Виктор ввалился в квартиру, отряхивая с плеч снег, и ещё с порога выдал:
— Марин, слушай, я решил — давай переедем в однушку на Строителей. А здесь Галка с Мишаней пусть живут. Им же у матери совсем тесно, ты сама знаешь.
Я стояла у окна с кружкой в руках. Смотрела, как темнеет на улице. Его слова будто прошли мимо, но что-то внутри дёрнулось. Резко так. Я обернулась.
— Погоди, что?
— Ну говорю же, — он уже снимал ботинки, стаскивал куртку на пол, — переедем на время, пока они не встанут на ноги. Галке сейчас тяжко, сама же видишь.
Я поставила кружку на подоконник. Руки затряслись.
— Ты даже не подумал спросить, согласна ли я переехать в однушку ради твоих родственников, — выговорила я. Тихо, но каждое слово чётко.
Витя застыл с ботинком в руке. Уставился на меня.
— Ты чего? — хмыкнул он, но глаза забегали. — Да это ж ненадолго. Месяца три, ну четыре от силы.
— Четыре месяца, — повторила я. — И ты сам решил. За двоих.
— Да ладно тебе! — махнул он. — Это же Галина. Моя сестра. Ей некуда деваться. У неё ребёнок маленький.
Я молчала. Во мне всё закипало, но слова застряли где-то в горле. Сколько раз я так стояла? Молчала и кивала?
— Ты просто устала, — произнёс Витя мягче. — Давай вечером нормально поговорим.
Он пошёл в комнату, а я осталась на кухне одна. Никакого разговора вечером не было. Он поел, телевизор включил, новости посмотрел и вырубился прямо в кресле. А я сидела в темноте и думала — когда это я вообще перестала что-то значить?
Через неделю Галина с Мишкой уже таскали сумки в нашу двушку. Я собирала свои вещи и смотрела на весь этот кавардак — коробки, пакеты, игрушки детские валяются где попало.
— Маринка, ты просто ангел, — Галина обняла меня. — Спасибо огромное. Мы быстренько, честное слово.
Я кивнула. Что ещё было делать?
Однушка на Строителей встретила нас облезлыми обоями и какой-то затхлостью. Витя бодро заявил:
— Ничего страшного, переживём. Главное, Галке с пацаном будет где жить.
Переживём. Я это слово потом слышала каждый день. Переживём тесноту. Переживём, что негде развернуться. Переживём, что я просыпаюсь от его храпа в метре от себя.
Первые дни терпела. Потом стала срываться на ровном месте. Витя удивлялся:
— Чего ты психуешь-то? Это же не навсегда!
Но каждый день в этой конуре давил меня всё сильнее. Вспомнила, как год назад не поехала к Леночке в Москву. Витя тогда сказал: мол, надо Галину с Мишкой из больницы встречать. Я согласилась. Подумала — семья же, куда денешься.
Вспомнила, как два года назад собралась в санаторий. Путёвку уже купила. Витя пришёл вечером: «Марин, извини, но я деньги Галке дал. Ей на квартиру надо». Я промолчала. Путёвку вернула.
А теперь вот живу в этой коробке.
— Больше не могу, — сказала я как-то вечером.
Витя оторвался от телефона.
— Чего не можешь?
— Жить так, будто меня вообще нет. Будто у меня своих желаний нет, своих планов, права голоса.
— При чём тут это? — нахмурился он. — Мы временно тут. Ради сестры. Нормально же.
— Нормально? — я рассмеялась, и получилось как-то зло. — Нормально, что ты меня даже не спросил? Просто сказал — так будет, и всё?
— Да что тут спрашивать-то?! — он аж голос повысил. — Это моя семья! Что, теперь против семьи будешь?
Я встала и вышла. Больше слушать не могла.
На следующий день записалась на йогу. Увидела объявление в подъезде — «Клуб для женщин. Йога, разговоры, поддержка». Пошла просто так, лишь бы из этих стен выбраться.
Народу там было человек десять. Разные все — и молодые, и постарше, одна совсем седая. Инструктор, Ольга, говорила медленно:
— Дышите. Чувствуйте себя. Вы здесь. Вы важны.
Я закрыла глаза и вдруг поняла, что плачу. Слёзы сами текут, не остановить. После занятия Ольга подошла:
— Тяжело вам?
— Очень, — призналась я.
— Приходите ещё. Здесь можно просто быть собой.
Стала ходить три раза в неделю. Там разговаривала с другими, слушала их. Одна рассказывала, как от мужа ушла — он её годами не замечал. Другая — как себе вернула жизнь после тридцати лет замужества.
— Я не просто жена, — сказала я как-то на занятии. — Я же человек.
И будто что-то внутри отпустило.
