— Анечка, ну войди в положение, у меня свидание всей жизни!
Голос Юлии, сладкий, как перезрелый персик, сочился в приоткрытую дверь. Она уже привычно подталкивала вперёд своего пятилетнего сына Митю, словно внося в квартиру не ребёнка, а какой-то предмет мебели, которому здесь самое место. На ней было новое, слишком короткое для прохладного вечера платье, а воздух в проёме мгновенно загустел от приторного запаха её духов — смеси ванили и отчаянной надежды. Митя, одетый в потёртые джинсы и футболку с мультяшным героем, молча смотрел в пол, сжимая в руке пластикового динозавра. Он был привычным, молчаливым свидетелем этих сцен.
Анна не сдвинулась с места. Она стояла на пороге своей квартиры, как пограничный столб, всем своим видом обозначая непреодолимую черту. На ней были удобные дорожные брюки и простая футболка; рядом в коридоре стояла собранная спортивная сумка. Её лицо было спокойным, почти непроницаемым, и это спокойствие пугало Юлию гораздо больше, чем крики и упрёки, которыми обычно заканчивались их разговоры. Младшая сестра на мгновение запнулась, её заученная улыбка дрогнула.
— Ань, ты чего? Я же на пару дней всего, в воскресенье вечером заберу. У Игоря загородный дом, представляешь? С бассейном! Мите бы там тоже понравилось, но ты же знаешь, первое свидание…
Она говорила быстро, торопливо, словно боялась, что любая пауза будет заполнена отказом. Но Анна молчала, переводя взгляд с яркого, вызывающего макияжа сестры на бледное лицо племянника, а затем снова на Юлию. В её взгляде не было ни сочувствия, ни злости. Только холодная, отстранённая оценка.
— Ты серьёзно думала, что я буду сидеть с твоим ребёнком, пока ты развлекаешься со своим новым хахалем?! Я тебе не бесплатная нянька, Юля! У меня своя жизнь!
Слова прозвучали негромко, но весомо, как камни, упавшие на кафельный пол. Никакого крика, никакой истерики. Просто констатация факта, от которой Юлию передёрнуло. Она попыталась возмутиться, надуть губы, как делала с детства, но наткнулась на непроницаемую стену её взгляда.
— Ну Ань, не будь такой… Мы же сёстры. Я же не прошу луну с неба. Просто посиди с племянником. У меня наконец-то шанс появился личную жизнь устроить, ты же сама говорила, что мне нужен нормальный мужик!
Анна едва заметно усмехнулась, но уголки её губ тут же вернулись на место. Не отвечая, она сделала шаг назад, вглубь коридора. Юлия восприняла это как приглашение и уже шагнула было за ней, но Анна подняла руку, останавливая её. Затем, к полному изумлению сестры, она спокойно достала из заднего кармана брюк кошелёк. Маленький, кожаный, без всяких украшений. Щелчок молнии прозвучал в тишине лестничной клетки оглушительно громко.
Юлия застыла, её лицо вытянулось от недоумения.
— Ты что делаешь?
Анна, не глядя на неё, отсчитала несколько крупных купюр. Она делала это медленно, с какой-то оскорбительной методичностью. Затем она протянула деньги сестре. Юлия уставилась на них, словно это были не деньги, а клубок змей.
— Что это? — спросила она шёпотом, её уверенность начала испаряться.
— Это, сестрёнка, оплата твоих услуг, — голос Анны был ровным, почти безразличным. — Ты же считаешь, что моё время ничего не стоит. Что мои планы, мой отдых, моя жизнь — это пустое место, которое можно в любой момент занять твоими проблемами. Отлично. Тогда и твоё время тоже имеет цену. Вот деньги. Отмени своё свидание и сиди со своим сыном. Это твоя работа.
Она сделала шаг вперёд и вложила купюры в онемевшую руку Юлии. Та инстинктивно сжала пальцы.
— А я поехала отдыхать, — продолжила Анна, подхватывая свою сумку. — И запомни, Юля. Если ты ещё раз появишься на моём пороге вот так, без предупреждения за неделю, я не буду с тобой разговаривать. Я просто вызову опеку и скажу, что ты бросила ребёнка у моей двери.
Она обошла ошарашенную сестру и её сына, как обходят случайное препятствие на тротуаре. Юлия не могла вымолвить ни слова, только смотрела на деньги в своей руке, потом на удаляющуюся спину Анны. Та даже не обернулась. Она просто вышла из квартиры и захлопнула дверь прямо перед носом сестры. Не хлопнула со злостью, а именно закрыла — с глухим, окончательным щелчком замка, отрезавшим Юлию от её привычного, безотказного мира.
