— Я их выбросила, Макс. Это пищевой мусор.
Голос Лизы донёсся из кухни — ровный, спокойный, лишённый всяких эмоций, будто она зачитывала сводку погоды. Максим застыл перед открытой морозильной камерой. Пустота на том месте, где ещё вчера лежал заветный килограммовый пакет с пельменями, казалась ему чёрной дырой, которая всасывала остатки его сил и хорошего настроения. Холодный воздух из морозилки овевал его лицо, но не мог остудить тупой, медленный гнев, который начал закипать где-то в солнечном сплетении.
Он молча закрыл дверцу. Каждый мускул в его теле гудел от усталости после двенадцатичасовой смены на стройке. Рубашка прилипла к спине, в голове стучал монотонный молоточек, а желудок сводило от голода. Всю дорогу домой, толкаясь в душном вагоне метро, он представлял себе этот момент: кипящая подсоленная вода, лавровый лист, пельмени, всплывающие на поверхность белыми упругими боками, ложка густой сметаны, чёрный перец. Этот простой, почти первобытный ритуал был для него единственным спасением, маяком в конце бесконечного рабочего дня. И этот маяк только что погасили.
Он медленно повернулся. Лиза стояла в дверном проёме кухни, опираясь на косяк. Идеально прямая спина, облегающие леггинсы, подчёркивающие каждый мускул на её ногах, спортивный топ. В руке она держала высокий стакан, наполненный густой жижей ядовито-зелёного цвета. От напитка исходил резкий запах свежескошенной травы и сельдерея. На её лице было написано то самое выражение брезгливого сочувствия, которое он научился ненавидеть за последние полгода.
— Не смотри на меня так, — продолжила она своим менторским тоном, который она, видимо, оттачивала на своих курсах по нутрициологии. — Я забочусь о твоём здоровье. Эта смесь глутамата, трансжиров и белой муки просто убивает твой организм. Я приготовила тебе детокс-смузи со спирулиной и ростками пшеницы. Он выведет токсины и даст тебе настоящую, чистую энергию, а не забьёт желудок мёртвым тестом.
Она протянула ему стакан, словно предлагая противоядие. Максим смотрел на эту зелёную бурду, потом на её лицо. На её гладкую, лишённую морщин кожу, на поджатые губы, на холодный блеск в глазах. Это был взгляд миссионера, нашедшего дикаря, который пытается разжечь костёр с помощью двух пачек купюр. Он не видел в её взгляде заботы. Он видел лишь осуждение и непоколебимую уверенность в собственной правоте. Она не просто выбросила его еду. Она аннулировала его желание, его право на маленький, неправильный, но такой нужный ему кусок личного счастья. Он молчал, а внутри него уже формировалась лавина.
Максим не взял стакан. Он просто смотрел на него, на эту зелёную, пульсирующую здоровьем массу, и чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Это был не просто спор о еде. Это был тихий, методичный демонтаж его самого, который длился уже несколько месяцев. Она начала с сигарет, потом взялась за пиво с друзьями по пятницам, затем объявила войну жареной картошке. Каждый раз это подавалось под соусом заботы, любви и стремления к «лучшей версии нас». И он уступал. Уступал, потому что любил её, потому что хотел мира, потому что крошечная часть его даже верила, что, может быть, она и права.
Но сейчас, глядя на пустую морозилку и на этот стакан с травяной жижей, он понял, что дело не в здоровье. Дело было в контроле. В её неумолимом желании отформатировать его под свой идеальный стандарт.
— Ты не понимаешь, Макс, — Лиза сделала шаг вперёд, её голос стал мягче, но от этого ещё более невыносимым, словно она уговаривала упрямого ребёнка принять лекарство. — Это не просто еда. Это образ мыслей. Когда ты наполняешь тело мусором, твой мозг тоже работает на мусоре. Ты становишься вялым, апатичным. Ты теряешь свой потенциал. Я вижу, как ты застреваешь в этой рутине: стройка, диван, глупые фильмы. Я хочу помочь тебе раскрыться, стать лучше, осознаннее. Мы же команда.
