— Мариша, наконец-то! Проходите, разувайтесь!
Катя распахнула дверь с такой широкой и радушной улыбкой, словно от её яркости зависела вся дальнейшая атмосфера вечера. Она суетливо отступила вглубь своей скромной прихожей, освобождая пространство. На ней был простой домашний сарафан и фартук, от которого тонко пахло печёными яблоками и пряностями — она только что достала из духовки шарлотку. Этот запах, тёплый и уютный, тут же столкнулся с холодной волной незнакомых, дорогих духов, ворвавшихся в квартиру вместе со старшей сестрой.
Марина вошла не спеша, с достоинством королевы, инспектирующей отдалённую провинцию. Её дорогое кашемировое пальто песочного цвета было расстёгнуто, открывая идеально скроенный брючный костюм. Рядом с ней, как хорошо подобранный аксессуар, замер её муж — высокий, молчаливый мужчина с безупречной причёской и выражением скучающего превосходства на холёном лице. Он кивнул Кате, не улыбнувшись.
— Здравствуй, Катюша. Не разуваясь, можно? Я только на минутку гляну, — произнесла Марина, и её взгляд тут же начал сканировать пространство. Она сделала шаг, и её замшевый ботильон на тонком каблуке брезгливо утонул в ворсе нового коврика, который Катя постелила специально к их приходу. — Ой, какой коврик симпатичный. Такой… уютненький.
Это слово, «уютненький», прозвучало как приговор. В мире Марины вещи были либо роскошными, либо дизайнерскими, либо эксклюзивными. «Уютненькими» были домики для хомячков. Катя почувствовала, как застывает улыбка на её лице, но тут же заставила себя снова растянуть губы. В проёме кухни, ведущей в единственную комнату, застыл Игорь. Он скрестил руки на груди, наблюдая за сценой с непроницаемым лицом. Его взгляд был прикован к Марине. Он не поздоровался. Он ждал.
— Пахнет… по-домашнему, — продолжила Марина, пройдя в комнату и окинув её быстрым, цепким взглядом. — Сразу видно, старалась. Мы с мужем уже отвыкли от запахов готовки в доме, знаешь ли. Как-то это… мешает.
Она провела пальцем в идеальном маникюре по спинке стула, проверяя наличие пыли. Пыли не было. Катя драила квартиру два дня. Этот жест был не для проверки, а для демонстрации. Муж Марины тем временем прошёл к окну и молча уставился на вид во двор — панельные девятиэтажки и детская площадка. Его поза выражала глубочайшее разочарование мироустройством.
— А это что, обои новые? — не унималась Марина, подойдя к стене. — Интересный рисунок. Мы вот у себя от обоев совсем отказались, только покраска, итальянская декоративная штукатурка. С ней как-то… больше воздуха. Но для маленькой квартиры, наверное, обои практичнее, да? Скрывают неровности стен.
Катя сглотнула. Она чувствовала, как за её спиной напрягся Игорь. Она знала, что он ненавидит эти визиты. Он видел всё то, что Катя годами пыталась списать на «особенности характера» сестры. Он видел неприкрытое высокомерие, желание унизить, самоутвердиться за её счёт. Но Катя всё ещё надеялась. Каждый раз она надеялась, что в этот раз всё будет иначе. Что сестра приедет просто как сестра, а не как аудитор из службы контроля качества жизни.
— Проходите к столу, всё уже готово, остынет ведь, — Катя сделала отчаянную попытку сменить тему и перевести их внимание на главное событие вечера — ужин. Она действительно старалась. Купила свежую сёмгу для салата, запекла курицу с теми самыми яблоками, нашла рецепт сложного соуса. Она хотела порадовать, доказать, что и в её мире, без итальянской штукатурки и кашемировых пальто, есть место для праздника.
Марина медленно повернулась к накрытому столу. Она оценила новые тарелки, которые Катя купила на распродаже, льняную скатерть, блеск натёртых бокалов. На её лице не отразилось ничего, кроме вежливого снисхождения.
— Конечно, Катюш. Посмотрим, чем ты нас сегодня решила удивить. Мой-то привык к ресторанной подаче, но, думаю, ему будет интересно попробовать настоящей домашней стряпни.
— Прошу, садитесь. Игорь, налей, пожалуйста, вина гостям.
