нечем платить.
— Глеб, — произнесла она. Голос был ровным, безэмоциональным, и от этого он прозвучал ещё страшнее. — Чем мы будем платить за квартиру?
Он остановился и посмотрел на неё с досадой. С такой досадой, с какой смотрят на человека, который лезет с бытовыми мелочами в момент великой трагедии.
— Ир, ну не сейчас, а? Да разберёмся как-нибудь. Ты вообще не понимаешь масштаба катастрофы!
И тут плотину прорвало.
— Да плевать я хотела на твои переживания по поводу какого-то сериала! Ты мне лучше скажи, чем мы будем платить за квартиру, раз тебя уволили с работы?!
Глеб опешил. Он смотрел на неё, как на сумасшедшую.
— При чём тут это? Я три дня не мог из дома выйти, у меня траур был! Я в депрессии!
— Теперь понимаю, — выплюнула она. Каждое слово было пропитано ядом. — Теперь я всё понимаю. Ты в депрессии? — Ирина повторила это слово, будто пробовала его на вкус. Оно показалось ей фальшивым, дешёвым, как пластмассовая бижутерия. — Ты пропустил три дня работы, из-за чего нас оставили без копейки денег, потому что у тебя, видите ли, «траур» по вымышленным человечкам из телевизора? Ты это сейчас серьёзно говоришь?
На его лице отразилось искреннее возмущение, как будто она совершила святотатство, обесценив его высокие чувства. Он смотрел на неё с укоризной, как на дикарку, неспособную понять тонкую душевную организацию цивилизованного человека.
— Это не «человечки»! — с нажимом произнёс он. — Это продуманная вселенная! Это искусство! Некоторые люди ходят в оперу, я смотрю «Кронос»! Ты просто не можешь понять глубины! Тебе лишь бы про деньги свои талдычить!
Он сам не заметил, как перешёл черту, как слово «свои» отделило её финансовые тревоги от их общей жизни, сделав их исключительно её проблемой. Но Ирина заметила. Она услышала это слово так отчётливо, будто он крикнул его ей в самое ухо. И в этот момент что-то внутри неё окончательно умерло. Последний уголёк надежды, что он очнётся, что он поймёт, превратился в горстку серого пепла. Спорить дальше было бессмысленно. Спорят с теми, кто способен слышать.
Она молча развернулась и пошла к телевизору. Её движения были лишены суеты. Не было в них ни истеричной поспешности, ни гневливой резкости. Она двигалась с холодной, методичной точностью хирурга, приступающего к ампутации. Глеб, видя её спину, решил, что она сдалась, и продолжил свою отповедь с ещё большим воодушевлением.
— Да, я не пошёл на работу! Потому что для меня это был удар! Я не мог просто встать, почистить зубы и пойти передвигать бумажки, когда рухнул целый мир! Это называется эмпатия, Ира! Способность сопереживать! Может, тебе стоило бы почитать об этом, вместо того чтобы считать копейки!
Пока он говорил, Ирина наклонилась за телевизионную тумбу. Её пальцы уверенно нащупали первый шнур — толстый, упрямый кабель питания. Она с усилием выдернула его из розетки. Экран, который был до этого просто чёрным, стал абсолютно мёртвым, потеряв даже тусклый огонёк индикатора. Она выпрямилась, держа в руке безжизненную вилку.
Глеб запнулся на полуслове, заметив её странные манипуляции.
— Ты что делаешь?
Ирина не ответила. Она снова наклонилась. Следующим был тонкий кабель HDMI, идущий от игровой приставки. Щелчок, с которым он вышел из гнезда, прозвучал в наступившей тишине оглушительно. Затем она потянулась к саундбару и аккуратно отсоединила от него оптоволоконный кабель с крошечной светящейся точкой на конце. Красный огонёк погас. Последним она выкрутила из стены коаксиальный штекер телевизионной антенны.
Она выпрямилась, держа в одной руке спутанный клубок проводов, похожий на змеиное гнездо. Глеб смотрел то на неё, то на мёртвую технику, и до него, наконец, начало доходить.
— Ты с ума сошла? Поставь всё на место! Немедленно!
Ирина проигнорировала его крик. Она спокойно прошла мимо него на кухню. Он двинулся было за ней, но застыл на пороге, когда увидел, что она делает. Она не швырнула провода. Она подошла к мусорному ведру, подняла крышку и просто разжала пальцы. Клубок кабелей глухо упал на пакет с кофейной гущей и яичной скорлупой.