Её слова, правильные и гладкие, как речная галька, били по нему сильнее любой пощёчины. Команда? Командой они были, когда вместе ели пиццу на полу в их первой съёмной квартире, смеялись до слёз над дурацкими комедиями и строили планы, в которых было место его простым радостям. Теперь же он чувствовал себя не игроком в команде, а скорее спортивным инвентарём, который нужно довести до нужной кондиции.
Он медленно поднял на неё глаза. Вся усталость дня испарилась, сменившись холодной, кристаллической яростью. Слова, которые он так долго давил в себе, спрессованные в тугой, горький ком, наконец-то рванулись наружу. Голос, которым он заговорил, был незнакомым ему самому — низким, лишённым всякой теплоты, металлическим.
— Я устал от твоей гречки и смузи! Я не хочу бегать марафоны и носить эти идиотские узкие джинсы! Ты выходила замуж за меня или за проект, который ты лепишь под себя, Лиза?!
Он сделал шаг ей навстречу, и она инстинктивно отступила, удивлённая этой внезапной атакой. Её лицо потеряло своё просветлённое выражение, на нём проступило недоумение и холодное раздражение.
— Ты помнишь меня, Лиза? Того парня, который ел шашлык, пил пиво и мог всю ночь напролёт рассказывать тебе анекдоты? Куда он делся? Ты его стёрла! Заменила на эту… улучшенную версию. Ты выбросила не пельмени. Ты выбросила часть меня. Ту часть, которая тебе не подошла, не вписалась в твою новую картину идеального мира с йогой на рассвете и семенами чиа. Тебе не нужен я, тебе нужен аксессуар. Идеальный муж для идеальной жены в идеальной соцсети.
Каждое слово он чеканил, вкладывая в него всю ту обиду, что копилась месяцами. Он видел, как желваки заходили на её скулах. Она больше не пыталась казаться понимающей и заботливой. Перед ним стояла чужая, рассерженная женщина.
— Это просто смешно, — ледяным тоном произнесла она. — Ты оправдываешь свою лень и нежелание развиваться. Это деградация, а не индивидуальность.
Но он уже её не слушал. Механизм был запущен. Словесная плотина прорвалась, и теперь его было не остановить.
Слова Лизы повисли в воздухе, холодные и окончательные, как приговор. «Деградация». Это слово ударило Максима не как оскорбление, а как диагноз. Диагноз, поставленный врачом, который видит в тебе не человека, а набор неправильных симптомов, подлежащих искоренению. Он смотрел на неё ещё мгновение, но видел уже не жену, а чужого, безжалостного селекционера, отбраковывающего неугодный материал. В этот момент спор закончился. Закончились слова, доводы и эмоции. Началось действие.
Он молча развернулся и пошёл на кухню. Его движения были лишены суеты, в них не было истерики или злости. Только тяжёлая, свинцовая решимость. Лиза осталась стоять в коридоре, скрестив руки на груди, уверенная, что он пошёл за стаканом воды, чтобы остыть. Она даже чуть усмехнулась про себя — его бунт был таким предсказуемым и беспомощным.
Максим открыл холодильник. Яркий светодиодный свет выхватил из полумрака кухни её мир, её идеологию, аккуратно расфасованную по стеклянным контейнерам. Вот они, её солдаты: ростки маша в одном лотке, пророщенная пшеница в другом. Рядом — идеально нарезанные кубики тофу, плавающие в мутноватой воде. На полке выше — батарея бутылочек с комбучей и миндальным молоком. Он не стал ничего бросать. Спокойно, методично, без единого лишнего движения, он начал выставлять всё это на столешницу. Один контейнер за другим.
— Что ты делаешь? — голос Лизы прозвучал уже не так уверенно. В нём появились нотки недоумения.
Максим не ответил. Он даже не посмотрел в её сторону. Он был полностью поглощён процессом. Словно хирург, удаляющий из тела чужеродные импланты. Он открыл шкаф под раковиной, достал оттуда самый большой и плотный мусорный пакет — чёрный, непроницаемый — и с резким щелчком расправил его. Затем он так же методично начал сгружать в него содержимое холодильника. Стеклянные контейнеры глухо стукались друг о друга внутри пакета.
