— Пётр, из моего кошелька пропали пять тысяч рублей.
Марина произнесла это ровным, почти безжизненным голосом, не отрывая взгляда от кухонного стола, на котором лежал её раскрытый, опустошённый кошелёк. Пётр только что вошёл, ещё не сняв куртку. Он бросил ключи в вазочку у входа, от него пахло морозным воздухом и выхлопными газами. Он устало потёр лицо, сгоняя с него напряжение рабочего дня.
— Что? Привет для начала, — пробормотал он, проходя на кухню. — Может, ты сама куда-то дела? В магазине обсчиталась или выронила.
— В доме был только один человек, Пётр. Твой сын. Я уходила в аптеку на пятнадцать минут, кошелёк лежал в сумке в прихожей. Вернулась — его нет. Нашла под его кроватью, уже без этой купюры.
Она говорила фактами, без обвинительных интонаций. Это было хуже любого крика. Констатация болезни, которую он отказывался замечать. Пётр тяжело вздохнул, его плечи поникли. Он не посмотрел на неё, его взгляд упёрся в стену, словно он искал там выход из этой ситуации. Без единого слова он развернулся и пошёл по коридору к комнате Антона. Марина осталась на кухне, прислушиваясь. Она не услышала ни криков, ни упрёков. Только глухой, неразборчивый мужской разговор, который продлился не больше пяти минут. Это был не допрос. Это был инструктаж.
Пётр вернулся на кухню с лицом человека, выполнившего неприятный, но необходимый долг. Он демонстративно налил себе стакан воды и выпил его залпом.
— Он говорит, что не брал. Клянётся, что даже не видел твой кошелёк. Может, ты и правда сама где-то потеряла, а под кровать он случайно закатился?
Марина медленно подняла на него глаза. Её взгляд был твёрдым, как сталь.
— Пётр, это уже третий раз за последние полгода. В прошлый раз, когда он прогулял всю неделю в школе, ты сказал, что он просто устал и ему нужна перезагрузка. До этого, когда он с дружками разбил витрину в магазине, ты сказал, что его спровоцировали плохие ребята. Ты хоть раз, хотя бы один раз, признаешь, что твой сын — вор и лжец?
Его лицо мгновенно окаменело, желваки заходили под кожей. Он поставил стакан на стол с такой силой, что по воде пошла рябь.
— Не смей так говорить о моём сыне! Он не вор! Он просто запутался, у него сложный возраст. Ему нужна поддержка, а не твои обвинения!
Терпение Марины лопнуло. Но она не закричала в ответ. Она просто встала, молча обошла его и направилась в спальню. Пётр остался стоять посреди кухни, уверенный в своей правоте, ожидая продолжения скандала. Но продолжения не последовало. Вместо этого через минуту Марина вернулась в гостиную. В руках она несла тяжёлую серую металлическую коробку, только что из магазина, ещё в плёнке.
Она положила её на журнальный столик прямо перед диваном, где он любил смотреть телевизор. Пётр смотрел на неё, ничего не понимая. Марина с методичной точностью сорвала упаковочную плёнку, достала из коробки небольшой домашний сейф и инструкцию. Она села на пол, расстелила инструкцию и принялась молча, шаг за шагом, выполнять указания. Раздался писк. Она ввела шестизначный код. Снова писк, подтверждающий. Затем она встала, подошла к комоду, взяла свою шкатулку с украшениями, забрала с кухни пустой кошелёк, папку со своими личными документами и вернулась к столику.
Пётр наблюдал за её действиями, как заворожённый. Он видел не жену, а чужого, холодного человека, совершающего какой-то ритуал. Она аккуратно сложила всё внутрь серого ящика. Затем с сухим щелчком закрыла тяжёлую дверцу и повернула рукоятку. В этот момент она наконец посмотрела на него.
— Хорошо. Раз он твой, а я для него, видимо, злая мачеха, то и разбирайся с ним сам. С этого дня всё моё — под замком. А ты и твой запутавшийся мальчик можете дальше играть в свою игру. Только уже без меня и моих денег.