Катя указала на стулья с лёгким, почти извиняющимся жестом, будто сама обстановка требовала прощения. Они расселись. Марина и её муж заняли места напротив Кати и Игоря, превращая ужин в подобие переговоров, где одна сторона заведомо находится в более сильной позиции. Игорь молча взял бутылку красного сухого, которое Катя специально охладила до нужной температуры, и наполнил бокалы. Он двигался с подчёркнутой, почти механической точностью, его лицо оставалось бесстрастным.
Первым блюдом был салат с той самой сёмгой, рукколой и кедровыми орешками. Катя видела рецепт в каком-то глянцевом журнале и потратила на ингредиенты существенную часть своего недельного бюджета. Она с замиранием сердца следила, как Марина подцепила на вилку лист салата и кусочек рыбы и отправила в рот. Она жевала медленно, с видом дегустатора, оценивающего работу начинающего повара.
— Мило, Катюш. Очень мило, — наконец вынесла она вердикт, промокнув уголки губ салфеткой. Её улыбка была тонкой и острой, как лезвие. — Конечно, не ресторан, к которому мой привык, но для твоего Игоря сойдёт. Он же у тебя, кажется, всё ест?
Удар был нанесён. Точный, выверенный, бьющий сразу по двум целям: по стараниям Кати и по достоинству её мужа. Игорь, который как раз поднёс вилку ко рту, замер. Он медленно опустил её на тарелку. Звук металла о фаянс прозвучал в наступившей тишине неестественно громко. Он поднял глаза и посмотрел прямо на Марину. В его взгляде не было злости, только холодная, тяжёлая оценка. Катя почувствовала, как под столом её колена коснулась его рука, сжав его в коротком, ободряющем жесте, который на самом деле означал: «Держись. Не сейчас».
— Я рада, что тебе понравилось, — голос Кати прозвучал ровно, хотя внутри у неё всё сжалось в ледяной комок. Она заставила себя улыбнуться и перевела разговор на курицу, рассказывая о своём новом рецепте с яблоками и тимьяном.
Но Марина не собиралась говорить о еде. Еда была лишь предлогом.
— Мы тут на выходных в Милан летали, просто так, развеяться, — начала она, лениво ковыряя вилкой салат, который она, очевидно, больше не собиралась есть. — Устали от московской суеты. Там, конечно, совсем другой уровень. Воздух другой, люди. Мой настоял, говорит, тебе нужно сменить обстановку, отдохнуть от всего. Купили пару мелочей.
Она небрежно повела рукой, на запястье которой сверкнул тонкий золотой браслет с россыпью крошечных бриллиантов. «Мелочь». Катя посмотрела на свои руки, на коротко остриженные ногти без лака. Она работала в детском саду, и длинные ногти были непозволительной роскошью.
— Наверное, это здорово — вот так сорваться и улететь, — сказала Катя, пытаясь поддержать разговор, который уже превратился в монолог Марины о её прекрасной жизни. — Мы с Игорем думали летом на наше побережье съездить, к морю.
— Ваше побережье? — Марина изогнула бровь. — Ах, да. Это… мило. По-семейному. Мы как-то отвыкли от такого отдыха. Везде толпы, сервис никакой. Мой муж говорит, что отдых должен восстанавливать, а не отнимать последние силы. Поэтому мы выбираем только проверенные места. Закрытые отели, частные пляжи. Так спокойнее.
Она говорила всё это с видом эксперта, делящегося бесценными знаниями с дикарями. Каждое её слово было пропитано снисхождением. Она не просто рассказывала о своей жизни — она противопоставляла её убогому, по её мнению, существованию сестры. Игорь перестал делать вид, что ест. Он просто сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Марину. Его молчание становилось всё более угрожающим. Он давал Кате возможность самой справиться с ситуацией, но его терпение было на исходе.
Муж Марины, до этого хранивший олимпийское спокойствие, вдруг решил поддержать жену.
— Главное в мужчине — умение обеспечить своей женщине достойный уровень жизни. Чтобы она не думала о быте, а просто… цвела, — произнёс он, обращаясь вроде бы ко всем, но глядя на Игоря.
Это было уже прямое оскорбление. Катя почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она знала, что Игорь работает на двух работах, чтобы они могли позволить себе эту скромную квартиру и поездку на «их» побережье. Он приходил домой поздно вечером, вымотанный, но никогда не жаловался. И сейчас этот холёный бездельник, живущий на деньги отца Марины, учил его жизни.