— Максим, прекрати этот цирк, — её голос стал жёстче. — Ты хоть понимаешь, сколько это всё стоит? Это органические продукты!
Он проигнорировал её слова, будто говорил невидимый телевизор на фоне. Его мир сузился до этой простой задачи: очистить пространство. Закончив с холодильником, он перешёл к кухонным шкафчикам. Оттуда в пакет полетели пакеты с киноа, зелёной гречкой, кокосовой мукой и семенами чиа. Банки со спирулиной и хлореллой. Бутылки с сиропом агавы и кокосовым маслом. Он действовал с пугающим спокойствием, его лицо было сосредоточенным, почти отстранённым. Он не уничтожал. Он проводил дезинфекцию.
Лиза смотрела на это молчаливое разрушение её упорядоченной вселенной, и её лицо превращалось в ледяную маску. Недоумение сменилось холодной, белой яростью. Она видела, что это не импульсивный поступок. Это была декларация. Объявление войны. Последним в пакет отправился главный инструмент её алхимии — мощный блендер, который каждое утро превращал фрукты и овощи в зелёную жижу. Максим аккуратно отсоединил его от сети, свернул шнур и водрузил тяжёлый аппарат на гору пакетов и банок. Пакет угрожающе раздулся. Максим обхватил его горловину и одним движением затянул узел. Теперь всё было готово.
Тяжёлый чёрный пакет с глухим стуком опустился на пол. Максим выпрямился, разминая затёкшую спину. Он не смотрел на Лизу, но чувствовал её взгляд, прожигающий его затылок — холодный, оценивающий, полный презрения. Она не сдвинулась с места, продолжая стоять в дверном проёме, превратившись в идеальную, но ледяную статую. Её молчание было громче любого крика. В нём не было страха или обиды, только непоколебимая уверенность в том, что она — цивилизация, а он — варвар, устроивший бессмысленный погром.
Он обхватил узел на мешке двумя руками и потащил его к выходу. Пакет был неподъёмным, он цеплялся за пол, стеклянные банки внутри глухо звенели, словно прощаясь с домом. Этот звук был единственным нарушителем мёртвой тишины в квартире. Каждый метр давался ему с трудом, и этот физический труд, это усилие, необходимое, чтобы вытащить её мир из его дома, приносило ему странное, злое удовлетворение. Он не просто убирал мусор. Он совершал обряд изгнания.
Когда он поравнялся с ней, она наконец заговорила. Её голос был таким же ровным и лишённым эмоций, как и в самом начале.
— Ты жалок, Максим. Просто жалкий, слабый человек, который боится перемен. Ты предпочитаешь утонуть в своём болоте, вместо того чтобы приложить хоть малейшее усилие и стать лучше. Это твой выбор.
Он остановился, тяжело дыша. Он не повернул головы, просто смотрел на входную дверь, на свою конечную цель.
— Нет, Лиза, — ответил он тихо, но так, чтобы каждое слово дошло до неё. — Это не мой выбор. Это твой. Ты выбрала не меня, а идею. Ты влюбилась не в человека, а в материал, из которого можно вылепить что-то достойное тебя. Но я не глина. И я устал, что меня постоянно мнут и ломают.
Он сделал последний рывок и дотащил мешок до порога. Щёлкнул замок. Максим распахнул входную дверь и вытолкнул тяжёлый чёрный пакет на лестничную клетку. Тот с глухим, окончательным стуком рухнул на кафельный пол. Шум эхом разнёсся по пустому подъезду.
Максим не обернулся. Он остался стоять на пороге, спиной к ней и к квартире, которая перестала быть его домом. Он сунул руку в карман джинсов, нащупал ключи и кошелёк. Всё, что ему было нужно. Воздух подъезда, пахнущий пылью и чем-то неуловимо чужим, показался ему свежим и чистым.
— Вот, — сказал он, глядя на чёрный мешок, лежащий у его ног. — Это твой идеальный мир. Можешь забрать его и проваливать.
Он сделал шаг через порог, выходя из квартиры. И только тогда, уже стоя на лестничной клетке, он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза. В её взгляде не было ничего, кроме холода и отчуждения. И он ответил ей тем же.
— А я иду за пельменями…
