— Кофе будешь? Я сварила твой, с кардамоном.
Лика поставила на стол две чашки и улыбнулась. Утро было идеальным. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь пыльные стёкла их съёмной квартиры, рисовали на старом паркете золотые прямоугольники. В этих прямоугольниках танцевали пылинки, и даже они сегодня казались не признаком неубранности, а частицами какого-то волшебства. Сегодня был тот самый день. День, когда десять лет их жизни, десять лет отказов от отпусков на море, от спонтанных покупок, от ресторанов по выходным, должны были наконец материализоваться во что-то настоящее. В первоначальный взнос.
Она сделала глоток, чувствуя, как тепло разливается по телу. Мысленно она уже гуляла по их будущей квартире. Вот просторная кухня, где они с Егором будут завтракать не на крохотном столике, зажатом между холодильником и стеной. Вот детская, пока ещё пустая, но полная обещаний. Вот их спальня, из окна которой будет видно не глухую стену соседнего дома, а кусочек неба. Эти образы были такими яркими, такими выстраданными, что казались реальнее, чем обшарпанные стены вокруг.
— Лика, ты сегодня прямо светишься, — заметил Егор, допивая свой кофе. Он выглядел немного уставшим, но тоже пытался улыбаться. — Готова стать землевладельцем?
— Ещё вчера была готова! — рассмеялась она. — Сейчас всё переведу на этот их специальный счёт, позвоню риелтору, и всё. Обратной дороги нет. Наконец-то.
Он кивнул, отвёл глаза и как-то слишком поспешно поднялся из-за стола. Схватил портфель, быстро чмокнул её в щёку и пробормотал что-то про совещание. Лика не придала этому значения. Он всегда нервничал перед важными событиями. Мужская ответственность, думала она. Она проводила его взглядом, чувствуя прилив нежности. Бедный её мальчик, так переживает. Ничего, сегодня вечером они откроют бутылку шампанского, и всё напряжение уйдёт.
Она убрала чашки, вымыла их с особой, праздничной тщательностью и села за ноутбук. Сердце стучало чуть быстрее обычного — приятное, волнительное предвкушение. Вот он, финал марафона. Она ввела пароль от онлайн-банка, страница загрузилась. Лика нашла их общий накопительный счёт, тот самый, священный, и её взгляд зацепился за цифры.
Она смотрела на них секунд десять, не моргая. Мозг отказывался обрабатывать информацию. Вместо знакомой, почти родной суммы — один миллион девятьсот сорок тысяч рублей — на экране горело что-то нелепое, жалкое. Семьдесят тысяч. Просто семьдесят. Первая мысль была не панической, а холодной и рациональной, как удар тока: ошибка системы. Сбой. Глюк. Такого не может быть, потому что не может быть никогда.
Она обновила страницу. Цифры не изменились. Обновила ещё раз. Снова семьдесят тысяч. Лёгкая утренняя эйфория испарилась, оставив после себя звенящую, ледяную пустоту. Руки стали ватными. Она на автомате нашла в телефоне номер Егора. Гудки казались оглушительно громкими в застывшей тишине квартиры.
— Да, Лик? Что-то случилось? — его голос прозвучал так, будто он ждал этого звонка.
— Егор, где деньги? — она произнесла это без вопросительной интонации. Просто констатация факта. Вопрос, не требующий ответа, а требующий объяснений.
На том конце провода повисло молчание. Не задумчивое, не удивлённое. Тяжёлое, вязкое, виноватое молчание. Оно длилось пять секунд, десять, целую вечность. В эту паузу уместились все десять лет их экономии, все их мечты и все её худшие догадки.
— Я… — он сглотнул, и звук получился неприятным, сухим. — Я всё объясню вечером. Когда приеду.
