— Ты опять накупил этих дурацких железок?! Мы второй год на море съездить не можем, потому что ты все деньги в свою развалюху вбухиваешь! Я для кого экономлю, для этой груды металла?!
Голос Инны не сорвался на визг. Он был низким, сдавленным, как будто каждое слово ей приходилось проталкивать сквозь толщу вязкой, многолетней усталости. Она стояла посреди узкого коридора их квартиры, и свет из комнаты выхватывал её осунувшееся лицо. Она только что сняла свои старые осенние сапоги — те самые, в которых предательски лопнула молния ещё в прошлом году, и она зашивала её сама, грубыми стежками, потому что «нужно экономить». И сейчас, стоя в одних колготках на холодном линолеуме, она смотрела не на мужа, а на них. На три картонные коробки, загромоздившие проход. Они были тяжёлыми, с иностранными надписями и пахли чем-то чужим, заводским — смесью машинного масла и упаковочной плёнки.
Андрей вышел из кухни, вытирая руки о штаны. На его лице было то самое выражение, которое она научилась ненавидеть — смесь виноватой мальчишеской радости и упрямства взрослого мужчины, который не собирается ни в чём каяться.
— Ин, ну ты чего сразу начинаешь? Это же карбюратор. Оригинальный! Я его три месяца искал, ты представляешь, какая это удача?
Она медленно подняла на него глаза. Она смотрела на него долго, изучающе, словно видела впервые. На его довольную физиономию, на его руки, вечно в мазуте, на его футболку с пятном от солидола. А потом её взгляд скользнул мимо него, в комнату, на экран монитора, где светилась её единственная отрада — заставка с лазурным берегом, белым песком и пальмами. Она включала её каждое утро, чтобы помнить, ради чего всё это. Ради чего она ест на обед дешёвую гречку, носит эти проклятые сапоги и отказывает себе в новой помаде.
Его лицо тут же изменилось. Довольная улыбка сползла, уступая место жёсткой, оборонительной складке у рта.
— Это не груда металла! Это проект! Это история! Это «Москвич-408», ты хоть понимаешь, что это классика? Когда я его закончу, он будет стоить в разы дороже. Это вложение!
Инна издала короткий, сухой смешок, похожий на треск лопнувшей пружины.
— Вложение? Ты «вкладываешь» в него уже третий год, Андрей. За это время мы могли три раза слетать в Турцию «всё включено». Но нет, мы вкладываем в ржавое корыто, которое гниёт у нас под окнами и пугает соседских детей. Я устала. Я просто устала жить в режиме экономии ради твоих игрушек.
Он шагнул к ней, его лицо побагровело. Он начал размахивать руками, пытаясь донести до неё что-то своё, мужское, непостижимое.
— Да что ты понимаешь?! Это моя единственная отдушина! Я после работы прихожу, как выжатый лимон, и только она меня спасает! Я с ней разговариваю, я её собираю по винтику! Это творчество! А море твоё что? Приехали, полежали две недели на песке, как тюлени, и обратно? В чём смысл?
Она смотрела на него, и пелена усталости с её глаз спадала, уступая место чему-то новому, холодному и острому, как осколок стекла. Она наконец-то поняла. Он не притворялся. Он действительно не видел разницы между её мечтой об отдыхе, о глотке свежего воздуха, и его одержимостью ржавым железом. Для него её мечта была бессмысленной блажью, а его хобби — чем-то важным и почти священным.
— Ах, не понимаю? — произнесла она вдруг на удивление спокойно, и от этого спокойствия Андрею стало не по себе. — Хорошо. Тогда я сейчас тоже найду себе хобби.
Андрей фыркнул, отводя взгляд. Он не выносил этого её спокойствия, оно было страшнее любого крика. Когда она кричала, всё было просто: он кричал в ответ, они выпускали пар, и на какое-то время наступало хрупкое перемирие. Но эта ледяная тишина в её голосе выбивала у него почву из-под ног.
— Ну-ну, найди. Может, марки начнёшь собирать? — бросил он через плечо, намеренно пренебрежительно.
Он подхватил две из трёх коробок. Они были тяжёлыми, и он крякнул, прижимая их к груди, словно бесценный клад, который нужно уберечь от варваров. Он не стал больше ничего говорить. Любой дальнейший разговор был бессмысленным, потому что она «не понимала». Он просто развернулся и пошёл к выходу, его рабочие ботинки тяжело стучали по полу. Дверь за ним не хлопнула. Она закрылась с глухим, окончательным щелчком замка, который отрезал её от него и его мира.
Инна осталась стоять в коридоре. В воздухе всё ещё висел запах этих железок, смешанный с запахом уличной пыли, которую он принёс на ботинках. Она не двигалась несколько минут, просто смотрела на последнюю, оставленную им коробку. Она была меньше других, но, судя по всему, не менее важная. Он вернётся за ней. Он всегда возвращался за своими сокровищами.
