— Мам, это верняк! Стопроцентный!
Голос Стаса, вибрирующий от плохо сдерживаемого энтузиазма, разрезал густую тишину старой кухни. На потёртый лак кухонного стола, помнившего ещё советские застолья, легли несколько листов формата А4. Дешёвая офисная бумага была испещрена кривоватыми диаграммами и мутными, выцветшими при печати картинками, скачанными из интернета. Это был наглядный материал для очередного гениального плана, который должен был наконец-то вытащить их семью из финансовой ямы и вознести на вершину успеха.
Его сестра Вика, сидевшая рядом, подалась вперёд всем телом, её глаза горели отражённым от брата огнём. Она не произносила ни слова, но вся её поза выражала абсолютное, беспрекословное согласие с каждым его жестом, с каждым вздохом. Она была идеальным эхом, усиливающим любую идею Стаса до масштабов вселенского откровения.
Их мать, Галина Семёновна, сидела напротив. Она не смотрела на распечатки. Её взгляд был прикован к тёмному, почти чёрному чаю в её чашке. Она медленно, почти ритуально, помешивала его ложечкой, и этот тихий, однообразный звон был единственным звуком, который пытался спорить с возбуждённой речью её сына. Она видела этот спектакль уже не в первый раз. Менялись только декорации: то это был проект «элитной кофейни на колёсах», ржавый труп которой до сих пор гнил во дворе у дальнего родственника; то «инновационная городская эко-ферма» на их крохотном балконе, после которой ей пришлось самой выносить на помойку мешки с испорченной землёй и мёртвыми ростками.
— Ты пойми, это не просто купи-продай, это целая философия! — Стас провёл пальцем по одной из диаграмм, оставляя на бумаге жирный след. — Мы создаём онлайн-маркетплейс для ремесленников. Гончары, резчики по дереву, кто-то вяжет, кто-то плетёт из лозы. Эксклюзив! Душа! Люди хотят вещи с историей, а не безликий пластик с китайских заводов.
— Это потрясающе, Стас! — наконец подала голос Вика, её тон был полон благоговения. — Мама, ты только вдумайся, какой это потенциал! Мы ведь даже не будем производить сами, никаких затрат на сырьё! Только платформа, которая соединяет мастера и покупателя. Чистая прибыль на комиссии!
Галина Семёновна сделала глоток. Горечь чая растеклась по языку, привычная и знакомая. Она смотрела на своих детей — тридцатилетнего мужчину и его двадцатисемилетнюю сестру — и видела перед собой двух азартных подростков, убеждённых, что они вот-вот сорвут джекпот. Их глаза горели искренней верой в успех, и эта вера делала всю ситуацию ещё более невыносимой. Они не были мошенниками. Они были хуже — они были наивными мечтателями, чьи мечты оплачивала она из своего кармана социального работника.
— Нам нужно всего ничего, — Стас перешёл к главному, его голос стал ниже, солиднее. — На разработку сайта, на серверы и на агрессивную рекламную кампанию в первые три месяца. Мы всё посчитали. До копейки.
Он положил поверх всех графиков последний лист. На нём жирным шрифтом была набрана одна-единственная цифра: 500 000.
— Мам, ну что ты? — Вика не выдержала её молчания. — Это же шанс для всех нас.
Стас подхватил её мысль, решив нанести решающий удар. Он обошёл стол и положил руку ей на плечо.
— Мам, это инвестиция. В наше общее будущее. Ты только возьми кредит, а мы тебя через год озолотим! Клянусь! Будешь жить, ни в чём себе не отказывая, мы тебя содержать будем!
Фраза повисла в воздухе. Она была последней каплей. Усталое, непроницаемое выражение на лице Галины Семёновны треснуло. Она медленно подняла на сына взгляд. Взгляд человека, который только что услышал свой приговор. Она с почти демонстративной аккуратностью поставила чашку на блюдце. Тихий удар фарфора о фарфор прозвучал на кухне как выстрел стартового пистолета. Гонка началась.