Она повернулась к нему. На её лице не было ни злости, ни торжества. Только бесконечная, ледяная усталость.
— Вот тебе новый финал сезона, Глеб. Называется «Выживание». Добро пожаловать в реальность.
Глухой стук проводов о мусорный пакет вырвал Глеба из оцепенения. Он посмотрел на её пустое, отстранённое лицо, затем на кухонный проём, где в полумраке скрывалось ведро с его убитой вселенной. Несколько секунд он просто стоял, тяжело дыша. А потом в его глазах вспыхнуло нечто новое. Не обида. Не инфантильное страдание. Чистая, концентрированная ненависть.
— Ты… — он выдохнул это слово, будто оно обожгло ему лёгкие.
Он ринулся на кухню, оттолкнув её плечом, но не грубо, а как неодушевлённый предмет, мешающий на пути. Он не стал вываливать мусор, а брезгливо, двумя пальцами, вытянул из ведра спутанный клубок проводов, испачканный чем-то липким. Он держал их перед собой, словно это было тело убитого друга.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделала? — его голос был низким и скрежещущим, как будто по металлу скребли ржавым гвоздём. — Ты не просто провода выкинула. Ты убила единственную вещь, которая приносила мне радость. Единственный цвет в этом сером, убогом существовании, которое ты называешь «реальностью».
Ирина не отступила. Она смотрела прямо ему в глаза, и в её взгляде не было ни капли страха или сожаления.
— Радость? — она усмехнулась, но смех вышел безрадостным, коротким, как щелчок кнута. — Ты путаешь радость с наркозом, Глеб. Тебя не радует, тебя просто обезболивает. Ты подсадил себя на чужие истории, потому что у тебя нет мужества жить свою собственную. Тебе проще сопереживать нарисованному капитану, чем взять на себя ответственность за свою жену и свой дом.
Он шагнул к ней, нависая, его лицо исказилось. Провода в его руке качнулись, как маятник.
— Ответственность? Это ты называешь ответственностью? Превращать жизнь в бесконечную гонку за деньгами? В график платежей? Я художник в душе, Ира! Я вижу мир иначе! А ты… ты просто бухгалтер. Бездушный, ходячий калькулятор. Ты не способна ничего создать, ты можешь только уничтожать. Уничтожать то, что не укладывается в твои убогие таблицы. Ты убиваешь всё живое, к чему прикасаешься.
— Художник? — она рассмеялась ему в лицо, на этот раз громче, злее. — Ты не художник, Глеб. Ты зритель. Пассивный потребитель чужого творчества. Художники создают миры, а ты в них только прячешься. Ты не живёшь, ты смотришь, как живут другие, выдуманные люди, потому что их жизнь ярче и интереснее твоей собственной жалкой рутины. Ты даже не главный герой своей жизни. Ты статист, который сидит на диване и ждёт, когда ему покажут следующий эпизод.
Эти слова попали точно в цель. Он замер, и на мгновение на его лице промелькнула растерянность. Но она тут же сменилась новой волной ярости. Он не хотел слышать правду. Он хотел, чтобы его оставили в покое в его уютной иллюзии.
— Да лучше быть зрителем в великой истории, чем главным героем в твоей мышиной возне! — выкрикнул он. — Лучше переживать за судьбу галактики, чем за то, где взять лишнюю тысячу! Ты этого никогда не поймёшь. Ты рождена ползать.
— А ты рождён лежать, — отрезала она, и её голос стал тихим и смертельно спокойным. — Лежать на диване и ждать, когда кто-то другой решит твои проблемы. Когда жена принесёт зарплату. Когда сценаристы придумают тебе новый смысл жизни на ближайший год. Только знаешь что? Этот сезон закрыт. Окончательно.
Она развернулась и пошла в спальню. Не хлопнув дверью. Она просто закрыла её за собой, и щелчок замка прозвучал как финальная точка.
Глеб остался один в гостиной. Он всё ещё стоял с проводами в руке. Он посмотрел на них, потом на тёмный экран телевизора, потом на кухонный проём. Квартира, их дом, внезапно стала огромной и чужой. Он мог бы пойти и попытаться всё подключить обратно. Но он не двинулся с места. Что-то сломалось не в телевизоре. Что-то сломалось между ними, и для этого не было никаких запасных проводов. Он медленно опустился на диван, и тишина, нарушаемая лишь гулом холодильника, навалилась на него всей своей тяжестью. В спальне не горел свет. Они были в одной квартире, но между ними теперь лежала выжженная земля, на которой уже никогда ничего не вырастет…
