— Макс, мне нужно с тобой поговорить. Это важно.
Голос Лены был тихим, почти вкрадчивым, и тонул в рёве моторов, который извергали динамики огромной плазменной панели. Максим, развалившись на кожаном диване, не отрывал взгляда от экрана, где разноцветные болиды сливались в одну стремительную линию на очередном вираже. Его поза выражала полное, абсолютное довольство. Удобная одежда, бокал с дорогим виски на столике рядом, идеальная картинка на экране — его мир был отлажен, как швейцарские часы, и не терпел сбоев.
Лена постояла мгновение, набираясь решимости. Она знала, что вторгается на его территорию, в его священное время отдыха, и выбрала самый неподходящий момент. Но другого момента не было. Она сделала несколько шагов и остановилась у края дивана, перекрыв ему часть обзора.
— Максим, пожалуйста, удели мне минуту. Случилось несчастье.
Он нехотя повернул голову, и во взгляде его промелькнуло откровенное раздражение. Не злость, а именно то чувство, которое испытываешь, когда назойливая муха мешает тебе сосредоточиться.
— Лен, я же просил. Гонка. Финальный круг. Что там у тебя могло случиться такого, что не подождёт пятнадцать минут?
— Это не у меня. У Кати, — быстро проговорила она, пока его внимание снова не ускользнуло к экрану. — Её Костя выгнал. Только что. Они развелись, и он просто выставил её за дверь с одним чемоданом. Ей буквально некуда идти, родители на даче без связи. Ей нужно где-то переночевать. Всего на пару ночей, пока она что-нибудь не придумает.
Она выпалила это на одном дыхании, с надеждой глядя на него. Она не просила о многом. Их четырёхкомнатная квартира позволяла разместить с комфортом целый полк, не то что одного человека. Гостевая спальня пустовала месяцами. Это был простой человеческий жест, не требующий от него ровным счётом никаких усилий.
Максим поморщился, словно съел что-то кислое. Он снова отвернулся к экрану, где как раз показывали повтор эффектного обгона.
— Нет.
Слово было коротким, твёрдым и не оставляющим пространства для дискуссии. Оно прозвучало так же обыденно, как если бы она предложила ему выпить чаю, а он отказался.
— Что «нет»? — не поняла Лена. — Макс, ты не расслышал? Моя лучшая подруга на улице. Ночью. С вещами. Ей нужна помощь.
— Я всё расслышал, — он сделал глоток виски, не сводя глаз с мелькающих машин. — Ответ — нет. Она у нас ночевать не будет.
В его тоне не было даже намёка на сочувствие. Только глухое, упрямое нежелание. Словно она просила его не приютить попавшего в беду человека, а завести в доме какое-то грязное, больное животное. Лена почувствовала, как внутри у неё начинает закипать холодное недоумение.
— Но почему? Можешь ты хотя бы объяснить причину? Чем тебе помешает Катя, спящая в дальней комнате? Ты её, может, даже не увидишь.
Только тогда он нажал на кнопку пульта, и рёв моторов стих. Он медленно, с какой-то театральной тяжестью, поставил бокал на стол и повернулся к ней всем корпусом. Его взгляд был тяжёлым, изучающим, как у энтомолога, разглядывающего неразумное насекомое.
— Ты действительно не понимаешь или просто прикидываешься? — спросил он тихо, но в этой тишине было больше угрозы, чем в крике. — Я не хочу, чтобы в моём доме находились чужие люди со своими проблемами. Тем более такие. У меня тут не приют для обиженных и брошенных. Мой дом — это моя крепость, а не проходной двор.
— Крепость? — Лена переспросила, и в её голосе прозвучало искреннее недоумение. — Ты хочешь сказать, что моя лучшая подруга, человек, которого ты знаешь десять лет, для тебя — вражеская армия у ворот? Макс, это же Катя. Она попала в беду. Это вопрос элементарной человечности, а не обороны.