Сейф, установленный на полу у подножия их общего шкафа, стал немым участником их семейной жизни. Каждое утро, одеваясь на работу, Марина опускалась на колени, набирала код и доставала кошелёк. Вечером ритуал повторялся в обратном порядке. Она делала это без вызова, с деловитой сосредоточенностью, словно всю жизнь так жила. Но Пётр видел в этом ежедневное, методичное оскорбление. Этот серый металлический ящик в их спальне был не просто хранилищем ценностей. Он был памятником его отцовской несостоятельности и её тотального недоверия. Он ненавидел этот сейф.
Холодная война началась. Антон, получивший от отца негласное разрешение на всё, быстро понял новые правила игры. Деньги теперь были недосягаемы, но квартира осталась полем для самоутверждения. Он начал проверять её на прочность, используя не руки, а само своё присутствие. Однажды Марина, работая над срочным отчётом, обнаружила, что её ноутбук, который она оставила на кухонном столе, перенесён в гостиную. Экран был заляпан жирными пятнами от пальцев, в истории браузера висели запросы на скачивание пиратских игр.
Она дождалась Петра вечером.
— Антон брал мой ноутбук. Я просила его не трогать мои рабочие вещи. Пётр, не отрываясь от телевизора, пожал плечами.
— Ну взял и взял. Что такого? Ему для школы что-то нужно было посмотреть, наверное. Ты же не обеднеешь от этого.
В другой раз она потратила всё субботнее утро на генеральную уборку в ванной, отмыв плитку и сантехнику до блеска. Через час после этого Антон принял душ. Когда Марина зашла следом, пол был залит водой, на белоснежной раковине валялись комья пены для бритья, а её новое, дорогое полотенце, которым она ни разу не успела воспользоваться, было скомкано и брошено на мокрый коврик. Она молча вытерла пол, отмыла раковину и бросила своё испорченное полотенце в стирку. Говорить с Петром было бессмысленно. Он бы сказал, что она придирается к мелочам, что он всего лишь ребёнок и не заметил.
Кульминация наступила в четверг. У Марины на туалетном столике стоял флакон духов. Тяжёлое стекло, золотистая крышечка — подарок её покойной матери на тридцатилетие. Она пользовалась ими только по особым случаям, берегла не сам аромат, а память, заключённую в нём. Вернувшись с работы, она вошла в спальню и замерла. Воздух был пропитан густым, терпким запахом её духов. Он висел в комнате плотным, удушливым облаком, так пахнет, когда парфюмом не пользуются, а обливаются с головы до ног. Флакон стоял на своём месте, но жидкости в нём стало заметно меньше.
В этот вечер она не стала ждать. Она пошла в гостиную, где Пётр и Антон вместе смотрели какой-то боевик, и встала перед телевизором.
— Кто из вас был в нашей спальне и трогал мои вещи?
Антон уставился в экран с видом абсолютной непричастности. Пётр недовольно поморщился.
— Марина, отойди, не видно же. Никто ничего не трогал. Что опять случилось?
— В комнате пахнет моими духами. Ими пользовались. Антон, это ты? Парень перевёл на неё пустой взгляд. — Я вообще к вашему столику не подхожу. Мне это неинтересно.
Пётр посмотрел на сына, потом на жену, и на его лице появилась снисходительная, раздражающая усмешка.
— Марин, тебе показалось. Может, ты утром сама побрызгалась и забыла? Или он просто мимо прошёл, а тебе уже мерещится. Ты начинаешь из мухи слона делать.
И в этот момент она всё поняла. Дело было не в том, что он был слеп. Он не был слеп. Он прекрасно всё видел и понимал. Он был не защитником. Он был соучастником. Он сознательно выбирал ложь своего сына вместо её правды, превращая её в собственном доме в сумасшедшую, которая ко всему придирается. Он стоял с ним заодно, против неё. И это было страшнее любой кражи.