Рука Стаса, лежавшая на плече матери, показалась ему вдруг чужой и неуместной. Он почувствовал, как под его ладонью напряглись мышцы, окаменев. Галина Семёновна не сбросила его руку, она просто перестала её замечать, словно та была не живой частью её сына, а случайным, неприятным предметом. Она медленно подняла голову, и её глаза, до этого момента тусклые и отстранённые, сфокусировались на лице Стаса. В них не было ни обиды, ни усталости. Только холодная, выжигающая пустота.
— Содержать меня будете? — её голос был тихим, но в нём не осталось и тени той материнской мягкости, к которой они привыкли. Он стал плоским, лишённым интонаций, и от этого — пугающе твёрдым. — Это ты, Станислав, будешь меня содержать? Который на прошлой неделе не мог найти денег, чтобы оплатить свой собственный телефон?
Стас отдёрнул руку, словно обжёгся. Вика съёжилась на стуле. Весь их отрепетированный энтузиазм начал осыпаться, как плохая штукатурка.
— Мам, ну это же временно… — начал было Стас, но она его не слушала.
Она обвела взглядом их обоих, её губы скривились в усмешке, лишённой всякого веселья. Это была гримаса человека, которому только что рассказали очень плохой анекдот, который он уже слышал сотню раз.
— Да ты со своей сестрой даже себя не можете содержать, а говоришь ещё, что вы меня будете потом содержать, если я вам дам сейчас денег! Воспитала нахлебников на свою голову!
Эти слова не были сказаны на повышенных тонах. Они упали на стол с тяжестью булыжников, разбив вдребезги хрупкую конструкцию их «гениального плана».
— Это неправда! — взвилась Вика. — Мы стараемся!
— Стараетесь? — Галина Семёновна наконец-то посмотрела на распечатки. Она взяла один лист, поднесла к лицу, будто изучая, а затем медленно, с наслаждением, разорвала его пополам. И второй. И третий. — Я сейчас расскажу вам про ваши старания. Двести тысяч на «кофейню на колёсах». Этот ржавый гроб до сих пор стоит у дяди Миши, и он мне каждый месяц напоминает, когда я его заберу. Ещё сто двадцать тысяч на «эко-ферму». Где она? Я сама выносила ваши горшки с гнилью, потому что у вас «пропала мотивация». Сорок тысяч на курсы по продвижению в соцсетях, после которых ты, Стас, должен был стать гуру маркетинга, а вместо этого пришёл ко мне за деньгами на квартплату. Это всё мои кредиты. Не ваши. Мои. С моими процентами.
Она сгребла обрывки в кучу и швырнула их в мусорное ведро. Звук упавшей бумаги был единственным резким звуком в этой сцене.
— Но это был опыт! — воскликнул Стас, его лицо побагровело от унижения. — В бизнесе не бывает без ошибок! Так все начинают!
— Все начинают со своих денег, Станислав! Или с денег инвесторов, которых смогли убедить. А не с пенсии и зарплаты матери, которую потом ещё и обещают «озолотить»! Полмиллиона! Вы хоть представляете, что это за сумма? Это пять лет моей жизни, если я перестану есть!
Шок прошёл. На его место пришла обида — горячая, ядовитая, самооправдательная. Дети больше не чувствовали себя виноватыми. Они чувствовали себя несправедливо атакованными.
— Мы же для всех стараемся! Для семьи! — голос Вики задрожал от подступающей злости. — Мы хотим лучшей жизни! А ты… Ты просто не веришь в нас! Никогда не верила! Тебе проще считать нас неудачниками!
— Да, — подхватил Стас, обретая новую почву под ногами. — Ты всегда была против. Любая наша идея — это сразу «провал», «не получится». Может, поэтому и не получалось? Потому что от тебя шла не поддержка, а один сплошной негатив! Тебе, наверное, просто нравится, что мы от тебя зависим
— Тебе, наверное, просто нравится, что мы от тебя зависим.