Он усмехнулся. Это была не весёлая усмешка, а кривая, полная превосходства гримаса. Он медленно поднялся с дивана, и его крупная фигура, казалось, заполнила собой всё пространство гостиной. Он подошёл к панорамному окну, за которым огнями переливался ночной город, и заложил руки за спину. Поза хозяина жизни, размышляющего о вечном.
— Человечность — это прекрасное слово для тех, у кого нет ничего ценного, что можно потерять. А у меня есть. У нас есть. У нас есть стабильность. Порядок. Спокойная, размеренная жизнь, которую я выстраивал годами. А твоя Катя — это не просто человек в беде. Она — носитель хаоса.
Лена смотрела на его спину, на идеальную линию плеч дорогого домашнего кардигана, и не верила своим ушам. Это был какой-то абсурдный, злой театр.
— Носитель хаоса? Ты сейчас серьёзно? Это моя подруга, а не какой-то информационный вирус!
— Именно вирус, — он обернулся, и его лицо было абсолютно серьёзным. В его глазах горел холодный огонь проповедника, излагающего свою единственно верную доктрину. — Такие, как она, — это токсичный актив. Пойми ты наконец, Лена. Она сейчас придёт сюда, вся разбитая, несчастная. И что начнётся? Вечерние посиделки на кухне. Рассказы о том, какой её Костя козёл. Потом плавный переход к тому, что все мужики — козлы. Потом она начнёт смотреть на нашу жизнь и невольно сравнивать. И сеять сомнения в твоей голове. «А вот Макс тебе цветы давно дарил?», «А почему вы в отпуск не едете?», «А ты уверена, что он тебя ценит?». Это не со зла, нет. Просто несчастные люди инстинктивно хотят, чтобы и другие стали несчастными. Это уравнивает их шансы.
Он говорил спокойно, методично, словно объяснял ей законы физики. И в этом спокойствии было нечто чудовищное. Он не просто отказывал в помощи, он подводил под свою чёрствость целую философию, уродливую и циничную.
— Ты считаешь, что наш брак настолько хрупкий, что его могут разрушить пара разговоров на кухне? — Лена чувствовала, как недоумение сменяется гневом, густым и горячим. — Ты настолько не уверен во мне? Или в себе?
— Я уверен в человеческой природе, — отрезал он. — Я видел это десятки раз. У партнёров, у друзей. Начинается один развод, и это как цепная реакция. Я не собираюсь подпускать эту заразу к порогу своего дома. Я слишком много вложил в нашу семью, чтобы рисковать ею из-за твоей сентиментальной глупости.
Он подошёл к ней вплотную. От него пахло дорогим парфюмом, виски и ледяным, непробиваемым эгоизмом. Он смотрел на неё сверху вниз, и в его взгляде не было и тени сомнения. Он был абсолютно, непоколебимо прав в своей вселенной.
— И что, что твоей подруге негде жить, Лена? У нас что, гостиница для бездомных, что ли? Пусть снимает посуточно что-то или гостиницу, но она точно у нас не останется, даже на одну ночь!
Эти слова, произнесённые без крика, деловым, решающим тоном, ударили сильнее пощёчины. Это была не просто позиция. Это был приговор. Её дружбе, её представлениям о порядочности, её вере в то, что человек, с которым она живёт, способен на сострадание. Он не просто отказал. Он обесценил и её подругу, и её саму, и чувства, которые она испытывала. Он брезгливо отмахнулся от чужой беды, как от уличной грязи, которую она пыталась принести в его чистый, стерильный мир.
Всё стихло. Даже звуки ночного города за окном, казалось, приглушились, втянутые в вакуум, который образовался в комнате после его слов. Лена стояла и смотрела на него. Не на мужа, с которым прожила восемь лет, не на отца своего будущего ребёнка, о котором они начинали говорить, а на совершенно незнакомого, чужого человека. Она видела его, как под микроскопом: идеальная укладка, дорогой кашемировый кардиган, который она сама ему подарила, ухоженные руки, самодовольная складка у губ. Он был похож на глянцевую картинку из журнала о красивой жизни. И эта картинка только что заговорила, изложив свой устав.