Инцендент с духами стал последней попыткой Марины достучаться до разума мужа. После этого она опустила руки. Не со скандалом, не с обидой, а с холодной усталостью хирурга, констатировавшего, что опухоль неоперабельна. Она больше не вступала в диалоги. Она возвела вокруг себя стену, и эта стена была куда надёжнее любого сейфа. Её общение с Петром свелось к коротким бытовым фразам: «Я ушла», «Оставь мне место в холодильнике», «Буду поздно». С Антоном она не разговаривала вовсе. Она смотрела сквозь него, словно он был предметом мебели, пустым местом.
Поначалу Петра это даже устраивало. Тишина в доме казалась ему благом, концом вечных придирок. Но очень скоро он понял, что эта тишина — не мир, а ледяная блокада. Марина готовила теперь только на себя. Вечером она ужинала одна, надев наушники и глядя в экран ноутбука, отгородившись от них звуком и светом. Она больше не стирала их вещи вместе со своими, не покупала продукты на всю семью. Она жила в их квартире как вежливая, но абсолютно чужая соседка по коммуналке.
Эта отстранённость сплотила Петра и Антона так, как не могло сплотить ни одно общее дело. Они заключили безмолвный пакт против неё. Теперь они были не просто отцом и сыном. Они были союзниками, осаждёнными в крепости, которую пытался захватить чужой и непонятный враг. Пётр начал демонстративно поощрять сына. Однажды вечером, когда Марина была на кухне, он подошёл к Антону в коридоре и, зная, что она всё слышит, громко сказал:
— Вот, держи, сынок, на карманные расходы. Купи себе что-нибудь. А то от некоторых помощи не дождёшься.
Он протянул ему несколько крупных купюр, и в этом жесте было столько вызывающей щедрости, столько презрения к её сейфу и её правилам, что это было равносильно пощёчине. Антон взял деньги, бросив на Марину быстрый, торжествующий взгляд. Теперь у них была своя экономика, своя коалиция. Они начали проводить всё время вместе. Вечерами они оккупировали гостиную, врубая на полную громкость телевизор. Комната наполнялась рёвом футбольных комментаторов, хрустом чипсов и запахом пива. Они громко смеялись, обсуждали матчи, отпускали какие-то свои, мужские шутки, полностью игнорируя её присутствие, даже если она проходила в метре от них. Это был их сплочённый мужской мир, вход в который ей был не просто закрыт — его для неё не существовало.
Однажды ночью Марина проснулась от жажды. Она тихо встала, стараясь не разбудить Петра, и пошла на кухню. Дверь была приоткрыта, и оттуда лился тусклый свет. Она услышала тихие голоса и замерла у входа. Говорил Антон, в его голосе слышались жалобные, ноющие нотки.
— …она на меня сегодня так посмотрела, пап. Как будто я не человек, а грязь под ногтями. За что она меня так ненавидит?
Марина услышала тяжёлый вздох Петра. А затем прозвучали слова, которые стали для неё приговором. Голос мужа был тихим, доверительным, полным отцовской нежности к сыну и безразмерного холода ко всему остальному миру.
— Ничего, сынок, потерпим её заскоки. Главное, что мы с тобой вместе. А бабы — дело приходящее.
Марина стояла в тёмном коридоре, и эти слова не ранили её. Они не вызвали ни боли, ни обиды. Они просто упали в её сознание, как тяжёлые камни на дно пустого колодца. Это было не предательство. Это была констатация факта. Она в этом доме — временное явление. Помеха. Заскок, который нужно просто перетерпеть. А они — отец и сын — вечны. Они — семья. А она — никто. Она тихо, не издав ни звука, развернулась и пошла обратно в спальню. Жажда прошла.
Последний акт этой драмы начался из-за удочки. Не просто удочки, а мечты Петра. Спиннинг японской фирмы «Shimano», лёгкий, как перо, из высокомодульного карбона, с кольцами Fuji SiC. Он говорил о нём месяцами, смотрел обзоры, ездил в магазин просто чтобы подержать его в руках. И вот, наконец, он собрал нужную сумму. Двадцать семь тысяч рублей. Он не доверял банкам, не прятал деньги в книгах. Он держал их в простом почтовом конверте, в ящике своего стола, под стопкой старых чертежей. Каждый вечер он доставал конверт, пересчитывал купюры, словно это был некий ритуал, приближающий его к цели.