— Именно, дорогой. Женщина — это отражение своего мужчины.
Марина с одобрительной улыбкой посмотрела на мужа, а затем снова перевела свой оценивающий взгляд на Катю. Её слова повисли над столом, густые и ядовитые, как испарения с болот. Катя почувствовала, как рука Игоря под столом напряглась ещё сильнее. Он не просто держал её за колено, он вцепился в неё, словно пытался передать ей остатки своего самообладания или, наоборот, забрать у неё то, что могло спровоцировать преждевременный взрыв.
— Я, конечно, не в укор говорю, Катюш, — продолжила Марина, доставая из своей лаконичной, но безошибочно дорогой сумки телефон. — Я просто хочу, чтобы ты тоже была счастлива. По-настоящему. Ты хорошая, ты заслуживаешь лучшего. Мужчину нужно… вдохновлять. Показывать ему горизонты.
Она разблокировала экран и открыла галерею. Её пальцы с алыми ногтями проворно заскользили по дисплею.
— Вот, смотри. Мой вчера сюрприз устроил. Говорит, я знаю, ты давно на неё смотрела.
На экране телефона, ярком и чётком, красовалась фотография. Бежевая кожаная сумка известного итальянского бренда на мраморной столешнице бутика. Катя знала этот бренд. Она видела такие сумки в витринах, когда гуляла по центру города, и в руках у женщин, выходящих из дорогих автомобилей. Цена такой «мелочи» равнялась трём, а то и четырём месячным зарплатам Игоря. Это была не просто сумка. Это был символ, флаг, который Марина водрузила прямо посреди их скромного стола, объявляя эти земли своей колонией.
— Правда, прелесть? Он знает, как меня порадовать. Говорит, что блеск в глазах его женщины — лучшая инвестиция, — Марина произнесла это с томным придыханием, не отрывая взгляда от фотографии, будто любуясь не сумкой, а самим фактом своего превосходства. — Тебе бы тоже стоило… намекнуть Игорю. Мужчины иногда не понимают намёков, им нужно говорить прямо. Указать на витрину, например.
В этот момент что-то сломалось. Это был не громкий треск, а тихий, внутренний щелчок, будто лопнула туго натянутая струна, державшая Катю в рамках приличий и родственных уз все эти годы. Она медленно опустила на тарелку вилку и нож. Звук был едва слышен, но он заставил Игоря убрать руку от её колена и посмотреть на жену. Он увидел её лицо. Спокойное, почти отстранённое. Маска гостеприимства и сестринской любви исчезла, обнажив что-то твёрдое и незнакомое.
Катя резко, одним слитным движением, отодвинулась от стола. Ножка стула с отвратительным скрежетом проехала по паркету. Она встала. Её стул, потеряв равновесие, с глухим стуком опрокинулся назад. Грохот дерева об пол был оглушительным. Марина и её муж вздрогнули. Марина оторвала взгляд от телефона, и на её лице отразилось недоумение, смешанное с брезгливостью, словно деревенщина нарушила протокол королевского приёма.
Голос Кати, когда она заговорила, был не дрожащим и не срывающимся. Он был неожиданно громким, ясным и звенящим от скопившейся ярости, как натянутая до предела стальная проволока.
— Хватит сравнивать мою жизнь со своей фальшивой витриной, Марина! Зато мой муж не живёт за счёт жены, хвастаясь её кредиткой! Забирай свою ядовитую «заботу» и убирайся из моего дома! И чтобы ноги твоей здесь больше не было!
Слова, как камни, полетели через стол. Последняя фраза была выкрикнута уже с такой силой, что, казалось, задрожали бокалы. Катя стояла, распрямив плечи, и смотрела сестре прямо в глаза. В её взгляде не было ни слёз, ни обиды — только выжженная дотла пустыня.
Она сделала короткую паузу, втягивая воздух, и добавила, глядя уже не на сестру, а на её застывшего мужа, который инстинктивно выпрямился, словно получил пощёчину:
— Мой Игорь работает, а не играет роль красивого аксессуара. Пошла вон из моего дома.
На мгновение показалось, что звук в квартире выключили. Осталось только изображение: разъярённая Катя, опрокинутый стул, застывшие за столом гости и Игорь, который медленно, словно нехотя, поднялся и встал чуть позади своей жены, как молчаливая, несокрушимая стена. Он не собирался вмешиваться. Он просто обозначил свою позицию.