Эта фраза, брошенная Стасом, не была криком. Она была произнесена с холодной, обиженной уверенностью, и именно это сделало её такой чудовищной. Галина Семёновна замерла. Она смотрела на своего сына, и в её сознании что-то сместилось. Вулкан её гнева, только что извергавшийся лавой упрёков, внезапно остыл, оставив после себя лишь выжженное поле недоумения. Она ожидала слёз, мольбы, может быть, даже хлопанья дверью. Но вместо этого она получила счёт. Не финансовый, а моральный.
— Любое дело, мам, это не только деньги. Это энергия. Это вера, — Стас, почувствовав, что его слова попали в цель, обрёл второе дыхание. Он больше не был просителем. Он становился прокурором. — А от тебя всегда исходил только холод. Ты давала деньги, да. Но давала так, будто заранее хоронила и нас, и нашу идею. Словно покупала себе право потом сказать: «А я же говорила».
— Каждый божий день с этой кофейней ты спрашивала не «Как дела?», а «Ну что, есть выручка?». Каждый день! — подхватила Вика, и её голос обрёл металлическую жёсткость. — Ты создавала такое давление, что руки опускались. Вместо того чтобы думать о развитии, мы думали только о том, как бы тебя не разочаровать в очередной раз! И в итоге всё равно разочаровали!
Галина Семёновна медленно опустилась на свой стул. Она смотрела на их лица — искажённые праведным негодованием — и не узнавала их. Это были не её дети. Это были чужие, жёсткие люди, которые только что взяли все её жертвы, все её бессонные ночи с мыслями о долгах, всю её панику перед звонками из банка, и перековали это в оружие против неё самой.
— А балкон? — продолжал наступление Стас. — Ты каждый раз, проходя мимо, так вздыхала, будто мы там не зелень выращивали, а мусор складировали, который тебе придётся выносить. Ты ни разу не подошла и не сказала: «Ребята, как здорово у вас получается!» Ты только смотрела на счета за свет и воду. Эта твоя вечная экономия, твоё вечное ожидание провала — оно заразительно, мам. Оно убивает любую инициативу на корню.
Она хотела что-то сказать. Что-то о том, что свет и вода не берутся из воздуха. Что её вздохи были не от неодобрения, а от смертельной усталости после двенадцатичасовой смены. Что её вопросы о выручке были не давлением, а отчаянной надеждой, что на этот раз всё получится, и ей не придётся снова ужиматься и занимать до зарплаты. Но слова застряли в горле. Она вдруг поняла, что любая её попытка оправдаться будет воспринята как очередное доказательство её «токсичности» и «негатива». Они выстроили идеальную, непробиваемую защиту.
— Так что, может быть, дело не в том, что наши идеи были плохими, — подытожила Вика, глядя на мать с холодным сочувствием, как врач смотрит на безнадёжного пациента. — А в том, что у нас не было главного — надёжного тыла. Человека, который бы просто верил. Без условий и без оглядки на деньги. Ты давала нам финансы, но отбирала крылья. И теперь ты удивляешься, почему мы не можем взлететь.
Они замолчали. Их обвинения, чётко сформулированные и согласованные, повисли в воздухе кухни. Разорванные листы в мусорном ведре казались теперь не символом её протеста, а уликой против неё самой — доказательством её разрушительной силы. Галина Семёновна смотрела на них, и жгучая обида внутри неё сменялась чем-то другим. Чем-то ледяным и очень ясным. Она вдруг увидела всю ситуацию не как мать, а как посторонний наблюдатель. И то, что она увидела, ей не понравилось. Совсем. Она перестала чувствовать вину. Она перестала чувствовать что-либо, кроме холодной, отрезвляющей ясности.
Тишина, наступившая после слов Вики, была совсем не той, которую они ожидали. Это была не оглушённая тишина после скандала, а сосредоточенная пауза перед вынесением вердикта. Галина Семёновна сидела неподвижно, её руки спокойно лежали на коленях. Холодная ясность, зародившаяся внутри неё, окончательно вытеснила и гнев, и обиду. Она смотрела на своих детей, но видела лишь двух взрослых, посторонних ей людей, которые только что с предельной чёткостью объяснили ей, в чём её главная ошибка. И она, к своему удивлению, с ними согласилась.
