— Ну что, красота?
Голос Олега, гулкий в пустой, выложенной плиткой ванной, был пропитан такой неподдельной, такой мальчишеской гордостью, что Юля на секунду почти поверила ему. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Поза победителя, человека, который только что покорил Эверест, а не просто закончил ремонт в помещении площадью четыре квадратных метра. В воздухе всё ещё висел терпкий запах затирки и силиконового герметика — аромат его триумфа.
Она медленно вошла внутрь. Общая картина, на первый взгляд, была неплохой: светлая плитка под мрамор, которую она сама выбирала, новая акриловая ванна, подвесная тумба. Но это было как смотреть на пейзаж через мутное стекло. Дьявол, как всегда, прятался в деталях. И этот дьявол был криворуким халтурщиком.
Юля провела рукой по стене. Поверхность, которая должна была быть гладкой и монолитной, на ощупь напоминала рельефную карту горного хребта. Одна плитка чуть выступала, цепляя подушечки пальцев, соседняя, наоборот, была утоплена внутрь, создавая уродливую впадину. Швы жили своей собственной, независимой жизнью: то сужались до толщины волоса, то расползались жирной, неаккуратной гусеницей. Она чуть надавила ногтем на затирку в одном из таких широких швов, и под ним тут же осыпалась мелкая белая крошка. Дешёвка. Самая дешёвая, которую только можно было найти.
— Они всё сделали за три дня, представляешь? — продолжал вещать Олег, не замечая её застывшего лица. — Серёга сказал, любой другой мастер возился бы недели две, не меньше. И содрал бы втридорога. А тут всё по-братски. Быстро и надёжно.
— Олег… — начала она, пытаясь подобрать слова, которые не прозвучали бы как объявление войны. — Это ужасно.
Он отлепился от косяка, его улыбка сползла с лица.
— В смысле?
— В прямом. Посмотри сюда, — она ткнула пальцем в угол над ванной, где срез плитки был неровным, будто его грызли, а не резали плиткорезом. — А сюда? Этот шов шире моего пальца. А вот здесь… — она провела ладонью по стене рядом с зеркалом, — они все пляшут. Свет падает, и видна каждая яма, каждый бугор.
Олег подошёл ближе и смерил стену критическим, но предвзятым взглядом. Он так хотел, чтобы всё было хорошо, что его мозг просто отказывался видеть очевидное. Он видел не кривую плитку, а сэкономленные деньги. Не неровные швы, а три дня работы вместо двух недель.
— Да ты придираешься, — он замахал руками, отгоняя её аргументы, как назойливых мух. — Это же ручная работа, а не заводская штамповка. Идеально ровно не бывает. Нормально всё. Для нашей-то хрущёвки вообще шикарно.
— Шикарно? Олег, смеситель. Просто посмотри на смеситель, — её голос стал жёстче.
Новенький, блестящий хромом смеситель был установлен так, что его длинный излив смотрел не прямо, а был слегка повёрнут в сторону, будто с презрением косился на криво повешенное зеркало. Это была не просто эстетическая небрежность. Это был функциональный дефект. Вода будет литься не в центр раковины, а ближе к краю.
— Да это мелочи, подкрутим, — отмахнулся он, хотя было очевидно, что дело не в «подкрутить», а в криво впаянных в стену выводах. — Ты просто не ценишь. Я договорился, нашёл людей, они сделали быстро и взяли копейки. За эти деньги тебе бы в приличной конторе только смету составили. А ты ищешь, к чему бы придраться. Вечно ты всем недовольна.
Он сказал это и вышел из ванной, оставив её одну в этом царстве холодного, неоспоримого убожества. Юля снова посмотрела на стены, на кран, на швы. Это был не ремонт. Это была декорация, наскоро сколоченная для дешёвого спектакля. И она отчётливо понимала, что главный акт этой пьесы ещё впереди. И он ей точно не понравится.
Ночь обрушилась на город густым, беззвучным одеялом. Олег, утомлённый праведными трудами организатора и защитника дешёвого ремонта, уснул почти мгновенно. Он спал крепко, с лёгким посвистом, полностью погружённый в мир, где не существовало кривых швов и косых смесителей. Юля же долго ворочалась, прокручивая в голове дневной разговор. Его самодовольное лицо, его снисходительные отмашки, его непробиваемая уверенность в собственной правоте — всё это осело внутри неё тяжёлым, горьким осадком.