Медленно, как во сне, она прошла на кухню. Её ноги были ватными. Она подошла к окну, выходившему во двор. Вот он, их двор. Серая детская площадка с облезлой краской, несколько припаркованных машин и, в самом центре этого унылого пейзажа, его алтарь. Его «Москвич». Выцветшая, некогда голубая краска облупилась, обнажая пятна ржавчины, похожие на незаживающие язвы. Одно крыло было другого цвета — серое, грунтованное. Машина стояла на спущенных колёсах, вросла в землю, и выглядела не как проект реставрации, а как ржавый памятник всем их несбывшимся мечтам.
Андрей уже был там. Он поставил коробки на землю, открыл багажник, который держался на одной петле, и начал выкладывать своё богатство на грязную тряпку. Инна смотрела на него сверху, из своего кухонного аквариума, и видела каждое его движение. Она видела, с какой нежностью он достал из коробки блестящий, замысловатой формы кусок металла — тот самый карбюратор. Он не просто взял его. Он принял его в руки, как принимают новорождённого. Он провёл по его гладкой поверхности пальцами, сдул невидимую пылинку. Потом достал из кармана специальную, чистую ветошь и начал протирать его, полировать до зеркального блеска. В его движениях было столько заботы, столько трепетной любви, сколько она не видела, обращённой к себе, уже очень давно. Он любовался этой железкой. Он улыбался ей.
И в этот момент внутри Инны что-то окончательно умерло. Последняя капля надежды, последний тлеющий уголёк веры в то, что всё ещё можно исправить, испарился, оставив после себя лишь холодный, звенящий вакуум. Она смотрела, как её муж, её близкий человек, отдаёт всю свою нежность куску металла, игнорируя её, её мечты, её истёртые сапоги и её уставшую душу.
Она молча отвернулась от окна. Больше смотреть было не на что. Она прошла в комнату. Яркий экран ноутбука приветствовал её лазурным морем. Но теперь эта картинка не вызывала тоскливой мечты. Она стала целью. Руководством к действию. Она села в кресло, придвинула к себе ноутбук. Её пальцы уверенно легли на клавиатуру. Никакой дрожи. Никаких сомнений. Она открыла браузер. В поисковой строке её пальцы быстро и чётко набрали: «Купить билет на Кипр. Ларнака. На две недели. Один взрослый».
Он вернулся минут через двадцать. Инна услышала, как ключ скребёт по замочной скважине, и невольно напряглась. За эти двадцать минут она успела пройти все стадии принятия — от выбора дат до ввода паспортных данных. Страница с финальным подтверждением оплаты была открыта и горела на экране холодным, немигающим светом, словно портал в другую реальность. Оставался один клик. Один-единственный щелчок мыши, который перечеркнёт всё. Она ждала.
Андрей вошёл в квартиру, тяжело дыша. На его лице играла довольная, выстраданная улыбка человека, который только что совершил важный ритуал. Его руки были покрыты тонкой плёнкой из ржавчины и масла, на щеке темнело грязное пятно. Он, казалось, совершенно забыл о недавнем разговоре, полностью поглощённый своим миром шестерёнок и поршней. Он даже не посмотрел в её сторону, его взгляд был прикован к последней, самой маленькой коробке, сиротливо стоявшей у стены. Он шагнул к ней, собираясь забрать и её, чтобы воссоединить сокровище с остальными.
— Андрей.
Её голос прозвучал тихо, но в оглушительной тишине квартиры он прозвенел, как удар колокола. Андрей замер, его рука застыла в сантиметре от картона. Он медленно выпрямился и повернулся к ней. Она сидела в кресле перед ноутбуком, и её поза была неестественно прямой, почти монументальной. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только пустота и холодная, отстранённая решимость.
— Что ещё? — устало спросил он, готовый к новому витку обвинений.
Она ничего не ответила. Она просто молча взяла ноутбук и развернула экран к нему. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы его глаза, привыкшие к полумраку гаражей и блеску хромированных деталей, сфокусировались на изображении. Сайт авиакомпании. Ярко-оранжевый логотип. И строчки, которые мозг отказывался понимать: «Ларнака, Кипр. Вылет: 24 октября. Возвращение: 7 ноября. 1 взрослый». Под этим — огромная оранжевая кнопка «Подтвердить и оплатить».
— Что это такое? — недоумённо спросил он. — Розыгрыш какой-то?
— Это моё новое хобби, — ровным голосом ответила Инна, не отводя от него взгляда. — Ты же сказал мне его найти. Я нашла.
До него начало доходить. Медленно, как густая смазка, расползающаяся по холодному металлу. Он перевёл взгляд с экрана на её лицо и обратно. Его лицо из уставшего стало сначала растерянным, а потом начало наливаться тёмной краской.
