— Меня не волнует, где ты найдёшь эти деньги, но завтра же, чтобы у нас было всё то, что ты потратил на свою мать и её ремонт, который ей и не нужен был!
Анастасия не повышала голоса. Её слова падали в пространство кухни, как осколки льда — твёрдые, острые и холодные. Она сидела за столом, положив перед собой планшет, на экране которого светилась выписка с их общего счёта. Красная строчка списания выглядела как незаживающая рана в аккуратных столбцах цифр. Денис стоял напротив, оперевшись бедром о столешницу, и старательно изучал узор на линолеуме, словно пытался найти там ответ на вопрос, как он докатился до такой жизни.
— Насть, ну ты же знаешь, маме было необходимо, — начал он своим привычным, слегка виноватым тоном, который обычно действовал на неё обезоруживающе. — У неё там плитка в ванной совсем старая, того и гляди отвалится. И обои…
— Плитку в ванной мы ей клали прошлым летом, — ровно прервала она, не отрывая взгляда от его лица. — И обои мы ей клеили. И электрику меняли. И окна. Мы, Денис. За свои деньги. Или ты забыл, как мы из-за этого отменили поездку в горы?
Он поморщился, словно она надавила на больной зуб. Конечно, он помнил. Он помнил, как вместо фотографий заснеженных вершин рассматривал в телефоне чеки на строительные смеси и рулоны винила. Но это было тогда. Сейчас — другое.
— Ей захотелось другой дизайн. Более современный. Светлые тона. Она говорит, что тёмные её угнетают.
Анастасия издала короткий, сухой смешок, в котором не было и тени веселья. Она медленно провела пальцем по экрану планшета.
— Светлые тона. Значит, наши планы на замену машины, которая разваливается на ходу, менее важны, чем её внезапная тяга к скандинавскому стилю? А посудомоечная машина, которую я прошу уже год, потому что устала стоять у раковины по два часа в день? Это, видимо, тоже может подождать, пока её величество подбирает оттенок бежевого для прихожей?
Он молчал. Аргументы кончились, не успев начаться. Любая его попытка оправдаться выглядела жалкой и неубедительной на фоне этой зияющей финансовой дыры. Он не просто взял деньги. Он украл их у их собственной семьи, у их будущего, у её комфорта.
— Я думал, ты поймёшь, — тихо проговорил он. — Это же моя мать.
— Это и твоя жена, — отрезала Настя. Она встала, и её спокойствие начало казаться куда более угрожающим, чем любой крик. — И твой дом. И твой бюджет, из которого ты вынул почти всё, не сказав мне ни слова. Ты сделал свой выбор, Денис. Ты решил, что комфорт твоей матери, которая живёт в квартире с капитальным ремонтом годичной давности, важнее нашей семьи. Я тебя услышала.
Она подошла к нему вплотную. От неё пахло кофе и чем-то холодным, как металл.
— Поэтому я повторю ещё раз. Я не хочу знать, как ты это сделаешь. Возьмёшь кредит, займёшь у друзей, продашь что-нибудь. Но завтра вечером вся сумма до копейки должна быть на этом счёте. А до тех пор я не хочу тебя здесь видеть.
Она не указала ему на дверь. Она просто отошла в сторону, открывая ему свободный проход в коридор. Это было хуже любого приказа. Это было простое констатирование факта: его присутствие здесь больше нежелательно. Денис посмотрел на её лицо, ища хоть намёк на сомнение, на возможность договориться, но увидел лишь гладкую, непроницаемую маску. Он молча развернулся, взял с вешалки куртку и вышел из квартиры. Замок за его спиной щёлкнул тихо и окончательно.
Дом матери встретил его острым, химическим запахом свежей краски и грунтовки. Запах пропитал весь подъезд, въедался в ноздри и, казалось, оседал на языке горьковатым привкусом. Это был запах его предательства, материализованный в воздухе. Каждый шаг по лестнице отзывался в голове гулким эхом Настиных слов. Он ехал сюда на автопилоте, ведомый детским инстинктом — когда тебе плохо, беги к маме. В его голове рисовалась картина: он, усталый и непонятый, сидит на её кухне, а она гладит его по голове и говорит, что Настя просто вспылила, что всё образуется, что они что-нибудь придумают.