Дома становилось только хуже. Витя злился, что я «неизвестно где пропадаю». Я отвечала — мне нужно своё время. Он не понимал.
— Какое время? От меня, что ли, устала?
— От ситуации устала, — отвечала я. — От того, что меня не спрашивают. Не слышат.
— Господи, Марина! — он ладонью по столу. — Ты стала совсем другая. Раньше нормально всё было!
— Раньше я молчала, — сказала я. — Не значит, что было нормально.
Он ушёл, дверью хлопнув. А я сидела и думала — дальше-то что? Вернуться обратно? Молчать, кивать, исчезать?
Нет. Не хочу.
Через месяц позвонила Леночке.
— Лен, можно к тебе приеду? На месяц?
— Конечно, мам! Что случилось?
— При встрече расскажу.
Купила билет, собрала сумку. Витя пришёл с работы, увидел меня у двери.
— Ты куда?
— К Лене. На месяц.
— Как на месяц?! — он растерялся. — А я что, тут один?
— Справишься, — говорю спокойно. — Записку оставила на столе. Захочешь поговорить — звони. Только не командуй. Просто говори.
Он стоял и смотрел на меня так, будто в первый раз видит.
— Мариночка…
— Пока, Вить, — вышла я и дверь за собой прикрыла.
В поезде сидела у окна и чувствовала — легче. Будто гора с плеч. Первый раз за сколько лет делаю то, что хочу. Без спроса, без объяснений.
У Лены тепло было, уютно. Встретила меня с объятиями, чаю налила, на диван усадила.
— Рассказывай, мам.
Рассказала всё. Про переезд, про Галину, про то, что Витя меня даже не спросил. Лена слушала, потом руку мою взяла.
— Мам, ты столько лет для всех жила. Пора для себя.
— Я не знаю как, — призналась я.
— Научишься, — улыбнулась она. — Начни с того, что разрешишь себе просто быть.
Провела у дочки три недели. Гуляла по Москве, в музеи ходила, книжки читала. Витя звонил раза три, я не брала. Писала коротко — всё нормально, нужно время.
Потом прислал — надо поговорить, приеду.
Ответила — приезжай.
Приехал через два дня. Лена к подруге ушла, оставила нас одних. Сидели на кухне, он руки свои разглядывал.
— Марин, — наконец выдавил. — Мне больно. И стыдно. Но хочу по-другому. Правда.
Я слушала молча.
— Понял, что всё это время тебя не слышал. Думал — раз не возражаешь, значит, согласна. А ты просто молчала. А я… привык за всех решать. За себя, за тебя, за Галку. Но это неправильно.
Он поднял глаза.
— Галка уже жильё нашла. Съехала. Квартиру нашу вернул. Хочу, чтобы ты вернулась. Но не как раньше. Хочу слышать тебя. По-настоящему.
Долго смотрела я на него. В глазах у него была какая-то искренность, которую давно не видела.
— Витя, — медленно сказала. — К прежней жизни не вернусь. Молчать и на всё соглашаться не буду. Если хочешь, чтобы мы были вместе, тогда я — это человек. С мнением, желаниями, правом выбора. Понял?
— Понял, — кивнул он. — И готов.
Долго ещё разговаривали. Честно, без криков. Он рассказал — Галина сначала обиделась, но потом сама сказала, что зашла слишком далеко. Что им пора самим справляться.
— Неправ был, — сказал Витя. — Прости.
Я кивнула.
— Прощаю. Но это не значит, что всё забыто. Нам обоим учиться надо жить заново.
Через неделю вернулась домой. Квартира встретила тишиной. Витя убрал всё, окна помыл, цветы даже полил.
— Добро пожаловать, — обнял он меня.
Первое время непросто было. Учились разговаривать. По-настоящему. Не отмахиваться — потом, мол, обсудим. Витя спрашивал моё мнение по каждому важному вопросу. Иногда неловко получалось, но старался.
Я на йогу продолжала ходить. С подружками встречалась. На курсы итальянского записалась — просто захотелось. Витя не возражал. Более того, спросил:
— Может, мне тоже куда записаться? На фотографию думаю.
— Конечно, — улыбнулась я. — Понравится тебе.
Стали мы другими. Не идеальными — но честными друг с другом. Я больше не тень, на всё согласная. А он — не тот, кто за двоих решает.
Как-то вечером Витя сказал:
— Знаешь, Марин, я теперь тебя вижу. По-настоящему. И мне нравится то, что вижу.
Я руку его взяла.
— Я тоже вижу тебя. И это хорошо.
Сидели на диване, чай пили, в окно смотрели. За окном снег падал, а в квартире тепло было. И впервые за много лет я чувствовала — дом это не просто стены. Дом там, где тебя слышат.