Она провалилась в сон ближе к трём часам ночи. Тревожный, поверхностный сон, на грани яви. И именно сквозь эту тонкую пелену до неё донёсся звук.
Кап…
Тихий, едва различимый. Сначала мозг, цепляясь за покой, попытался вписать его в логичную картину мира. Это часы на кухне. Или холодильник. Или ветка стучит в окно.
Кап…
Звук был слишком размеренным для ветки. Слишком глухим для часов. Он был… мокрым.
Кап… Кап…
Юля открыла глаза в абсолютной темноте. Она замерла, прислушиваясь. Сердце пропустило удар, а потом застучало быстрее, с холодной, неприятной тревогой. Звук шёл не из кухни. Он доносился со стороны коридора. Со стороны ванной. В голове мгновенно вспыхнула неоновая вывеска: «Я знала».
Она осторожно, чтобы не разбудить Олега, откинула одеяло. Ступни коснулись холодного ламината. Не включая света, на ощупь, она двинулась к источнику звука. С каждым шагом он становился отчётливее. Это был не просто звук капель. Это был звук падения капли на уже мокрую поверхность. Шлёп… шлёп…
Она толкнула дверь ванной. В нос ударил густой, сырой запах мокрого гипсокартона и застоявшейся воды. В тусклом свете, пробивавшемся из окна спальни, на новом, светлом полу блестело тёмное пятно. Не просто пятно. Лужа. Небольшая, но она медленно, неумолимо расползалась, завоёвывая сантиметр за сантиметром.
Первая мысль — соседи сверху. Она подняла голову. Потолок был девственно-белым и сухим. Ни единого подтёка. Холод пробежал по спине. Значит, проблема не над ними. Проблема у них.
Она вернулась в спальню, взяла с тумбочки телефон и включила фонарик. Узкий, яркий луч вырвал из темноты детали катастрофы. Она вела им по полу, следуя за мокрым следом. Кран над ванной был сух. Соединения душевой лейки — тоже. След привёл её за унитаз, к тому самому коробу из гипсокартона, который с такой гордостью показывал Олег. «Смотри, как аккуратно всё спрятали! Ни одной трубы не видно!»
Теперь было видно. У самого пола короб промок насквозь. Тёмное, влажное пятно с неровными краями расползалось вверх, как уродливый синяк. Белая краска вспучилась пузырями, а из одного такого пузыря, наливаясь тяжестью, срывалась капля, чтобы с глухим шлепком разбиться о поверхность лужи. Шлёп… шлёп…
Это была не просто течь. Это была медленная, системная авария, происходящая прямо сейчас за тонкой стенкой гипсокартона. Там, где «мастера по-братски» соединяли новые пластиковые трубы. Там, куда теперь нельзя было добраться, не разломав половину их «шикарного» ремонта.
Ярость, которая в ней закипела, была не горячей и крикливой. Она была ледяной. Концентрированной. Она вытеснила страх, панику и растерянность. Остался только холодный, звенящий гнев и кристальная ясность мысли.
Она не стала ничего вытирать. Она не стала подставлять тазик. Она развернулась и пошла обратно в спальню. Её шаги были твёрдыми и бесшумными. Она подошла к их кровати со своей стороны, но руку протянула через спящего Олега к выключателю на стене.
Резкий щелчок.
Яркий свет ударил по глазам, вырвав Олега из блаженного неведения. Он что-то недовольно промычал и зажмурился.
Она смотрела на него сверху вниз. Её лицо в резком свете потолочной лампы было похоже на маску.
— Вставай, экономный ты мой. Мы заливаем соседей.
Олег моргнул, ослеплённый. Резкий свет потолочной лампы безжалостно выхватил его из тёплой дрёмы, обнажая помятое, заспанное лицо и голый торс. Он не сразу понял, где находится и что происходит. Сознание, цепляясь за остатки сна, регистрировало только одно: стоящую над ним фигуру жены и её ледяной, не предвещающий ничего хорошего голос.
— Что… Какого чёрта, Юля? — промычал он, прикрывая глаза ладонью. — Ты время видела?
