— Вдруг явилась ко мне, без звонка, не договорившись. И бухнулась в ноги. Целует полы халата, мои шлепанцы… Я в панике, выдергиваю, как курица, ноги, хочу поднять ее, а она рыдает, не встает ни в какую: “Спасите меня! Спасите, иначе мне нет жизни!»-вспоминала визит Караваевой Фаина Раневская.
В Лондоне на деньги мужа Валентина Караваева даже смогла осуществить маленькую мечту. Открыла крохотный театр для русских эмигрантов, где поставила свою любимую «Чайку». Но эта победа казалась ей пирровой. Что значили аплодисменты нескольких десятков изгнанников по сравнению с признанием миллионов на родине, где каждый ее выход на сцену становился бы событием!
Крушение профессиональных надежд потянуло за собой и трещину в браке. Идиллия в лондонском особняке померкла, обнажив пропасть непонимания. Через пять лет Валентина, не внемля мольбам и щедрым обещаниям Чапмена, подала на развод. Для нее существовал лишь один путь — назад в Москву.
На дворе стояли 50-е годы. В СССР шли послевоенные репрессии. Но Караваевой повезло избежать арестов и гонений. Ценой унизительного письма, где она каялась в бегстве из «светлого будущего», актрисе купили право на тихую жизнь без будущего в… Вышнем Волочке. Суровые порядки того времени не прощали связей с иностранцами.
Но в провинциальном театре она буквально задыхалась. Ей нужны были столичные подмостки, современные пьесы, интересные роли… Не дождавшись официального разрешения, Валентина самовольно уехала в Москву и долгое время скиталась по коммуналкам.
Она снова штурмовала киностудии, но режиссеры отводили глаза: старый шрам был теперь лишь мелкой деталью на фоне клейма «эмигрантки», работать с которой никто не решался.
Тогда, если верить воспоминаниям Фаины Раневской, Караваева обратилась к ней с отчаянной просьбой. И та согласилась помочь и даже написала рекомендательное письмо для главрежа Театра Красной Армии Алексея Попова, отметив, что «видит в Караваевой действительно интересную актрису». Однако личная встреча изменила ее мнение.
— Вдруг явилась ко мне, без звонка, не договорившись, — вспоминала Раневская, — и бухнулась в ноги. Целует полы халата, мои шлепанцы… Я в панике, выдергиваю, как курица, ноги, хочу поднять ее, а она рыдает, не встает ни в какую: “Спасите меня! Спасите, иначе мне нет жизни!»
После этой сцены отчаяние Валентины достигло пика. Она приняла смертельную дозу снотворного, но чудом осталась жива.
Ни дома, ни мужа, ни работы, наступила полуголодная одинокая жизнь. Говорили, что через два года после возвращения в СССР с Валентиной связался адвокат семьи Чапмен. Выяснилось, что ее супруг трагически погиб в автокатастрофе. Но его родители отказали «беглой невестке» в праве на наследство. К удивлению юриста, актриса с необъяснимым спокойствием подписала отказные документы.
— Если вам удастся отстоять эти деньги, передайте их детским домам и больницам, — распорядилась она, добровольно отказавшись от огромного состояния.
Еще спустя год Караваева была принята в штат Театра киноактера. А когда его временно расформировали, перешла в Театр имени Пушкина, где ей из милости продолжали выплачивать небольшую зарплату даже после фактического ухода со сцены. Однако этот акт милосердия руководство театра сопровождало унизительной процедурой. Деньги ей приносила на дом секретарша, словно подаяние…
Несколько лет актриса писала письма Екатерине Фурцевой, пока ей не выделили скромную однокомнатную квартирку на проспекте Мира близ Киностудии имени Горького.
