Больше десятка лет назад в жизни известнейшей российской артистической семьи случилось то, о чём они не могут забыть до сих пор. Всё это время родственники упорно отказываются комментировать произошедшее — любая попытка репортёров выведать хоть какие-то подробности наталкивается на глухую стену молчания.
А что творится в их особняке, скрытом от посторонних глаз? В то время как Высоцкая лучезарно ведёт программы о еде, а её муж триумфально поднимается на сцену за очередной наградой, их дочь Мария день за днём проживает собственную драму — незаметную для зрителей, но такую непростую.
То, что семья так старательно прячет от чужих взглядов, превосходит самые мрачные предположения. Речь о каждодневном чуде, которое противоречит всем медицинским прогнозам – о том, что идёт наперекор всем врачебным вердиктам и научным данным.
Жизнь, разделённая на две части
Октябрьским днём 2013-го ничто не предвещало беды. Обычная поездка по осенней Франции – отец и четырнадцатилетняя дочка в арендованном автомобиле. Кончаловскому тогда было уже за семьдесят, но режиссёр оставался бодрым и деятельным. Они о чём-то разговаривали, строили планы на будущее. Ни один из них не догадывался, что буквально через минуту их существование разлетится на осколки.
Скорость была приличной – километров восемьдесят. И вдруг машину резко выбросило на встречку – прямиком под колёса мчавшегося навстречу тяжеловоза. Столкновение оказалось чудовищным – от элегантного немецкого седана остались лишь искорёженные обломки. Режиссёр был пристёгнут – отделался переломами. А вот его дочь… Увы, Маша не была пристегнута.
Эта, казалось бы, простая деталь, превратилась для отца в пожизненный приговор. Груз вины, который невозможно сбросить – ведь именно он управлял машиной в тот роковой момент…
Полтора часа ушло на то, чтобы достать ребёнка из авто, а точнее из того, что осталось от машины. Список травм ужасал: серьёзнейшее повреждение мозга, переломы по всему телу, пострадали жизненно важные органы. Медики марсельского госпиталя озвучили свой вердикт, и он, увы, не оставлял места для оптимизма.
Операция растянулась на долгих четыре часа. Когда всё закончилось, девочка погрузилась в глубокую кому. Доктора лишь качали головами, ведь перспективы были почти нулевые, ткани мозга повреждены слишком сильно, процесс необратим. Но для родителей Марии это стало сигналом к началу битвы.
Проблеск надежды и новый удар
Первые месяцы превратились в сплошной больничный ад. Сперва французские госпитали на побережье, потом лучшие московские медицинские центры… И повсюду родителям твердили один и тот же жуткий диагноз: «без особых улучшений, состояние критическое».
Это нельзя было назвать ни комой, ни обычным сном. Медики использовали термин «минимальное сознание» – мучительное состояние, когда понимаешь, что твой ребёнок где-то там, внутри, он воспринимает голоса и касания, его мозг откликается на раздражители, но тело остаётся тюрьмой, из которой нет выхода.
Спустя долгие месяцы глухого молчания, когда надежда уже почти испарилась, случилось то, что родители называют не иначе как чудом. Юлия фактически переехала в реанимацию, она сидела рядом с дочерью часами, вела односторонние беседы, пересказывала книги, болтала о пустяках. И вдруг тихо, почти неслышно, прозвучало: «Мама».
Звук немедленно записали на диктофон. Аудио доставили отцу прямо на съёмки.
По словам очевидцев, знаменитый режиссер, чей возраст подходил уже к восьмидесяти годам, человек закалённый и волевой, он не смог удержаться – расплакался, как ребёнок.
Однако едва в сердцах поселилась надежда, как грянул новый удар. Состояние Марии резко ухудшилось – развилось воспаление лёгких в тяжёлой форме, температура взлетела, пришлось подключить искусственную вентиляцию. Истощённое тело не справлялось с инфекцией.
Режиссёр немедленно отказался от показа своего фильма и сел на первый же самолёт в Москву. С того момента их существование превратилось в мучительные метания между надеждой и отчаянием.
Особняк, превращённый в цитадель
Наступил момент, когда семья решилась на отчаянный шаг. Так, было решено перевезти Машу домой, вопреки всем медицинским протоколам.
Их загородное имение перестало быть местом для отдыха. Оно трансформировалось в укреплённый форпост, где есть всё для ведения этой бесконечной битвы. Но атмосфера здесь разительно отличалась от больничной. Здесь вместо холодных коридоров и безликих стен появилось живое пространство, где высокотехнологичная аппаратура органично сочеталась с родительским присутствием и заботой.
Никаких посторонних звуков, ведь девочке нужна абсолютная тишина. Специальная кровать реагирующая на любые колебания состояния. Мерцание мониторов, которые не пропускают ни одного вдоха. Возле девочки постоянно находится сиделка-профессионал, привезенная из Тель-Авива.
Содержание такого домашнего госпиталя обходится в астрономические цифры — каждые тридцать дней счёт идёт на десятки тысяч долларов. Однако в этой истории материальная составляющая уже не играет роли. Для них сейчас существует только одно – не отступать, держаться до конца, что бы ни случилось.