Она не ответила. Её молчание было страшнее любого крика. Она просто взяла его за предплечье. Это была не просьба и не приглашение. Её хватка была твёрдой, как у конвоира, ведущего заключённого на допрос. Нехотя, спотыкаясь и всё ещё пытаясь вырваться из липких объятий сна, он поднялся с кровати. Она потащила его из спальни, через короткий тёмный коридор.
— Да что случилось? Ты с ума сошла? — его раздражение нарастало, смешиваясь с подступающей тревогой.
Она ничего не объясняла, просто толкнула его в проём ванной комнаты. Здесь света не было, но его и не требовалось. Сон как рукой сняло. Олег замер на пороге. Ноги почти коснулись края блестящей в полумраке лужи. Уши уловили мерное, сводящее с ума капанье. А нос — этот тошнотворно-сладкий запах мокрой пыли, разбухшего гипсокартона и тихого, ползучего разрушения. Он проследил за её взглядом, который был устремлён в тёмный угол за унитазом.
— Откуда это? — его голос был уже не раздражённым, а растерянным. Он сделал шаг назад. — Соседи? Опять эти сверху…
— У них сухо, — отрезала Юля. Её голос был ровным и пустым. — Это мы. Мы, Олег.
Он лихорадочно включил свет. Картина, представшая перед ним, была ещё хуже, чем он мог себе представить. Вздувшийся короб, тёмное мокрое пятно, лужа на полу, которая за время её отсутствия стала заметно больше. Это был не просто подтёк. Это была катастрофа в миниатюре. Но признать это — значило признать собственную неправоту. И его мозг начал отчаянно цепляться за спасительные соломинки.
— Погоди, не паникуй. Может, это просто конденсат… Или где-то старая труба дала течь, которую мы не видели. Откуда ты знаешь, что это они?
Это была последняя капля. Юля медленно повернула к нему голову. Её лицо исказилось. Это была не злость, это было чистое, незамутнённое презрение.
— Я тебе говорила, что твои мастера — халтурщики! Посмотри на эти кривые плитки, сорванный кран! А теперь из-за них мы будем ремонт соседям делать! Твоё желание сэкономить на дружках, Олег, обойдётся нам в три раза дороже!
Её голос не срывался на визг, он звучал низко и ядовито, каждое слово было выверено и било точно в цель. Она не просто констатировала факт — она выносила приговор. Ему. Его друзьям. Его жизненной философии «дёшево и сердито».
— Ах вот оно что! — взорвался он в ответ, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Ему нужно было защищаться. — Ты рада, да? Рада, что оказалась права! Сидела и ждала, когда что-нибудь случится, чтобы ткнуть меня носом! Тебе плевать на соседей и на ремонт, тебе просто нужен был повод доказать, что ты умнее всех!
— Умнее тебя? Для этого не нужно быть гением, Олег! Для этого достаточно просто иметь глаза и не пытаться обмануть самого себя! Я говорила тебе — давай наймём нормальную фирму. С договором, с гарантией. Но нет! Тебе нужно было «по-братски»! Ты презираешь всё нормальное, всё правильное, потому что за это нужно платить и нести ответственность! Тебе нужна не экономия, тебе нужна халява!
Они стояли посреди этого рукотворного болота, и спор уже давно ушёл от прорванной трубы. Вода на полу была лишь катализатором. Они кричали друг на друга о годах невысказанных обид. О его нежелании взрослеть. О её, как ему казалось, снобизме и вечном недовольстве. Каждое обвинение цеплялось за следующее, раскручивая маховик скандала всё быстрее и быстрее.
— Тебе просто не нравятся мои друзья! Ты считаешь их быдлом, а себя — королевой! — выпалил он.
— Твои друзья здесь ни при чём! При чём здесь ты и твоя неспособность отличить качественную работу от откровенной халтуры! Твоя вечная погоня за дешевизной, которую ты называешь практичностью!
Он смотрел на неё, тяжело дыша. В его глазах была ярость и обида. Он подошёл к коробу, с опаской дотронулся до мокрого пятна и тут же отдёрнул руку, будто обжёгся.
— Хватит орать, — сказал он уже тише, пытаясь вернуть себе контроль. — Я позвоню Серёге утром. Он придёт и всё починит. Это всего лишь труба. Это просто вода.