И он повесил трубку. Лика не убрала телефон от уха. Она продолжала слушать короткие гудки, которые были похожи на сигнал кардиомонитора, показывающего прямую линию. Она медленно закрыла крышку ноутбука. Солнечные лучи на полу больше не казались волшебными. Они были просто светом, безжалостно обнажающим пыль и трещины на старом паркете их чужого, временного жилья. До вечера оставалось девять часов. Девять часов ожидания приговора.
Девять часов тянулись, как резиновые. Лика не двигалась с места. Она сидела на стуле у кухонного стола, глядя на тёмный экран ноутбука, который был теперь не инструментом для покупки мечты, а надгробной плитой на ней. Она не плакала. Слёз не было, внутри всё пересохло и превратилось в пыль. Она не ходила по комнате, не звонила подругам. Она просто ждала. Каждый звук за дверью — шаги соседей, грохот лифта, лай собаки — отдавался в её голове набатом, приближающим момент, когда ей придётся посмотреть в глаза человеку, с которым она прожила двенадцать лет.
Ключ в замке повернулся ровно в семь вечера. Егор всегда приходил вовремя. Эта его пунктуальность, которая раньше казалась ей признаком надёжности, теперь выглядела зловещей насмешкой. Он вошёл в тёмную квартиру, щёлкнул выключателем в коридоре, но свет не зажёг. Увидел её силуэт на кухне и замер.
Он долго и неуклюже снимал ботинки, расшнуровывая их, хотя на них была молния. Возился с курткой, никак не мог попасть рукавом на вешалку. Каждое его движение было пропитано трусостью и желанием оттянуть неизбежное. Наконец, он прошёл на кухню и остановился в нескольких шагах от стола, не решаясь сесть. Воздух в комнате стал плотным, тяжёлым, его можно было резать ножом.
— Садись, Егор, — её голос прозвучал ровно, без эмоций, и от этого он показался ему страшнее любого крика.
Он опустился на стул напротив. Не смотрел на неё, его взгляд блуждал по рисунку старой клеёнки на столе. Он молчал. Лика тоже молчала, давая ему возможность самому начать этот разговор. Она не собиралась ему помогать. Он должен был сам вывалить на стол свою правду, свою ложь, своё предательство.
— Лика, ты должна понять… это не было глупостью, — начал он наконец, и его голос был сдавленным, чужим. — Это был шанс. Реальный шанс вырваться. Не просто купить эту двушку в спальнике, а… прыгнуть выше. Понимаешь?
Она молча смотрела на него. Её лицо было похоже на маску.
— Это Костя. Он полгода занимался этим проектом. Это не просто какая-то пирамида, это… новая технология. Криптовалюта, завязанная на зелёной энергетике. Он мне все расчёты показывал, все графики. Это был верняк, Лика. Стопроцентный. Мы бы не просто удвоились. Мы бы удесятерились. Через полгода мы бы смеялись над этой ипотекой. Выбирали бы дом за городом.
Он говорил быстро, сбивчиво, словно пытаясь убедить в первую очередь себя. В его словах не было раскаяния, только досада от сорвавшегося куша. Он рассказывал о гениальности Кости, об инсайдерской информации, о перспективах, которые открывались перед ними. Он рисовал ей картину мира, в котором он был не мелким клерком, а смелым инвестором, рисковым игроком, почти гением.
Лика слушала и чувствовала, как ледяная пустота внутри неё начинает обретать форму. Она вдруг поняла, что дело не в деньгах. Вообще не в них. Дело было в том, что он сделал это за её спиной. Месяц назад, как он сказал. Целый месяц он приходил домой, ужинал с ней, обсуждал варианты обоев для их будущей квартиры, улыбался ей, обнимал её перед сном, зная, что фундамента, на котором стояли все эти планы, уже нет. Он смотрел, как она радуется, как считает дни, и молчал. Он позволил ей дойти до сегодняшнего утра, до этого пика счастья, чтобы потом столкнуть её в пропасть.
— И что потом? — спросила она всё тем же безжизненным голосом, когда он закончил свою пламенную речь о несостоявшемся богатстве.