Гнев не ушёл. Он просто перестал быть горячим, обжигающим, который заставляет кричать и бить посуду. Он сгустился, остыл, превратившись во что-то твёрдое и тяжёлое внутри, как кусок свинца в груди. Она вдруг поняла всю тщетность спора. Спорить можно с человеком, который заблуждается. Убеждать можно того, кто сомневается. А перед ней стояла монолитная, непробиваемая глыба из принципов и убеждений, отполированная годами эгоизма до зеркального блеска, в котором отражался только он сам. Он не ошибся. Он не был зол. Он просто был таким. Это была его суть, его операционная система, и она только что увидела её исходный код.
Максим, истолковав её молчание как знак капитуляции, счёл инцидент исчерпанным. Он одержал победу, отстоял свои принципы и теперь мог проявить великодушие победителя. Он вернулся на диван, снова взял в руки пульт, но телевизор включать не стал.
— Ладно, не дуйся, — сказал он примирительно, как говорят капризному ребёнку. — Пойми, я забочусь о нас. О нашей семье. Я — защитник. Моя задача — отсекать всё, что может нам навредить. Твоя Катя — это угроза. Сегодня она, завтра ещё кто-то со своими проблемами. Так и дом превратится в реабилитационный центр. Оно нам надо?
Он говорил, а Лена больше не слышала смысла слов. Она слышала только шум. Шум, который издавал этот красивый, хорошо функционирующий механизм, объясняя свою программу. И в этом шуме она различила одну простую, убийственную истину: в его мире, в его «крепости», для любого слабого, оступившегося, для любого, кто не соответствовал его стандартам успеха и стабильности, места не было. И неважно, кто это был — её подруга, её родственник или, возможно, когда-нибудь, она сама.
Она медленно выдохнула. Её плечи расслабились, лицо утратило всякое выражение. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был спокойным, ясным и абсолютно пустым. В нём не было ни обиды, ни злости. Там не было ничего.
Это спокойствие смутило его больше, чем мог бы смутить любой крик. Он ожидал слёз, упрёков, сцены. А получил вот это — ледяное, отстранённое внимание. Он даже слегка напрягся, пытаясь понять, что происходит.
— Ты прав, — произнесла Лена. Голос её был ровным, без единой дрогнувшей нотки. Так говорят, соглашаясь с очевидным фактом, вроде того, что за окном ночь.
Максим моргнул.
— Что?
— Ты. Абсолютно. Прав, — повторила она, разделяя слова и вкладывая в каждое из них вес окончательного решения. — От разведённых женщин одни проблемы. Они действительно как вирус. Несут разрушение и хаос. Ты очень мудро поступаешь, что оберегаешь наш дом от этой заразы. Я была неправа, что поддалась эмоциям.
Она развернулась, подошла к кофейному столику, где лежал её телефон, и взяла его в руку. Её движения были плавными и точными, как у хирурга, готовящегося к операции. Никакой суеты. Никакой нервозности. Она разблокировала экран и провела пальцем по списку контактов. Максим смотрел на неё, и смутное, неприятное чувство начало зарождаться у него внутри. Он выиграл. Она согласилась с ним по всем пунктам. Но почему-то ему казалось, что он только что проиграл что-то очень важное, ещё не понимая, что именно.
Максим наблюдал, как Лена с непроницаемым лицом водит пальцем по экрану телефона. Он ожидал чего угодно: что она швырнёт этот телефон в стену, что разразится рыданиями, что начнёт кричать проклятия. Но она просто действовала. Спокойно, методично, словно выполняла рутинную рабочую задачу. Это было неправильно. Это выбивалось из привычного сценария их ссор, где он всегда оставался хозяином положения, а она — эмоциональной, просящей стороной. Сейчас роли, казалось, переменились, и это вызывало у него глухое, иррациональное беспокойство.