Он нажал на кнопку звонка. Новая кнопка, без царапин, с яркой подсветкой. Дверь тоже была новой — тяжёлая, металлическая, с глянцевым блеском, отражавшим тусклый свет подъездной лампочки. Прежнюю, деревянную, с тысячей знакомых трещинок, он помнил с детства. Эта была чужой.
Дверь открылась не сразу. Сначала щёлкнула одна задвижка, потом вторая. Мать появилась в проёме, одетая в чистый домашний халат. Она не распахнула дверь гостеприимно, а лишь приоткрыла её, оставив на цепочке. Её взгляд был настороженным, оценивающим.
— Денис? Что-то случилось?
— Мам, привет. Можно я войду? — он попытался улыбнуться, но мышцы лица его не слушались.
Она окинула его взглядом с головы до ног, задержавшись на его уличной обуви.
— У меня тут полы только помыли. Ты наследишь. Что стряслось-то так поздно?
Надежда на сочувствие начала таять, оставляя после себя липкий холодок разочарования.
— Мы с Настей поругались. Сильно. Она… она выставила меня. Можно я у тебя переночую? Пару дней, пока всё не уляжется.
Он ожидал чего угодно: аханья, расспросов, гневных тирад в адрес «этой твоей змеи». Но вместо этого он увидел, как её лицо стало жёстким, а в глазах появилось то же выражение, что и у оценщика в ломбарде — холодное и деловое.
— Какие ночёвки, Денис? — произнесла она почти шёпотом, словно боялась, что громкий звук повредит свежие обои. — У меня тут чистота, порядок. Только всё доделали. А ты сейчас грязь принесёшь, пыль. Разуваться в подъезде будешь? А спать тебе где? На новом диване? Я на него ещё даже плед не купила.
Каждое её слово было маленьким гвоздём, который она методично вбивала в крышку его гроба с иллюзиями. Она не видела перед собой сына в беде. Она видела потенциальную угрозу для своего свежеотремонтированного мирка.
— Мам, мне некуда идти! — в его голосе прорвалось отчаяние. — Она сказала, пока я деньги не верну…
— Вот и иди к жене мирись, — оборвала она его, и её рука легла на дверной косяк, готовая в любой момент захлопнуть дверь. — Ты мужчина, ты глава семьи. Должен уметь решать проблемы. Зачем ты вообще ей про этот ремонт рассказал? Сделал бы тихо и всё.
— Так она сама увидела списание! Я…
— Твои проблемы, — отрезала она. — Я тебя не просила с женой своей ссориться. Иди. Разбирайся. А у меня тут всё по-новому, и я не хочу начинать эту новую жизнь с твоих скандалов.
Дверь захлопнулась. Щёлкнули замки, один за другим. Он остался один на лестничной клетке, окутанный запахом ремонта, за который он только что заплатил своей семьёй. Он постоял с минуту, тупо глядя на глянцевую поверхность двери, которая ещё вчера казалась ему предметом гордости, а теперь стала символом его тотального одиночества.
Тогда он достал телефон. Пальцы плохо слушались, но он всё же нашёл в списке контактов «Настя». Один гудок. Второй.
— Я слушаю.
Голос жены был ровным и чужим, как у оператора колл-центра.
— Насть, ты была права. Во всём. Я сейчас вернусь, давай поговорим.
На том конце провода повисла короткая пауза.
— Деньги принёс? — холодно спросила она.
— Нет, но…
— Тогда не возвращайся.
Короткие гудки. Она повесила трубку. Он медленно опустил телефон, посмотрел на новую, идеальную дверь матери, потом на экран своего бесполезного телефона. И в этот момент внутри него что-то оборвалось. Или, наоборот, соединилось. Холодная ярость вытеснила обиду и жалость к себе. Он снова поднял телефон и медленно, отчётливо набрал номер из своей последней переписки. Номер бригадира.
— Здравствуйте, это Денис. Мы с вами по квартире на Лесной, 12 работали. Вы у моей матери ремонт заканчивали… Отлично. Скажите, у вас ключи от квартиры остались? Прекрасно. Нужно кое-что… демонтировать.
— Да, Денис, слушаю, — раздался в трубке бодрый, деловитый голос бригадира Сергея.
— Сергей, добрый вечер. У меня неприятная ситуация, — Денис говорил ровно, в его голосе не было и намёка на панику или злость. Он звучал как обеспокоенный заказчик, обнаруживший строительный брак. — Мы сейчас с матерью принимали работу, и, кажется, нашли серьёзные недочёты по плитке в ванной. Есть подозрение, что под ней пустоты, и вся стена может отойти. Нужно вскрывать, пока раствор окончательно не встал.
