— Серёг, а что так криво-то? И цвет какой-то унылый выбрал.
Голос Вадима, громкий и уверенный, ударил по ушам так же внезапно, как лязг упавшего на плитку мастерка. Сергей не обернулся. Он медленно выпрямил спину, и каждый позвонок отозвался тупой, ноющей болью, словно его только что выдрали из тела и вставили обратно. Солнце, уже перевалившее за зенит, било по непокрытой голове раскалённым молотом, превращая мысли в вязкую, тягучую массу. Он провёл тыльной стороной грязной, покрытой цементной пылью ладони по мокрому лбу, оставляя на коже песчаный след. Только после этого он повернулся, щурясь от яркого света.
У калитки, которую он утром смазал, чтобы не скрипела, стоял Вадим. Свежий, отдохнувший, в безупречно белоснежной футболке-поло и светлых льняных шортах, которые казались ослепительными на фоне перекопанной земли и мешков с сухой смесью. Рядом с ним, будто сошедшая с обложки журнала о загородной жизни, замерла его жена Инга. На ней было лёгкое летнее платье, а в руке она сжимала маленькую сумочку так, будто боялась испачкать её о сам деревенский воздух. Она не смотрела на работу Сергея. Её взгляд с откровенным, почти физическим отвращением скользил по грядкам с сочным укропом и кривоватым, но надёжным парником, который Сергей сколотил в прошлые выходные из остатков досок.
— Привет, — выдавил из себя Сергей. Голос прозвучал хрипло от пыли, жажды и подкатившего к горлу комка.
— Привет-привет, трудяга, — Вадим сделал несколько шагов по уже выложенной части дорожки, цокая дорогими сандалиями по серому бетону. Он остановился, наклонился, театрально прищурился, оценивая шов между двумя плитками, и ткнул в него пальцем с ухоженным ногтем. — Не, ну серьёзно. У тебя уровень-то есть? Вон тот край завален. Первый же хороший дождь пойдёт – лужа будет стоять прямо на входе. Потом спасибо скажешь за совет.
Сергей посмотрел на плитку. Он видел этот едва заметный завал ещё час назад и собирался его переделать. Он встал сегодня в шесть утра, пока роса ещё не сошла с травы, чтобы успеть сделать как можно больше до их приезда. Он таскал мешки с песком, от которых казалось, вот-вот треснет поясница. Он месил тяжёлый, неподатливый раствор, резал плитку болгаркой, вдыхая едкую бетонную пыль, оседавшую в лёгких. Его руки гудели от напряжения, кожа на костяшках пальцев была стёрта до болезненной красноты. А Вадим, его лучший друг с первого класса, первое, что сделал, выйдя из прохладного, пахнущего новой кожей салона своего кроссовера, – ткнул пальцем в его мелкую ошибку.
— Исправлю, — коротко бросил Сергей и снова наклонился к работе, подцепляя мастерком непокорную плитку. Мышцы спины протестующе заныли.
— Да ладно, не кипятись. Я же как лучше хочу, помочь, — Вадим покровительственно похлопал его по потному, грязному плечу. Его рука была чистой и прохладной. — Может, подсобить чем?
Вопрос был риторическим, пустым звуком. Оба знали, что Вадим никогда не предлагал помощь всерьёз. Его холёные руки, привыкшие к рулю и клавиатуре ноутбука, не были созданы для грязной работы. Это был жест, вежливый ритуал, который должен был подчеркнуть его мнимое участие и великодушие.
— Не надо. Я сам, — Сергей с силой вдавил плитку в песчаную подушку, выравнивая её. Он чувствовал на своей спине взгляд Инги – холодный и оценивающий. Она наверняка сравнивала его, потного, чумазого мужика в старых вытянутых трениках, со своим лощёным, успешным мужем, и сравнение это было явно не в его пользу.
— Ну, как знаешь, хозяин – барин, — Вадим легко развернулся. — Мы тогда в беседку пойдём. Там мясо, угли, все дела. Ты же всё подготовил? А то мы с дороги голодные, как волки. Инга, дорогая, смотри под ноги, тут у Сергея… творческий беспорядок.