— Катюш, привет. Это я, — голос Лены звучал ровно и отчётливо, в нём не было и тени истерики, которую он ожидал услышать. — Слушай меня внимательно. Никуда не двигайся, оставайся там, где ты есть. Я сейчас бронирую тебе номер в «Гранд-Отеле» на проспекте. Да, знаю, что дорого. Это не твоя забота. Через десять минут на твой телефон придёт подтверждение брони. Вызовешь такси бизнес-класса, адрес я тебе скину. Нет, Катя, ничего не нужно объяснять. Просто сделай, как я говорю. Тебе нужно отдохнуть в тишине и комфорте. Мы поговорим завтра. Всё, жди смс.
Она завершила звонок и, не глядя на мужа, начала что-то быстро набирать на экране. Щелчки виртуальной клавиатуры были единственным звуком в комнате. Максим почувствовал укол раздражения, смешанного с облегчением. Проблема решалась. Без скандалов, без чужих людей в его доме. Он даже ощутил прилив снисходительного великодушия. Она поступила разумно. В конце концов, он её научил.
— Ну вот, — произнёс он с ноткой покровительства в голосе. — Видишь, как всё просто. Проблему всегда можно решить цивилизованно, деньгами. А ты сразу в панику. Молодец, что прислушалась ко мне.
Лена положила телефон на столик и только тогда подняла на него глаза. Её взгляд был чистым и холодным, как зимнее небо. Она смотрела сквозь него, словно он был стеклянным.
— Да. Я тебя услышала. Я всё сделала, как ты сказал. Проблема решена. Катя в безопасности и не осквернит твою крепость своим присутствием.
В том, как она произнесла слово «крепость», была едва уловимая, змеиная ирония. Но Максим, довольный собой, её не заметил.
— Вот и отлично. Я же говорил, что так будет лучше для всех. Инцидент исчерпан.
— Нет, — так же тихо ответила она. — Не исчерпан. Ты открыл мне глаза на очень важные вещи. На природу угрозы. И теперь, чтобы защитить тебя и твой мир окончательно, нужно сделать следующий логичный шаг.
Он нахмурился. Разговор принимал странный оборот. Он не понимал, куда она клонит.
— О чём ты говоришь? Какой ещё шаг?
Лена сделала едва заметное движение, будто сбрасывала с плеч невидимый груз. Её лицо осталось таким же спокойным, но в глубине глаз что-то сместилось, словно внутри неё окончательно замерла какая-то важная деталь, отвечавшая за тепло.
— По твоей же теории, я сейчас тоже стану проблемой. Я же общалась с «заражённой». Я сочувствовала ей. Хуже того, я хотела притащить её сюда. Значит, вирус уже во мне. А скоро я и сама стану полноценным носителем.
Она говорила так, будто цитировала параграф из учебника. Максим смотрел на неё, и до него медленно, со скрипом, как поворачивается ржавый механизм, начинал доходить смысл её слов. Холод пробежал по его спине, гораздо более ощутимый, чем от любого крика.
— Я стану тем самым дурным примером, который ты так ненавидишь. Я стану разведёнкой. Токсичным активом. И я не могу оставаться здесь и подвергать тебя такому риску. Это было бы просто безответственно с моей стороны — разрушать твой идеальный, стерильный мир изнутри. Ты же не захочешь жить с женщиной, которая вот-вот станет таким дурным примером?
Она не спрашивала. Она утверждала. Она взяла его философию, его оружие, и с хирургической точностью вонзила ему прямо в сердце его выстроенного мирка. Он смотрел на неё, открыв рот, но не мог произнести ни слова. Он построил крепость, чтобы защититься от хаоса внешнего мира, и не заметил, как самый главный враг оказался внутри. И этот враг только что, используя его же устав, объявил о полной и безоговорочной капитуляции его брака.
Лена спокойно поднялась, обошла его, не удостоив больше взглядом, и направилась не к выходу, а в гостевую спальню — ту самую, в которой она хотела поселить Катю. Она закрыла за собой дверь без хлопка, с тихим, окончательным щелчком замка.
А Максим остался стоять посреди своей идеальной гостиной. В своей неприступной крепости. Абсолютный победитель. В полном, оглушающем одиночестве…