На том конце провода помолчали. Денис слышал, как на фоне у бригадира работает телевизор.
— Странно, — наконец произнёс Сергей. — Мой плиточник, Семён, двадцать лет в деле, никогда такого не было. Ну, раз надо, значит надо. Завтра с утра можем подъехать?
— Нет, завтра не пойдёт. Нужно сегодня. Прямо сейчас. Я заплачу за срочный вызов, двойной тариф. И за работу, естественно. Главное, чтобы ключи у вас были. Мать уехала к сестре с ночёвкой, расстроилась сильно, не хочет на это смотреть.
Его ложь была гладкой и безупречной, как свежевыкрашенная стена. Он врал легко, потому что в этот момент сам верил в необходимость происходящего. Это была уже не месть, а неотложная хирургическая операция.
— Ну… раз двойной тариф, — в голосе Сергея проснулся интерес. — Ладно. Через час будем.
Денис нажал отбой и опустился на холодные бетонные ступени. Он сидел в полумраке лестничной клетки, зажатый между двумя закрытыми для него дверями. Дверь в его собственную жизнь, где его ждали только после того, как он превратится обратно в ходячий банкомат. И дверь в его детство, в материнскую любовь, которая, как оказалось, имела смету, гарантийный срок и боялась уличной грязи на ботинках.
Холод от ступеней пробирался сквозь тонкую ткань джинсов, но он его почти не замечал. Внутри него было гораздо холоднее. Он больше не чувствовал ни обиды, ни унижения, ни жалости к себе. Эти тёплые, человеческие эмоции выгорели дотла, оставив после себя лишь гладкую, твёрдую пустоту, похожую на вулканическое стекло. В этой пустоте родилась кристальная, режущая ясность.
Он понял, что для обеих женщин он не был человеком. Он был функцией. Ресурсом. Для Насти — поставщиком стабильности и соавтором общего проекта под названием «семья». Проекта с чёткими целями: машина, отпуск, бытовая техника. Когда ресурс был потрачен не по назначению, система выдала ошибку и заблокировала доступ. Ничего личного, просто бизнес.
Для матери он был инструментом достижения комфорта. Удобным, безотказным инструментом, который можно было вызвать в любой момент, чтобы воплотить её дизайнерские фантазии. Пока инструмент работал и приносил пользу — его ценили. Когда же у инструмента возникли собственные проблемы, и он попытался прийти за сочувствием, его просто убрали подальше, чтобы не мешался и не портил интерьер.
Обе требовали от него вложений, но ни одна не была готова инвестировать в него хоть каплю тепла, когда он оказался на нуле. И объект их вожделения, причина его краха — этот проклятый ремонт. Эти обои цвета топлёного молока, этот ламинат под выбеленный дуб, эта итальянская плитка с фактурой мрамора. Всё это было не просто стройматериалами. Это был идол, которому они обе — каждая по-своему — принесли его в жертву.
И тогда его план обрёл окончательную, совершенную форму. Он не будет ничего доказывать. Не будет кричать и спорить. Он просто устранит причину. Уничтожит идола. Если его не существует как сына и как мужа, а есть только деньги, которые он потратил, значит, нужно просто обнулить транзакцию. Вернуть всё к исходному состоянию. Он достал телефон и перевёл Сергею на карту аванс за «демонтажные работы». Теперь пути назад не было. Он встал. Спина затекла, ноги одеревенели, но он чувствовал себя лёгким и свободным. Он спустился вниз, чтобы дождаться бригаду. Операция по удалению опухоли из его жизни должна была вот-вот начаться.
Сергей с двумя рабочими приехал даже раньше, чем через час. Они выглядели сонными и немного недовольными, но вид переведённого на счёт аванса действовал на них лучше любого кофе. Денис встретил их внизу, молча пожал руки и провёл в квартиру.
— Вот, смотрите, — он включил свет в ванной, и идеально уложенная плитка блеснула в свете лампы. — Простучите. Слышите?
Сергей, профессионал до мозга костей, послушно простучал несколько плиток костяшками пальцев. Звук был глухим и монолитным.
— Денис, да тут всё мёртво сидит. Никаких пустот нет.
— Мне не нравится звук, Сергей. И мать в панике. Она хочет, чтобы всё это сняли. Прямо сейчас. И дверной косяк в гостиной, говорит, криво стоит. И обои в коридоре, кажется, пузырями пошли. Снимаем всё. Я плачу.