Егор вздрогнул. Он поднял на неё глаза, и в них была жалкая надежда на понимание.
— Всё рухнуло. Неделю назад. Рынок обвалился, какая-то паника… Проект просто сгорел. Все деньги. Костя… он не выходит на связь. Телефон отключён. Я думаю, его самого кинули. Или он просто не может найти в себе силы…
Он замолчал, исчерпав все оправдания. Исповедь мечтателя была окончена. Теперь он ждал приговора.
Он закончил и замолчал, с надеждой глядя на неё, как провинившийся пёс смотрит на хозяина. Он ждал чего угодно: криков, упрёков, истерики. Но Лика медленно, с каким-то пугающим спокойствием, поднялась со стула. Она не подошла к нему. Она отошла к окну и встала спиной к нему, глядя на чёрные силуэты домов напротив.
— Костя, — произнесла она в стекло. Слово прозвучало не как имя, а как диагноз. — Твой гениальный друг Костя. Это тот самый Костя, который три года назад собирался открывать бизнес по «прямым поставкам» из Европы, а по факту привёз из Польши багажник дешёвых курток и потом полгода не мог их продать? Или это тот Костя, который разрабатывал «уникальное мобильное приложение» для знакомств, но так и не смог выйти за пределы рисунков на салфетке в баре?
Её голос был ровным, почти лекционным. Она не спрашивала, она утверждала. Она препарировала его друга, его «гения», с холодной точностью хирурга. Каждый её вопрос был не вопросом, а ударом скальпеля по его жалкой попытке выстроить себе оправдание.
— Это было другое, Лика, ты не понимаешь… В этот раз всё было серьёзно, на другом уровне! — Егор подался вперёд, цепляясь за эту соломинку.
Она резко развернулась. Её лицо было лишено всякого выражения, но глаза горели холодным, тёмным огнём. Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно вжался в стул.
— Ты спустил НАШИ деньги на «перспективный стартап» твоего друга-неудачника?! Мы на эту квартиру десять лет копили, Егор! Десять лет! Ты не просто их проиграл, ты украл у нас будущее!
Вот теперь её голос сорвался. Не на плач, а на низкий, сдавленный рык. Это было обвинение, выкованное из десяти лет экономии на себе, из сотен пропущенных встреч с друзьями, из каждой копейки, отложенной с зарплаты. Каждое слово было тяжёлым, как камень.
— Не смей так говорить о нём! Он мой друг! И он не неудачник! — взорвался Егор. Это была единственная линия защиты, которая у него осталась — честь его товарища, его сообщника. Он защищал не себя, он защищал свой выбор, свою веру в чудо.
Лика расхохоталась. Это был страшный, короткий смех без капли веселья.
— Друг? Ты защищаешь его? Мне? Сейчас? Этот «друг» подбил тебя украсть деньги у твоей семьи! А ты, ты с радостью согласился! Потому что тебе так хотелось поверить в сказку! Потому что десять лет честно копить — это долго и скучно. Это для таких, как я. А для таких, как ты и твой Костя, есть «шансы» и «верняки». Тебе было стыдно просто быть обычным мужиком, который покупает квартиру в ипотеку? Захотелось стать Уорреном Баффеттом с зарплатой менеджера среднего звена?
Она ходила по маленькой кухне, и её шаги отмеряли ритм его приговора.
— Я помню, как мы не полетели в Турцию четыре года назад, потому что «надо поднажать». Я помню, как ты ходил в одних и тех же джинсах два года, потому что «каждая копейка на счету». А ты, оказывается, в это время сидел с ним в кафе, пил свой латте и слушал бредни про криптовалюту и зелёную энергетику? Планировал, как станешь миллионером? Пока я высчитывала, хватит ли нам денег до аванса?
Он смотрел на неё, и до него наконец начало доходить, что его преступление было не в потере денег. Он совершил нечто худшее. Он обесценил их общую жизнь. Он взял их десять лет, спрессованных в тугую пачку купюр, и швырнул их в костёр чужих пустых амбиций. И теперь стоял, пахнущий дымом этого костра, и пытался объяснить, каким красивым было пламя.