Она медленно поднялась. В её движении не было ни резкости, ни усталости. Это было движение человека, принявшего окончательное решение. Стас и Вика инстинктивно напряглись, ожидая новой волны упрёков или, наоборот, капитуляции. Но Галина Семёновна подошла к окну и несколько секунд молча смотрела во двор, на старую берёзу. Затем она обернулась. На её лице не было никаких эмоций.
— Вы правы, — сказала она. Её голос был ровным и спокойным, и это было страшнее любого крика. — Абсолютно правы.
Стас и Вика переглянулись. Такой реакции они не ожидали. Они готовились защищаться, спорить, доказывать. Но их мать не спорила. Она сдалась, но как-то не так.
— Я действительно источник негатива, — продолжила Галина Семёновна, обводя кухню взглядом, словно видела её впервые. — Моё вечное ожидание провала, мои вздохи, мои вопросы о деньгах… Всё это, как вы верно заметили, убивало вашу инициативу. Мой дом, мои деньги, моё присутствие — это якорь, который не даёт вашему кораблю отплыть. Я — токсичная среда для вашего гения.
Она говорила это без малейшей иронии. Она констатировала факт, который ей только что любезно предоставили. Стас открыл рот, чтобы что-то сказать, возможно, смягчить формулировку, но Галина Семёновна жестом его остановила.
— Нет, не перебивай. Я впервые за много лет поняла всё очень чётко. Благодаря вам. Вы хотите взлететь, но вам мешают крылья, которые я вам подрезаю. Вы хотите стать самостоятельными, но моя опека делает вас зависимыми. Это парадокс, и его нужно решить. Раз и навсегда. Поэтому я приняла решение.
Она сделала паузу, давая словам улечься.
— Я больше не буду стоять у вас на пути. Я хочу, чтобы вы наконец-то стали успешными. Чтобы у вас всё получилось. И для этого я должна устранить главную причину ваших неудач. Себя. С завтрашнего дня у вас есть ровно месяц, чтобы найти себе отдельное жильё. Через тридцать дней вы съезжаете.
На кухне воцарилось абсолютное безмолвие. Стас и Вика смотрели на неё, не в силах поверить в услышанное. Их лица, только что полные праведного гнева, вытянулись и побледнели.
— Мам, ты что такое говоришь? — первым очнулся Стас. — Мы же не это имели в виду…
— Нет, вы имели в виду именно это, — твёрдо ответила Галина Семёновна. — Вы просто не решались произнести это вслух, а я вам помогла. Это мой последний и самый главный вклад в ваш бизнес-проект. Моя финальная инвестиция. Я дарю вам свободу. Полную и безоговорочную. Больше никаких моих денег. Никаких моих вздохов. Никакого контроля. Только вы, ваши гениальные идеи и целый мир возможностей. Ничто не будет вас больше тормозить.
— Но… куда мы пойдём? — пролепетала Вика, её уверенность испарилась без следа.
— Куда угодно. Вы взрослые, умные, полные идей люди. Вы найдёте решение. Ты, Стас, гуру маркетинга. Ты, Вика, генератор креатива. Объедините свои таланты. Снимите комнату. Начните с малого, как все великие бизнесмены. Докажите всем, и в первую очередь себе, что дело было во мне. Я даю вам этот шанс.
Она подошла к столу, взяла свою остывшую чашку и спокойно направилась к раковине. Она повернулась к ним спиной и включила воду. Тихий шум льющейся воды стал звуковым занавесом, отделившим её от них. Для неё этот разговор был окончен. Окончательно. А Стас и Вика остались стоять посреди кухни, в одночасье осиротевшие, оглушённые гробовой тишиной наступившего будущего, в котором их только что заставили стать взрослыми. Их «победа» обернулась полным и сокрушительным поражением…