Юлия стояла в тускло освещённом коридоре, глядя на закрытую дверь. Холодный металл ручки, которую она всё ещё сжимала, казалось, обжигал ладонь. В другой руке были зажаты деньги — несколько помятых, унизительных бумажек. Они были доказательством её поражения, молчаливым символом того, что привычный мир, где Анна была безотказной функцией, рухнул. Рядом молча стоял Митя, его глаза были прикованы к лицу матери. Он не плакал, он просто ждал, с тем терпением ребёнка, который слишком часто видел взрослых в состоянии необъяснимого смятения.
Унижение горело где-то в груди, смешиваясь с растерянностью и злостью. Но жалость к себе быстро уступила место жажде отмщения. Она не собиралась так просто это оставлять. Не раздумывая, Юлия достала телефон. Её пальцы быстро забегали по экрану, находя самый главный, самый надёжный контакт в её жизни. Она нажала на вызов, и её лицо мгновенно преобразилось. Уверенная маска для свидания исчезла, уступив место выражению обиды и страдания, которое она отточила до совершенства за долгие годы.
— Мама? — её голос зазвучал надтреснуто, наполненный с трудом сдерживаемыми рыданиями. — Мамочка, ты представляешь, что она сделала? Аня… она нас выгнала!
На том конце провода раздался встревоженный голос Валентины Петровны. Юлия, прижимая телефон к уху, начала свой спектакль. Она не врала, нет, она лишь творчески переосмыслила реальность. В её версии событий Анна представала бездушным монстром, который швырнул ей деньги в лицо на глазах у напуганного ребёнка, обозвал её плохой матерью и угрожал отобрать сына. Каждое слово было тщательно подобрано, чтобы ударить по самому больному — материнскому сердцу Валентины Петровны, которое всегда билось сильнее для младшей, «непутёвой» дочери.
Тем временем Анна вела машину по вечернему шоссе. Огни города оставались позади, уступая место тёмным силуэтам пригородных лесов. Она чувствовала странное, горькое облегчение. Словно удалила больной зуб: было кроваво и неприятно, но ноющая боль, отравлявшая её жизнь годами, наконец-то прошла. Она знала, что разговор с сестрой был только началом. Она знала, что следующий звонок не заставит себя ждать. И когда на экране высветилось «Мама», она даже не удивилась. Спокойно включив громкую связь, она приняла вызов.
— Что ты себе позволяешь, Анна? — голос матери ударил сразу, без предисловий, резкий и обвиняющий. — Юля мне всё рассказала! Как ты могла так поступить с родной сестрой?
— Добрый вечер, мама, — ровным тоном ответила Анна, не отрывая взгляда от дороги. — Что именно тебе рассказала Юля?
— Она рассказала, как ты унизила её! Выставила за дверь с ребёнком! Ты швырнула ей деньги, как какой-то подачкой! Ты совсем совесть потеряла? Она же твоя кровь!
Анна сделала глубокий вдох, удерживая руль обеими руками.
— Я не выставляла её за дверь. Я отказалась сидеть с её сыном, потому что у меня были свои планы, о которых я говорила ещё на прошлой неделе. А деньги я ей дала, чтобы она наняла няню или отменила своё свидание и выполнила свои материнские обязанности. Я просто оплатила ей её рабочее время. Так будет честно.
Эта холодная, деловая логика привела Валентину Петровну в ярость.
— Честно? Ты называешь это честностью? Семья на то и семья, чтобы помогать друг другу, а не выставлять счета! У Юлечки жизнь не складывается, ей и так тяжело, а ты, вместо того чтобы поддержать, добиваешь её! Ты старшая сестра, ты должна быть умнее, мудрее!
— Мама, я поддерживала её последние пять лет. Я была её бесплатной няней, личным водителем, банкоматом и психологом. Моя мудрость закончилась. Теперь я хочу просто пожить для себя.
— Для себя? — в голосе матери прозвучало искреннее, глубокое возмущение, словно Анна произнесла что-то непристойное. — Какой эгоизм! Мы тебя не так воспитывали! Нужно думать о близких, о семье! Ты должна немедленно позвонить Юле, извиниться и забрать Митю к себе!
Анна молчала несколько секунд, слушая гул шин по асфальту. Впереди расстилалась тёмная, пустая дорога.
— Нет.
Одно это слово, тихое и твёрдое, было сильнее всех материнских тирад.
— Что значит «нет»? — растерянно переспросила Валентина Петровна.
— Это значит, что я не буду никому звонить и извиняться. Мне не за что. И Митю я не заберу. Мама, я за рулём. Мне больше нечего сказать по этому поводу.
И, не дожидаясь ответа, Анна завершила вызов. Она знала, что только что открыла второй фронт. И что теперь против неё будет не только капризная младшая сестра, но и мать, для которой понятие «справедливость» всегда означало уступки в пользу Юлии. Но впервые за долгие годы дорога впереди казалась ей своей собственной.