Первой от шока оправилась Марина. На её лице не отразилось ни обиды, ни удивления. Недоумение сменилось ледяным, высокомерным спокойствием. Она не повысила голос. Она аккуратно положила свой телефон на скатерть экраном вниз, рядом с нетронутым салатом. Затем она медленно поднялась, расправив плечи своего безупречного костюма. Её движения были плавными, отточенными, как у хищника, который понял, что игра окончена и пора наносить смертельный удар.
— Как предсказуемо, — произнесла она. Её голос был тихим, но он резал воздух лучше любого крика. — Зависть всегда так выглядит. Уродливо, громко и немного жалко. Ты всегда мне завидовала, Катюша. Моей одежде, моим успехам, моим мужчинам. Я думала, ты перерастёшь это, но, видимо, нищета и серость только усугубляют эту болезнь.
Она сделала шаг в сторону, обходя стол, чтобы оказаться лицом к лицу с сестрой. Её муж остался сидеть, превратившись в восковую фигуру.
— Мой муж дарит мне сумки, потому что может себе это позволить. Потому что его бизнес приносит доход, а не жалкие копейки, на которые можно купить только этот… — она обвела взглядом комнату, — этот мещанский уют. А твой Игорь… Что он может тебе дать? Поездку в Анапу раз в год? Новую сковородку на день рождения? Ты злишься не на меня, Катя. Ты злишься на отражение в зеркале, которое каждое утро показывает тебе женщину, согласившуюся на меньшее. Ты выбрала себе мужчину по своему росту, и теперь бесишься, что потолок оказался так низко.
Это было жестоко. Каждое слово было отравленным шипом, нацеленным в самые больные точки. Но Катя не дрогнула. Годы унижений спрессовались в ней в нечто твёрдое, как алмаз. Она посмотрела на Марину без ненависти, с холодным, почти научным интересом.
— Завидовать? Тебе? — Катя усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — Тому, как ты звонишь мне в панике, когда твой «успешный» муж пропадает на три дня, и ты боишься проверить его счета, потому что знаешь, что он снова спустил всё в каком-нибудь подпольном клубе? Или завидовать тому, как ты вкалываешь себе ботокс в лоб с двадцати пяти лет, потому что боишься, что он найдёт кого-то моложе и с более богатым папой? Твоя жизнь — это не витрина, Марина. Это работа. Тяжёлая, круглосуточная работа по удержанию возле себя красивой вещи, которая в любой момент может уйти к другому владельцу.
Она перевела взгляд на мужа Марины, который от её слов вжал голову в плечи.
— Мой Игорь приносит домой не сумки. Он приносит домой себя. Уставшего, но всего, без остатка. Мне не нужно проверять его телефон или бояться звонков из банков. Я сплю по ночам. А ты, Марина? Ты вообще спишь? Или только делаешь вид, что твоя жизнь идеальна, выкладывая в сеть очередное фото из «Милана», куда ты утащила мужа, чтобы он снова не сорвался?
Марина застыла. Её лицо превратилось в белую маску. Катя ударила туда, куда бить было запрещено негласным семейным кодексом — по тщательно скрываемой правде. Она вытащила на свет всё грязное бельё, которое Марина годами прятала за фасадом роскоши.
— Собирайся, — бросила Марина своему мужу, не глядя на него. Её голос был глухим. Он послушно поднялся. Они двинулись к выходу, не прощаясь. Марина шла впереди, с прямой спиной, не оборачиваясь. У самой двери она остановилась на секунду, но не повернулась.
— Ты об этом пожалеешь, — бросила она через плечо.
— Я жалела всю жизнь до сегодняшнего дня, — тихо, но отчётливо ответила Катя.
Они ушли. Не было хлопка двери, лишь тихий щелчок замка. Катя и Игорь остались одни посреди комнаты. На полу лежал опрокинутый стул. На столе остывала курица, которую так никто и не попробовал. Игорь подошёл и молча поднял стул, поставив его на место. Потом он посмотрел на жену. В его глазах не было ни упрёка, ни жалости. Только бесконечное, мрачное облегчение. Он подошёл и просто обнял её. И в этом молчаливом объятии, посреди разгрома несостоявшегося семейного ужина, было больше правды и жизни, чем во всех бриллиантах и миланских поездках Марины. Мосты были сожжены. И на выжженной земле наконец-то стало можно дышать…