— Прошу разобраться и навести должный порядок в том недопустимом для Советской страны положении, в котором я нахожусь уже много лет. Не только потому, что оно мучительно и более уже нестерпимо для меня самой. Но потому, что сложившаяся ситуация бросает незаслуженную тень на честь и достоинство нашей Родины и может служить только на руку вражеской пропаганде…
Крыша над головой у нее, конечно, появилась, но о возвращении на экран по-прежнему не могло быть и речи. Спасительный круг неожиданно бросил кто-то со студии, предложив подработать в дубляже. Надо отдать ей должное, ее голос, низкий, с бархатной хрипотцой, был создан для этого.
Но и здесь бунтарская натура Караваевой дала о себе знать. Она не просто озвучивала Гарбо и Дарье, а вступала с ними в заочную схватку, яростно оспаривая каждую интонацию и пытаясь переиграть самих икон.
В конце концов ее вечные творческие споры попросту наскучили начальству. Последней каплей стало очередное предложение «озвучить роль иначе», на этот раз в адрес самой Бетт Дэвис.
Валентину Ивановну всегда считали человеком со странностями, чье поведение часто балансировало на грани эксцентрики и гениальности. Лидия Смирнова сохранила один показательный эпизод еще со времен эвакуации. Актрисы жили тогда в одной комнате.
Как-то утром Караваева поднялась в пять утра, драпировалась в белую простыню и, сжимая в зубах стебель алой розы, торжественно вышла в гостиничный коридор.
— Куда ты?- изумилась Смирнова.
— На свидание с Сервантесом,- невозмутимо ответила та.
И все же большинство воспоминаний о Караваевой сводятся к одному: ее неизменно описывают как неуживчивую, вздорную и бескомпромиссную. Что касается странностей, то одним они казались проявлением незаурядного ума, другим же представлялись лишь нелепым эпатажем.
1964 год подарил ей призрачный шанс. После двадцати лет забвения Эраст Гарин пригласил Валентину в свою картину «Обыкновенное чудо». Караваева ждала, что с премьерой к ней вернется слава, что двери киностудий распахнутся вновь. Но чуда не случилось. Роль Эмилии оказалась для нее лишь последним отсветом угасающей звезды, за которой последовала все та же беспросветная тишина…
Лебединой песней в кино для нее стала работа у Михаила Каника в 68-м. Фильм назывался «Любить…», но роль была столь незначительна, а итог столь красноречив, что смотрелось это как прощальная насмешка судьбы.
В 80-х Караваева уже не играла, не дублировала, жила на пенсию от Гильдии киноактеров, полученную по протекции все той же Лидии Смирновой. Бездна безумия и нищеты медленно ее поглощала. Чтобы купит хлеб одна за другой уходили в чужие руки роскошные вещи из прошлой жизни — подарки бывшего мужа.
Лишь несколько платьев она сберегла, превратив их в костюмы для «Чайки». Ведь теперь она играла Нину Заречную в стенах своей комнаты, снимая монологи на любительскую камеру. А под потолком парила ее «чайка» — призрачная птица, скрученная из проволоки, обрывков бумаги и перьев.
— Комната была почти пуста, — вспоминала соседка. — Голые стены, а на них на гвоздиках развешаны тряпочки да театральные костюмы. И только топчан в углу, даже стола не было.
День за днем сквозь стены до соседки доносились голоса — целая труппа в одной квартире. Валентина Ивановна была режиссером, оператором и единственной актрисой в грандиозной постановке, растянувшейся на десятилетия. Снимала, проявляла пленку, изучала дубли и, отбраковывая неидеальные, начинала снова. Ее Нина Заречная старела вместе с ней, проходя путь от юной мечтательницы до уставшей женщины в 60, 70, 75 лет…
Этому немому фильму-исповеди она посвятила 22 года. А в конце декабря 97-го в подъезде воцарилась непривычная тишина. Голос Караваевой смолк. Квартиру вскрыли из-за хлынувшей из-под двери воды. 76-летнюю актрису нашли на полу в ледяной луже, в полном гриме и сценическом костюме, под бумажной чайкой, застывшей в полете под потолком.
Так и не услышав аплодисментов, она ушла из жизни, оставшись в своем главном спектакле…