Анна провела выходные в тишине и покое. Она гуляла по лесу, читала книгу на веранде небольшого домика, который сняла, и впервые за долгое время не проверяла телефон каждые полчаса в ожидании очередного «срочного» сообщения от сестры. Это было непривычное, почти забытое чувство свободы. Вернувшись в город в воскресенье вечером, она чувствовала себя отдохнувшей и готовой к новой неделе. Она знала, что перемирие было временным. Война не закончилась, просто враг перегруппировывался.
Развязка наступила в понедельник вечером. Резкий, требовательный звонок в дверь прозвучал, как сигнал к атаке. Анна посмотрела в глазок и усмехнулась своим мыслям. На площадке стояли они обе: мать, Валентина Петровна, с лицом каменного полководца, и Юлия, прячущаяся за её плечом с видом трагической героини. Мити с ними не было — это было хорошим знаком. Значит, пришли не просить, а требовать.
Она открыла дверь и молча отошла в сторону, пропуская их в коридор. Валентина Петровна вошла в квартиру как ревизор, смерив всё хозяйским взглядом — от чистого пола до новой картины на стене. Юлия проскользнула следом, стараясь не встречаться с сестрой глазами.
— Мы пришли поговорить, — без предисловий заявила мать, проходя прямо в гостиную. Она села на диван, выпрямив спину, словно это был не диван, а трон. Юлия пристроилась рядом, на самый краешек.
— Я слушаю, — Анна осталась стоять, прислонившись к дверному косяку. Она не собиралась создавать видимость уютных семейных посиделок. Это было вторжение, и она вела себя соответственно.
— Ты должна извиниться перед сестрой, — начала Валентина Петровна. Её голос был твёрд и не предполагал возражений. — То, что ты сделала — чудовищно. Ты унизила её, довела до отчаяния. Она всю ночь не спала, плакала.
Юлия тут же подтверждающе шмыгнула носом, глядя в пол.
— Я не буду извиняться за то, что решила посвятить свои выходные себе, а не её личной жизни, — спокойно ответила Анна. — И я не унижала её. Я предложила ей деньги за её работу — работу матери. Она считает нормальным пользоваться моим временем бесплатно, а я показала ей, что у любого времени есть цена. В том числе и у её.
— Какая чушь! — всплеснула руками Валентина Петровна. — Ты говоришь как бухгалтер, а не как сестра! У Юли сложный период, ей нужна поддержка, а не твои циничные лекции! У тебя есть всё: стабильная работа, эта квартира, никаких забот. А она одна с ребёнком крутится, как белка в колесе. Неужели тебе сложно ей помочь? Где твоё сострадание?
— Моё сострадание закончилось после пятого «Игоря всей её жизни», ради которого я должна была бросить все свои дела, — отрезала Анна. — Моя стабильная работа и эта квартира не упали на меня с неба. Я их заработала, пока Юля искала себе «сложные периоды».
Тут в разговор вступила сама Юлия. Её голос был полон обиды.
— Ты просто мне завидуешь! Завидуешь, что у меня есть ребёнок, семья! Что я могу нравиться мужчинам! А ты сидишь тут одна в своей идеальной квартире, как мышь в норе! Тебе просто жалко, что у кого-то жизнь бьёт ключом!
— Если «битьё ключом» — это постоянно сбагривать своего ребёнка родственникам, чтобы прыгнуть в постель к первому встречному, то да, такой жизни я не хочу, — тон Анны стал ледяным. Он больше не защищалась, она нападала.
Лицо Валентины Петровны исказилось.
— Прекрати! Как ты можешь так говорить о сестре? Она всегда была добрее тебя, отзывчивее! У неё сердце большое! А ты… ты вся в отца. Такая же холодная, расчётливая эгоистка. Я смотрю на тебя и не узнаю своего ребёнка.
Они сидели напротив, две разъярённые фурии, уверенные в своей правоте. Они пришли сюда, чтобы коллективным давлением, обвинениями и манипуляциями заставить её сломаться, признать свою «вину» и вернуться в стойло послушной и удобной старшей сестры. Они смотрели на неё, ожидая слёз, криков, мольбы о прощении. Но Анна молчала. Она смотрела на них — на покрасневшее от гнева лицо матери, на поджатые губы сестры — и чувствовала, как внутри неё вместо боли и обиды закипает что-то другое. Холодная, спокойная ярость. Она поняла, что уговоры и логика здесь бессильны. Чтобы закончить эту войну, нужно было сжечь поле боя дотла.
Молчание, повисшее в комнате, было густым и тяжёлым. Оно впитывало в себя остатки крика, горечь обвинений и растерянность. Валентина Петровна и Юлия смотрели на Анну, ожидая её реакции — слёз, оправданий, ответных упрёков. Они приготовились к привычной, изматывающей семейной сцене, после которой можно было бы, утерев слёзы, снова вернуться к удобному статус-кво. Но Анна молчала. Она смотрела не на них, а словно сквозь них, и в её глазах не было ни обиды, ни злости. Там была пустота, как на месте снесённого дома.