Каждое день Юлии уже много лет выглядит одинаково и это точно не бодрящий эспрессо на веранде. Она проводит часы у постели дочери. Она разрабатывает застывшие конечности, бесконечно что-то рассказывает про погоду, про прочие мелочи, про всё на свете, включает любимые песни Маши, надеясь увидеть хоть намёк на отклик.
Тысячи людей наблюдают за ней с экранов – энергичная, светящаяся изнутри женщина колдует над кастрюлями и делится кулинарными секретами. Но дома её встречает совсем другая действительность. Всегда стерильная посуда для кормления через трубку, аптечный шкаф размером со стену и жёсткое расписание медицинских манипуляций – всё минута к минуте.
Она наклоняется поближе и произносит едва слышно:
«Когда поправишься, мы снова поедем на юг Франции. И рулить будешь ты».
Младший брат, который не сдаётся
Петру едва исполнилось девять, когда грянула беда. В этом возрасте старшая сестра – это целая вселенная. Живая, весёлая, всегда рядом. А потом в одночасье всё изменилось. Маша, которая рассказывала ему истории перед сном, вдруг исчезла. То есть физически она осталась, но её как будто бы не стало. Для ребёнка это было психологической травмой, которую невозможно передать никакими словами.
Беда не просто отобрала у него сестру – она перевернула всю его жизнь. Девятилетний мальчишка внезапно столкнулся с такой болью, которая обычно по плечу только взрослым. И после этого ты уже никогда не будешь прежним.
Прошли годы, Петя уже вырос и та боль как будто нашла выход в чём-то другом – в стремление созидать, строить. Он выбрал архитектуру. А когда подошло время дипломного проекта, Петр разработал концепцию особого дома. И дом этот для Маши.
Кино как способ выжить
Режиссёр практически не касается темы той аварии в интервью. Зато его страдание будто пропитывает каждую сцену в работах, появившихся после той осени 2013-го.
В ленте «Рай» его супруга воплотила образ женщины, проходящей сквозь кошмар и теряющей саму себя. В «Дорогих товарищах» разворачивается душераздирающая история о матери, мечущейся в поисках исчезнувшей дочери среди всеобщего безумия.
Сам постановщик как-то сказал откровенно:
«Я не заметил тот грузовик вовремя. И теперь каждая моя картина – это попытка прожить и осмыслить то, что случилось».
Его фильмы превратились в единственную отдушину для той муки, которую невозможно держать внутри. Говорят, во время работы над одной из картин снимали эпизод, где героиня просто неподвижно лежит – видно только, как едва заметно поднимается и опускается грудь.
Для съёмочной группы это был обычный технический момент, а для Кончаловского — точная копия того, что он наблюдает каждый день возле кровати дочери.
Битва за каждую искру жизни
Родители хватаются за малейший шанс – пусть даже он кажется совершенно эфемерным. Они прочёсывают весь земной шар в поисках решения, готовы попробовать всё, что предлагает современная наука — от классических методик до спорных разработок на грани фантастики.
Пару лет назад в особняке установили высокотехнологичный робот-каркас европейского производства – устройство, призванное не дать организму окончательно атрофироваться. Девушку бережно фиксируют в этой металлической системе, и она начинает двигать её ногами, воссоздавая движения при ходьбе.
Всего двадцать минут каждый день — больше нельзя. Это попытка хоть как-то сохранить живые ткани, не дать им окончательно атрофироваться, напомнить мозгу о том, что такое движение. Высоцкая неизменно рядом — сжимает ладонь дочери и тихо произносит:
«Вот так, Машуль, мы двигаемся. Мы с тобой сейчас ходим».
Они нашли немецкую клинику, где им предложили испытать магнитную стимуляцию мозга. И сдвиги появились! Да, это было далеко от того прорыва, о котором мечталось, но даже минимальный прогресс воспринимался как триумф. Так, мускулатура стала податливее, изнуряющие судороги отступили.
Но все же настоящая опора – в показаниях медицинской техники. Энцефалограмма раз за разом фиксирует одно и то же: мозговая активность сохранена, он функционирует. Датчики регистрируют волны определённой частоты – специалисты говорят, такие обычно наблюдаются у людей в состоянии глубокого транса.
Юлия, как и всякая женщина на её месте, ловит каждый намёк на улучшение, каким бы призрачным он ни был. Врачи давно опустили руки. То, что они озвучивают, звучит жестко – по всем научным данным, вероятность выхода после такого срока, стремится к абсолютному нулю. Но разве это можно сказать матери в лицо?
28 сентября Марии Кончаловской исполнилось 26 лет. Двенадцать лет из них, она находится в этом безмолвном заточении. Если вдуматься – почти половина всей её жизни. Но ее родители за всё это время ни разу не опустили руки.
Есть вещи, о которых сложно судить со стороны. Можно ли назвать это упорство героизмом или это просто родительское сердце, которое не умеет сдаваться?