Он подхватил жену под локоть и, как будто проводя её через минное поле, повёл к беседке. Сергей смотрел им вслед. Он видел, как Инга брезгливо обогнула тачку с остатками раствора. Слышал, как Вадим уже начал командовать, открывая пакет с углями, и как он объяснял жене, что угли эти – особенные, для правильного жара. Раздражение, густое и горячее, как смола, поднялось из самого живота к горлу. Он сглотнул, проталкивая его обратно. Это же Вадик. Друг детства. Он не со зла. Он просто такой. Так он говорил себе последние двадцать лет. Сергей взял в руки тяжёлую резиновую киянку и с глухой, концентрированной злостью ударил по плитке, загоняя её на место. Раз. Ещё раз. И ещё. Пока костяшки пальцев, сжимавших рукоятку, не побелели.
Сергей закончил с плиткой. Он не стал добиваться идеала – сейчас это казалось бессмысленным. Он бросил киянку и мастерок в ведро с мутной водой, чувствуя, как протестующе заныли мышцы спины. Под навесом у дома он дёрнул рукоятку умывальника. Ледяная вода из скважины обожгла руки, смывая серую цементную пыль. Он плеснул водой в лицо, на горящую шею, и на секунду, пока капли стекали по щекам, почувствовал облегчение. Но оно тут же испарилось, когда он выпрямился и увидел своё отражение в маленьком, треснувшем зеркале: уставшее, красное от солнца лицо, прилипшие ко лбу волосы, старая выцветшая майка. Он был похож на своего отца в последние годы жизни на этой же самой даче.
Он медленно пошёл к беседке. Вадим уже хозяйничал у мангала, который Сергей утром вычистил и подготовил. Он стоял к нему спиной, широко расставив ноги, и с видом знатока ворошил угли длинной кочергой. Рядом, на лавке, сидела Инга, положив ногу на ногу. Она с вежливым интересом разглядывала свои ногти.
— Угли передерживаешь, Серёга, — сказал Вадим, не оборачиваясь. Он всегда знал, кто и когда к нему подходит. — Их надо до седины доводить, а потом жар сбивать. А у тебя они уже остывать начали. Весь сок из мяса вытянешь.
Сергей молча сел на лавку напротив Инги. На столе уже стояли тарелки, нарезанные овощи и бутылка водки, которую он специально для друга купил, хорошую, дорогую. Вадим достал из большого пакета-холодильника шампуры с мясом. Мясо Сергей мариновал сам, с ночи. Лук, специи, немного уксуса – старый, проверенный рецепт, который никогда не подводил.
Вадим поднёс один шампур к лицу, принюхался. Его ноздри брезгливо дрогнули.
— Уксусом прёт. Ты что, до сих пор в уксусе маринуешь? Серёг, это же прошлый век. Он же волокна сжигает, мясо сухое получается. Надо в кефире. Или в минералке с киви. Я тебе сто раз рассказывал.
— Мне так нравится, — ровно ответил Сергей, глядя на свои руки, лежащие на столе. Грязь из-под ногтей вымыть до конца так и не удалось.
— Ну, нравится… — протянул Вадим, укладывая шампуры на мангал. — Дело вкуса, конечно. Кому и кобыла невеста.
Инга тихо хихикнула в кулак. Сергей поднял на неё глаза. Она тут же сделала серьёзное лицо, но в уголках её глаз всё ещё плясали смешинки.
— Вадим просто гурман, — сказала она примирительно. — Он к еде очень трепетно относится.
Сергей ничего не ответил. Он взял бутылку водки, открутил крышку и налил себе полную стопку. Ледяная жидкость обожгла горло, но не принесла тепла. Он налил вторую. Он вспоминал, как Вадим учил его клеить обои в его первой квартире, критикуя каждый стык. Как он объяснял, какую машину Сергею надо было купить, презрительно осматривая его подержанный «Логан». Как он советовал, в какой отель ехать в отпуск, потому что тот, что выбрал Сергей, был «для нищебродов». И каждый раз Сергей молчал. Потому что Вадим – друг. Потому что он успешнее, богаче, умнее. Наверное, ему виднее.
— Мясо жестковато, — сказал Вадим, с трудом прожевав первый кусок. Он уже сидел за столом, развалившись на лавке, как падишах. — Я же говорил. Уксус всё убил. Тебе бы маринады мои попробовать, Серёг. И мясо надо брать шейку, а у тебя, похоже, задняя часть. Ты бы хоть спросил меня, я бы тебе подсказал, где брать.