Наконец, она медленно выпрямилась, оттолкнувшись от дверного косяка. Её движения были спокойными, почти отстранёнными.
— Вы закончили? — её голос прозвучал тихо, но в оглушительной тишине он прорезал воздух, как скальпель.
Мать и сестра переглянулись. Вопрос был не тот, которого они ждали.
— Ты права, мама, — продолжила Анна, переводя взгляд на Валентину Петровну. — Я действительно похожа на отца. Он тоже много лет молча тянул на себе всё, пока вы с Юлей порхали по жизни, считая его обязанности чем-то само собой разумеющимся. А потом он просто ушёл. Не потому что был эгоистом, а потому что понял, что его здесь не любят, а используют. Его батарейка села. Моя тоже.
Она повернулась к Юле, которая инстинктивно вжалась в диван, почувствовав, как изменилась атмосфера.
— А ты, сестрёнка, не завидуй моей квартире и работе. Завидуй тому, что я умею стоять на своих ногах. Тебя этому не научили. Мама всегда бежала решать твои проблемы, а когда не справлялась она — отправляла ко мне. Тебя с детства растили как комнатный цветок, который нужно поливать, удобрять и оберегать от сквозняков. Вот только ты выросла, а привычка быть цветком осталась. Но я больше не буду твоим садовником.
Анна сделала несколько шагов к центру комнаты. Она больше не была обороняющейся стороной. Она была судьёй, зачитывающим окончательный приговор.
— «Семья», о которой вы так любите говорить, — это не священный союз. В нашем случае это просто токсичная система, где двое живут за счёт энергии одного. Вы привыкли, что я — ресурс. Безотказный, бесплатный, всегда доступный. Когда вам скучно — можно позвонить и пожаловаться. Когда нужны деньги — можно попросить в долг и не отдать. Когда нужно пристроить ребёнка — можно просто привезти его, не спрашивая о моих планах. Этот ресурс исчерпан. Банк под названием «Анна» закрывается насовсем.
Валентина Петровна попыталась возразить, её лицо побагровело от возмущения:
— Да как ты смеешь… Мы тебя вырастили, ночей не спали…
— Вы вырастили удобную для себя функцию, — мягко, но непреклонно прервала её Анна. — А теперь эта функция дала сбой. Так что я официально подаю в отставку с поста старшей сестры, спасателя, спонсора и жилетки для слёз. С этой минуты вы решаете свои проблемы сами. Все. От финансовых до личных.
Она подошла к входной двери и открыла её настежь, впуская в квартиру прохладный воздух с лестничной клетки. Этот жест был красноречивее любых слов.
— Что ты делаешь? Ты нас выгоняешь? — в голосе Юлии прозвучал испуг, смешанный с недоверием.
— Я возвращаю вам вашу свободу, — ответила Анна, глядя куда-то в темноту коридора. — Свободу от моих денег, моего времени и моей помощи. Теперь вы можете полностью положиться друг на друга. Юля, поздравляю. Теперь ты старшая. Заботься о маме.
Последние слова ударили по ним сильнее, чем любая пощёчина. Валентина Петровна застыла с открытым ртом, не находя слов. Весь её мир, построенный на чёткой иерархии, где Анна была ответственной, а Юлия — опекаемой, рухнул в одно мгновение. Юлия смотрела на сестру с ужасом, словно та только что передала ей неподъёмный груз.
Они поднялись с дивана и, не говоря ни слова, направились к выходу. В их движениях не было больше ни праведного гнева, ни уверенности. Только растерянность и шок. Проходя мимо Анны, мать бросила на неё взгляд, полный яда.
— Ты ещё пожалеешь об этом. Когда-нибудь тебе понадобится помощь, и ты останешься одна.
— Возможно, — тихо согласилась Анна. — Но это будет моя собственная, честно заслуженная пустота. А не ваша, которую я таскала на себе всю жизнь.
Она закрыла за ними дверь. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире как выстрел, обрывающий последнюю нить. Анна прислонилась спиной к холодной двери и медленно сползла на пол. Её руки дрожали. Она не чувствовала ни радости, ни триумфа. Только огромную, звенящую пустоту внутри. Она только что потеряла семью. Или, может быть, она только что признала, что у неё её никогда и не было. Она сидела на полу в тишине, и слёзы, которых так ждали от неё мать и сестра, наконец-то покатились по её щекам. Это были слёзы не по ним. Это были слёзы по себе — той, прежней, которая так отчаянно пыталась заслужить их любовь. Той, которую она сегодня убила, чтобы выжить самой…