— Хватит, Егор. Перестань.
Слова Лики упали в пространство между ними, как два куска льда. Егор замолчал на полуслове, его пламенная защита друга захлебнулась. Он смотрел на неё, не понимая, что этот холод в её голосе страшнее любого крика.
— Ты думаешь, я сейчас поняла, кто ты? Нет. Я поняла это только сейчас, но знала, кажется, всегда. Я просто не хотела себе в этом признаваться. Ты ведь даже полку в кладовке не мог доделать, помнишь? Три года начинал. «Нужен особый инструмент, надо продумать концепцию». Какую, к чёрту, концепцию для куска ДСП?! Или твой «проект» по утеплению балкона, который закончился двумя рулонами минваты, пылящимися там до сих пор. Ты всегда был таким. Человек-проект. Человек-идея. Человек, который гениально придумывает, как он будет жить завтра, чтобы ничего не делать сегодня.
Она говорила тихо, почти безразлично, и это было хуже всего. Она не обвиняла, она ставила диагноз. Она вскрывала его жизнь, как консервную банку, и показывала ему пустоту внутри.
— Эта квартира была единственной реальной вещью, которую ты почти сделал. Почти. И то только потому, что я тащила тебя на себе все десять лет. Я составляла бюджет. Я открывала этот счёт. Я искала варианты. Я заставляла тебя не тратить деньги на очередную ерунду. А ты… Ты просто шёл рядом. И ждал. Ждал шанса, когда можно будет всё это реальное, скучное, выстраданное обменять на красивый фантик. На мечту о доме за городом. Потому что мечтать проще, чем строить, правда, Егор?
Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Всё, что она говорила, было абсолютной, убийственной правдой. Он всегда жил в предвкушении какого-то чуда, которое вот-вот случится и разом решит все проблемы, сделает его значительным, успешным. А рутинная, ежедневная работа по достижению цели казалась ему унизительной.
— Дело не в том, что ты плохой человек, Егор. В этом-то и вся трагедия. Ты не плохой. Ты — никакой. Ты — пустота, которая заполняет себя чужими идеями и грандиозными планами. Сегодня это «верняк» от Кости, завтра будет ещё что-то. А я… я просто устала быть для тебя стеной, о которую ты опираешься, пока придумываешь, как бы взлететь.
Он медленно опустил голову, и его плечи ссутулились. Он словно уменьшился в размерах прямо на глазах. Вся его напускная уверенность, весь его гонор испарились, оставив после себя маленького, нашкодившего мальчика.
— Лика… — прошептал он, и в этом шёпоте была последняя, отчаянная мольба. — Что мне делать? Скажи, что мне делать?
Она посмотрела на него долгим, пустым взглядом. Как смотрят на незнакомого человека на улице. Она подошла к столу, взяла свою остывшую чашку и отнесла её в раковину.
— Ничего, — сказала она, не оборачиваясь. — Ты уже всё сделал. Ты не вернёшь эти деньги. Ты не вернёшь эти десять лет. И ты не станешь другим человеком. А знаешь, что самое страшное? Я на тебя даже не злюсь. Чтобы злиться, нужно что-то чувствовать. А я не чувствую ничего. Абсолютно.
Она осталась стоять у раковины, спиной к нему. Егор сидел за кухонным столом в их съёмной квартире, которая вдруг окончательно перестала быть «их». Он смотрел на её неподвижную спину и понимал, что она не уйдёт. Она не соберёт вещи, не хлопнет дверью. Она сделает нечто гораздо более жестокое. Она останется. И он будет каждый день видеть её и знать, что для неё он умер сегодня вечером, здесь, на этой кухне. Он превратился в мебель. В часть интерьера, который она ненавидит. Между ними больше не было ничего. Только воздух и семьдесят тысяч рублей на счёте…