Это стало последней каплей. Не слова. А этот сытый, самодовольный тон. Тон человека, который приехал в чужой дом, к уставшему, работавшему весь день другу, и теперь сидит, жрёт его мясо, пьёт его водку и учит его жить. Ярость, копившаяся не день, не месяц, а годами, ударила в голову сильнее, чем двойная порция водки. Сергей с грохотом отодвинул лавку и встал. Он посмотрел на Вадима, на его жующий рот, на его чистую белую футболку, и вся его жизнь, вся их «дружба» показалась ему одним сплошным, бесконечным унижением.
Грохот отодвинутой лавки был таким резким, таким чужеродным в этом тихом, солнечном дне, что на мгновение показалось, будто где-то рухнуло дерево. Вадим замер с куском мяса на полпути ко рту. Его лицо, только что расслабленное и сытое, выражало лёгкое недоумение, какое бывает у человека, которому внезапно прервали приятную трапезу. Инга вздрогнула и инстинктивно выпрямила спину, её фарфоровое лицо застыло в маске холодного изумления. Она смотрела на Сергея так, будто он был не хозяином дома, а диким животным, выскочившим из леса.
Сергей молчал, переводя дыхание. Воздух, казалось, превратился в раскалённый сироп, который обжигал лёгкие. Он смотрел не на Вадима, а на его руку, держащую вилку с наколотым куском шашлыка. Его шашлыка. И в этом простом образе — холёная рука друга с его мясом — для Сергея сконцентрировалась вся несправедливость последних лет. Вся его работа, его пот, его деньги, его отпуска, потраченные на эти шесть соток, превращались в простое угощение для сытого, вечно недовольного гостя.
— Ты хоть один гвоздь здесь забил? — голос Сергея был низким и глухим, лишённым всяких эмоций. Он не кричал. Пока. — Хоть одну грядку прополол? Ты хоть раз спросил, надо ли привезти мешок цемента, а не ящик пива?
Вадим медленно положил вилку на тарелку. Лёгкое недоумение на его лице сменилось снисходительной усмешкой. Он решил, что его друг просто переутомился и перебрал с водкой на голодный желудок.
— Серёг, ты чего? Жара в голову ударила? Сядь, поешь, всё нормально. Я же по-дружески, с критикой. Чтобы ты развивался.
Это слово — «развивался» — стало детонатором. Оно взорвало плотину, которую Сергей строил годами. Ярость, чистая и незамутнённая, ударила ему в голову, вымывая остатки усталости и водки. Он сделал шаг к столу, опёрся костяшками пальцев о грубые доски.
— Развивался?! — заорал он, и от этого крика вспорхнула с яблони какая-то пичуга.
— А что не так?
— Я вкладываю сюда все выходные и все деньги не для того, чтобы ты приезжал раз в месяц со своей королевой, жрал мой шашлык и учил меня, как правильно плитку класть! Это моя дача! Забирай свою компанию и проваливайте! И чтобы я вас больше на своей земле не видел!
Он говорил, и с каждым словом из него выходил гной многолетних обид. Он видел перед собой не друга, а надменного контролёра, который никогда не протягивал руку, чтобы помочь, но всегда был готов указать на недостаток. Инга сидела не шелохнувшись, её лицо потеряло всякий цвет. Вадим тоже перестал улыбаться. Его челюсти сжались, а в глазах появился холодный, злой блеск.
— Я тебя не просил о помощи! Я тебя звал как друга! А ты тащишься сюда, чтобы показать, какой ты успешный, а я неудачник, ковыряющийся в земле! Чтобы ткнуть меня носом в то, что у тебя всё лучше — машина, жена, маринад для шашлыка! Доволен?! Натешился своим превосходством?!
Сергей выпрямился во весь рост. Он больше не был уставшим мужиком в грязной майке. Он был хозяином своей земли, и глаза его горели праведным гневом. Он резко, отсекая все возможные возражения, указал рукой в сторону калитки.
— Забирай свою компанию и проваливайте. И чтобы я вас больше на своей земле не видел.
Это моя дача! Моя! Понял?! Я здесь спину рву, в грязи по уши, чтобы было куда приехать, чтобы было место, а не этот сарай, что от отца остался! А ты что?! Ты приезжаешь, как барин в имение, морду кривишь, что плитка у меня унылая, а мясо жёсткое!
На несколько секунд в мире остались только три звука: стрекот кузнечиков в высокой траве, далёкий гул проезжающей электрички и тяжёлое дыхание Сергея. Вадим смотрел на него, и на его лице медленно, как проявляется фотография, проступало выражение оскорблённого высокомерия. Он не был напуган. Он был взбешён тем, что этот человек, этот вечный «младший партнёр» по жизни, посмел поднять на него голос. Он медленно встал, аккуратно одёрнул свою белоснежную футболку, словно стряхивая с неё невидимую пыль, и посмотрел на Сергея сверху вниз.
— Ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь, — произнёс Вадим тихо, но каждое слово было наполнено ядовитым презрением. — Ты забыл, кто тебе одалживал деньги, когда ты свой этот «Логан» покупал? Кто устроил тебя на работу, когда тебя с завода попёрли? Ты сидишь в грязи на этих своих шести сотках и думаешь, что ты чего-то достиг? Да вся твоя жизнь — это вот эта кривая плитка и жёсткий шашлык.
Он сделал шаг из-за стола, обходя его, приближаясь к Сергею. Инга, как бледная тень, вжалась в лавку, её глаза испуганно метались от одного мужчины к другому. Она хотела что-то сказать, остановить мужа, но страх парализовал её.
— Я приезжал сюда не потому, что мне нравятся твои грядки, — продолжал Вадим, его голос набирал силу. — Я приезжал из жалости! Потому что мне было жалко смотреть, как мой друг детства превращается в забитого мужика, который радуется новому парнику. Я пытался тебя тянуть, дать тебе совет, показать, как живут нормальные люди! А ты… ты так и остался ковыряться в земле. И сдохнешь здесь, в этой земле, удобряя свой укроп.
Он почти шипел эти слова, выплёвывая их в лицо Сергею. Но Сергей больше не слушал. Вся ярость, весь кипящий гнев внутри него вдруг остыл, сменившись холодным, кристальным пониманием. Он смотрел сквозь Вадима, и в его голове не осталось ни одной мысли, ни одной эмоции. Только пустота. И решение.
Не говоря ни слова, Сергей развернулся и пошёл к старому сараю. Его шаги были ровными и твёрдыми. Он не спешил и не медлил.
— Куда ты пошёл? Я с тобой не договорил! — крикнул ему в спину Вадим. — Вечно ты убегаешь от правды!
Сергей не обернулся. Он дёрнул на себя тяжёлую, рассохшуюся дверь сарая. Внутри пахло прелой землёй и старым железом. Он на мгновение задержался, привыкая к полумраку, а затем его взгляд нашёл то, что он искал. В углу, прислонённая к стене, стояла тяжёлая кувалда с длинной, отполированной годами рукояткой. Он взял её в руки. Вес был привычным и правильным.
Когда он вышел из сарая, Вадим и Инга уже стояли у беседки. Инга дёргала мужа за рукав, что-то испуганно шепча. Вадим отмахнулся от неё, но в его глазах уже не было прежней уверенности. В них появилось что-то новое — тревога, непонимание.
Сергей прошёл мимо них, не удостоив взглядом. Он подошёл прямо к мангалу. Это был не его старый, сваренный из бочки мангал. Это был подарок Вадима на прошлый день рождения — блестящий, дорогой, с крышкой, датчиком температуры и боковой полочкой. Подарок, который сопровождался получасовой лекцией о правильной культуре барбекю.
Сергей размахнулся. Кувалда со свистом рассекла воздух. Первый удар пришёлся точно в центр блестящей крышки. Раздался оглушительный, рваный звук сминаемого металла, который эхом прокатился по всему участку. Крышка вогнулась внутрь уродливым кратером. Он ударил снова, целясь в ножку. Мангал покачнулся. Третий удар — по боковой полочке. Крепления вылетели с визгом, и полка безжизненно повисла на одном болте. Он не кричал, не рычал от злости. Его лицо было абсолютно спокойным, сосредоточенным. Он просто методично, удар за ударом, превращал символ чужой щедрости и собственного унижения в груду бесполезного, искорёженного железа.
Вадим и Инга смотрели на это молча, оцепенев. Слова кончились. Всё было сказано и всё было понятно без них. Когда Сергей, тяжело дыша, опустил кувалду, их дружба лежала у его ног — такая же мёртвая и изуродованная, как этот мангал.
— Поехали, — прошептала Инга, таща Вадима за руку к калитке. Вадим, бледный, с искажённым лицом, позволил увести себя. Он не обернулся.
Сергей остался стоять один посреди своего участка. Он посмотрел на дело своих рук, потом на недоеденный шашлык на столе. Он не чувствовал ни сожаления, ни облегчения. Только оглушающую тишину. Он бросил кувалду на землю, подошёл к столу, взял бутылку водки и сделал большой, долгий глоток прямо из горла…