Бригадир посмотрел на Дениса, потом на своих рабочих, потом снова на Дениса. Во взгляде Сергея не было сочувствия, только деловой расчёт. Он видел перед собой неадекватного, но платёжеспособного клиента. А деньги не пахнут, даже если от них несёт абсурдом.
— Как скажете. Хозяин — барин, — он пожал плечами. — Парни, перфоратор, ломик. Начинаем с ванной. Аккуратно, но быстро.
Первый удар перфоратора по новой глянцевой плитке прозвучал как выстрел в оглушительной тишине подъезда. Плитка треснула, но не поддалась. Второй удар. Третий. С оглушительным треском первый фрагмент мраморной имитации отвалился, обнажив серый клеевой состав. Дальше дело пошло быстрее. Звук работающего инструмента, хруст ломаемого кафеля, глухие удары — эта какофония была для Дениса самой сладкой музыкой. Он не стоял над душой у рабочих. Он сел на принесённую ими стремянку посреди коридора и просто наблюдал, как его деньги, его унижение, его семейные проблемы превращаются в пыль и строительный мусор.
Мать вернулась через сорок минут. Её, конечно же, вызвала соседка снизу, разбуженная грохотом. Она влетела в квартиру, даже не сняв пальто, её лицо было искажено недоумением. Увидев Дениса, сидящего посреди коридора, и рабочих, сдирающих со стены почти целые полосы дорогих обоев, она застыла.
— Денис?.. Что здесь происходит? Что это за люди?!
— Добрый вечер, мама, — спокойно ответил он, не вставая. — Это демонтаж. Нашлись недочёты в работе. Устраняем.
Её мозг, казалось, отказывался обрабатывать информацию. Она перевела взгляд на развороченную ванную, где один из рабочих методично сбивал остатки плитки, потом на гору мусора в углу. Осознание приходило медленно, волнами, каждая из которых была страшнее предыдущей.
— Какие недочёты? Ты что творишь?! Ты с ума сошёл?! Это же… мой ремонт!
— Уже нет, — так же ровно произнёс Денис. — Это просто испорченные стройматериалы. За которые, кстати, я заплатил. Поэтому я и решаю, что с ними делать.
— Вон отсюда! Все вон! — взвизгнула она, бросаясь на ближайшего рабочего. Тот лишь отступил на шаг, вопросительно глядя на Дениса.
— Продолжайте работать, — скомандовал он. — У нас всё оплачено.
В этот момент в дверях появилась Анастасия. Видимо, мать в истерике успела позвонить и ей. Настя не кричала. Она зашла, окинула взглядом сцену разрушения, её лицо превратилось в ледяную маску. Она посмотрела на горы мусора, на Дениса, на свою рыдающую от ярости свекровь.
— Ты идиот, — выдохнула она. Её голос был тихим, но в нём было больше яда, чем в самых громких проклятиях. — Это были наши деньги. Наши! Те самые деньги, которые ты должен был вернуть! Ты их просто спустил в унитаз. Дважды!
— Я не спустил. Я аннулировал сделку, — Денис наконец встал со стремянки. Он посмотрел на двух самых главных женщин в его жизни, стоящих посреди руин, которые он для них создал. — Ты хотела, чтобы я вернул то, что потратил на её ремонт. А ты хотела, чтобы у тебя был ремонт. Я решил проблему. Ремонта больше нет. Соответственно, и траты на него как бы тоже нет. Никто ничего не получил. Всё по-честному.
Мать смотрела на него так, словно видела впервые. В её глазах плескался ужас и ненависть. Настя просто качала головой, и на её губах играла злая, презрительная усмешка.
— Ты больной. Просто больной на всю голову.
— Возможно, — согласился Денис. Он подобрал с пола свою куртку, отряхнул с неё белую пыль. — Разбирайтесь тут сами.
Он развернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь. За его спиной крик матери смешивался с ледяными обвинениями Насти. Они уже кричали не на него, а друг на друга, пытаясь решить, кто из них больше виноват в том, что их послушный ресурс внезапно взорвался, уничтожив всё вокруг. Денис вышел на лестничную клетку и плотно прикрыл за собой дверь. Шум скандала мгновенно стих. Он остался снаружи. Впервые за долгие годы — по-настоящему снаружи. И свободным…