Эти три слова, произнесённые им с усталым, примирительным вздохом, стали детонатором. Он сказал это, пытаясь свести масштаб бедствия к бытовой мелочи, которую можно исправить, забыть и жить дальше. Но для Юли в этой фразе сконцентрировалось всё: его инфантильность, его нежелание видеть последствия своих решений, его слепота. Он смотрел на прорванную трубу, а она видела прорванную жизнь.
Она ничего не ответила. Просто посмотрела на него так, будто видела впервые. Взглядом патологоанатома, изучающего причину смерти. Потом, не говоря ни слова, она молча развернулась и вышла из ванной.
Олег с облегчением выдохнул. Он решил, что она сдалась. Ушла в спальню дуться, плакать, но главное — шторм утих. Утром он позвонит Серёге, тот примчится, что-то подкрутит, замажет, и всё снова войдёт в привычную колею. Он даже начал прикидывать, как будет потом великодушно её успокаивать: «Ну вот видишь, а ты панику развела…»
Он не слышал её шагов по коридору. Она вернулась так же тихо, как и ушла. Он стоял спиной к двери, разглядывая мокрый короб, и почувствовал, как изменился воздух за спиной. Он обернулся.
В её руке был молоток. Тяжёлый слесарный молоток с обшарпанной деревянной ручкой из его же ящика с инструментами. Она держала его не как оружие, не в замахе. Он просто висел в её опущенной руке, как естественное продолжение её воли. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отрешённым. Исчезли гнев, обида, презрение. Осталась только холодная, пугающая целеустремлённость.
— Юля, ты что… — начал он, но голос его прозвучал неуверенно. — Ты что задумала? Положи молоток.
Она не смотрела на него. Её взгляд был прикован к стене. К той самой плитке, которая выступала больше других, нарушая геометрию и здравый смысл. Она медленно подошла к ней, обходя лужу по сухому краю. Её движения были плавными, почти сомнамбулическими.
— Юля, прекрати! — крикнул он, делая шаг к ней, но тут же остановился. Было в её фигуре что-то такое, что не позволяло приблизиться. Невидимая черта, которую он инстинктивно боялся пересечь.
Она подняла молоток. Замах был коротким, деловитым. Без ярости, без истерики. Удар.
Оглушительный треск расколол ночную тишину квартиры. Белая глянцевая плитка взорвалась изнутри. Острые, как бритва, осколки веером разлетелись по сторонам, несколько из них с цоканьем ударились о ванну. В центре стены теперь зияла уродливая дыра, обнажив серую, пыльную изнанку — ляп цементного раствора, на который «мастера» приклеили плитку прямо к старой краске.
Олег застыл, открыв рот. Он не мог поверить в происходящее.
А она сделала шаг в сторону. Выбрала следующую цель — плитку с самым широким и неровным швом. Снова короткий замах. Снова удар. Трес! Ещё одна дыра. Паутина трещин разбежалась по соседним плиткам.
— Что ты делаешь?! Ты с ума сошла?! — наконец прорвало его.
Она остановилась и впервые за всё это время посмотрела на него. В её глазах не было безумия. Только холодное, спокойное понимание.
— Я просто помогаю, — сказала она ровным голосом. — Твоему Серёге. Чтобы ему не пришлось самому всё ломать. Ведь всё равно придётся, правда, Олег? Чтобы добраться до труб и починить твою «просто воду».
И она снова ударила. И ещё раз. И ещё. Каждый удар был как точка, поставленная в конце предложения. Это был не вандализм. Это был методичный, выверенный демонтаж. Она не крушила всё подряд. Она уничтожала самую вопиющую халтуру. Каждая разбитая плитка была ответом на его «ты придираешься». Каждый оглушительный удар — ответом на его «нормально всё».
Он стоял, парализованный. Он смотрел, как его «красота», его «экономия», его «работа по-братски» превращается в кучу мусора у её ног. Белая керамическая крошка смешивалась с грязной водой на полу. Он смотрел на неё — женщину с молотком посреди руин, которую он, оказывается, совсем не знал. И понимал, что Серёга сюда уже не придёт. Никто сюда уже не придёт. Чинить здесь было больше нечего.
И в наступившей тишине, нарушаемой лишь её тяжёлым дыханием и звоном падающих осколков, снова стало слышно, как в углу методично и неотвратимо стучит о мокрый пол капля. Кап… Кап…