В ту субботу он проснулся с твёрдым намерением ехать за покупкой. Он, насвистывая, сварил себе кофе, наскоро позавтракал и пошёл к столу. Марина сидела в кресле с книгой, даже не подняв на него взгляда. Он выдвинул ящик, отодвинул чертежи. Конверта не было. Сначала он не поверил. Он вытащил всё из ящика, перетряхнул каждую бумажку. Потом обыскал все остальные ящики. Его весёлое предвкушение сменилось холодным, липким недоумением, а затем и яростью. Он прекрасно понимал, что в этом доме был только один человек, способный на это. Марина к его вещам не прикасалась принципиально.
Он ворвался в комнату Антона без стука. Тот сидел в наушниках за компьютером. Пётр сорвал их с головы сына.
— Где деньги?
Антон посмотрел на него испуганно, но в глазах его не было удивления. Только загнанный страх.
— Какие деньги, пап? Ты о чём?
— Двадцать семь тысяч. Из моего стола. Где они, Антон? — голос Петра был непривычно твёрд, в нём не было и тени былой снисходительности. Это был его мир, его мечта, которую сейчас украли.
— Я не брал! Честное слово, я ничего не знаю! — залепетал парень, отводя взгляд.
В этот момент в дверях комнаты появилась Марина. Она не заходила, просто стояла и наблюдала, безмолвная, как изваяние. Её присутствие подстегнуло Петра. Он схватил сына за плечо.
— Я спрашиваю в последний раз. Где. Мои. Деньги.
Антон понял, что отцовская броня дала трещину. Что простого отрицания уже недостаточно. И тогда он применил оружие последнего шанса. Его лицо исказилось не от раскаяния, а от страха и отчаянной работы мысли. Глаза наполнились слезами.
— Пап… прости… я взял… Но я не хотел! — он всхлипнул, указывая подбородком в сторону Марины.
— Это она… Она сказала, что у её подруги день рождения, и если я не достану денег на подарок, она тебя убедит выгнать меня из дома! Сказала, что я тебе не родной и ты меня легко бросишь! Я испугался…
Это была настолько абсурдная, настолько наглая и чудовищная ложь, что на секунду в комнате повисла оглушительная пустота. Пётр, который мгновение назад был готов разорвать сына, замер. Он медленно повернул голову и посмотрел на Марину. Она стояла с тем же ледяным, бесстрастным лицом, не выражая ни удивления, ни гнева. Она просто смотрела на него, ожидая. И в этот момент он сделал свой выбор. Он увидел плачущего, несчастного, «затравленного» сына и холодную, непроницаемую женщину. И он поверил в то, во что ему было удобнее верить.
Он отпустил плечо Антона и обнял его, прижимая к себе. А потом повернулся к Марине, и в его глазах была чистая, незамутнённая ненависть.
— Это ты… Ты его довела…
И тут Марина заговорила. Её голос был ровным, без единой трещины, но от него веяло арктическим холодом. Она сделала шаг вперёд, и её взгляд был приговором.
— Пока ты будешь покрывать его прогулы и враньё, из него вырастет преступник! Он твой сын, вот и воспитывай его сам! А я в этом цирке участвовать не собираюсь!
Пётр ждал, что она сейчас развернётся, уйдёт собирать вещи. Но она осталась стоять на месте.
— Ты думаешь, я уйду? Оставлю вам эту квартиру, чтобы вы спокойно жили дальше? Нет. Я никуда не уйду. Я останусь здесь. Но с этой минуты для меня вас больше не существует. Ты — не мой муж. Он — не мой пасынок. Вы — просто два соседа, которые живут со мной под одной крышей. Вы будете видеть меня каждый день. Вы будете смотреть, как я живу своей жизнью, в которой для вас нет места. И каждый божий день ты, Пётр, будешь просыпаться и засыпать с мыслью, что ты променял женщину, которая тебя любила, на лживого маленького вора. Это не конец. Это ваше наказание. И оно только начинается…