— Ты с ума сошла? Какие деньги? Откуда?! Это общие деньги, Инна! Накопления!
— Это мои деньги, — её голос стал твёрдым, как сталь. — Деньги, которые я сэкономила, когда носила сапоги с рваной молнией. Деньги, которые я откладывала, обедая в офисе контейнером с кашей, пока остальные ходили в кафе. Деньги за каждую кофточку, которую я не купила, за каждую чашку кофе, от которой отказалась. Я просто забираю своё.
Она говорила это так, будто зачитывала финансовый отчёт. Ни одной лишней эмоции, только сухие, неопровержимые факты. Он сделал шаг к ней, его кулаки сжались. В его глазах полыхнул настоящий, животный гнев.
— Ты не посмеешь! Это… это нечестно! Я же… я вкладываю в будущее!
— И я тоже, — ответила она. — Только моё будущее там. — Она едва заметно кивнула на экран ноутбука, где всё ещё сиял солнечный кипрский берег.
Он бросился к ней, намереваясь вырвать ноутбук, захлопнуть его, отменить это безумие. Но он опоздал. Прямо перед его лицом, глядя ему в глаза, она спокойно опустила палец на тачпад. Раздался тихий, почти невесомый щелчок. Звук, который в этот момент был громче любого взрыва. На экране промелькнула полоса загрузки, и появилась новая надпись, выведенная жирным зелёным шрифтом: «Ваше бронирование подтверждено. Спасибо за покупку!»
Андрей застыл, как будто его ударило током. Он смотрел на зелёные буквы, на номер заказа, на невозвратный статус билета. Всё. Конец. Она это сделала.
Инна медленно, с каким-то ритуальным изяществом, закрыла крышку ноутбука. Глухой пластиковый стук стал последним звуком в их совместной жизни. Она встала, обошла его, стоящего посреди комнаты, как столб, и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни победы, ни злорадства. Только холодное, спокойное отчуждение.
— Вот. У меня хобби — путешествовать в одиночку. А ты развлекайся со своей машиной. Надеюсь, она приготовит тебе ужин.
И, не дожидаясь ответа, она развернулась и молча пошла в спальню. Через минуту он услышал, как она достала с антресолей старый чемодан.
Дверь за ней не хлопнула. Просто закрылась. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно громко. Андрей остался стоять посреди комнаты. В одной руке он так и сжимал тряпку с пятнами солидола, другая беспомощно висела вдоль тела. Тишина, наступившая после её ухода, была не просто отсутствием звука. Она была плотной, материальной, она давила на барабанные перепонки и заполняла лёгкие, мешая дышать. Он несколько раз моргнул, глядя на закрытую дверь, словно ожидая, что она сейчас откроется и всё это окажется какой-то злой, дурацкой шуткой. Но дверь оставалась неподвижной.
Первым его чувством была не растерянность, а злая, пьянящая свобода. Ну и пусть катится! Пусть летит на свой Кипр! Теперь ему никто не будет выносить мозг из-за каждой купленной гайки, никто не будет пилить за запах бензина в коридоре и масляные пятна на джинсах. Он свободен. Он может посвятить всего себя главному делу своей жизни. Эта мысль придала ему сил. Он с каким-то ожесточённым удовольствием пнул последнюю, так и не унесённую коробку в угол, протащив её по линолеуму с противным скрежетом. Он не будет сейчас ничего разбирать. Он назло ей пойдёт и доделает то, что начал.
Все следующие дни он провёл во дворе, у своей машины. Он уходил рано утром, возвращался поздно вечером, когда уже не было сил даже принять душ. Квартира встречала его идеальным порядком и ледяной пустотой. На кухонном столе больше не стояла тарелка с ужином, накрытая другой тарелкой. В ванной не сушились её вещи. С вешалки в прихожей исчезло её пальто. Эти мелкие детали он замечал мельком, стараясь не придавать им значения. Он был поглощён работой. Под его руками ржавый остов «Москвича» начал медленно оживать. Он установил новый карбюратор, перебрал проводку, возился с тормозами. Соседи, проходившие мимо, удивлённо качали головами, видя его одержимость. Он работал как заведённый, почти не чувствуя усталости, подпитываемый злой энергией и упрямством. Он докажет. Ей, себе, всему миру. Он докажет, что это было не зря.
Через неделю, в субботу, он закончил. Он вытер руки ветошью, отошёл на пару шагов и осмотрел своё творение. Машина по-прежнему выглядела удручающе: разномастные крылья, пятна ржавчины, мутные фары. Но он знал, что главное — внутри. Её сердце, которое он собирал по кусочкам, теперь было готово забиться. Дрожащими от волнения и предвкушения руками он сел на продавленное водительское сиденье. В салоне пахло старым дерматином и бензином — запах его победы. Он вставил ключ в замок зажигания.
Он повернул ключ. Стартер жалобно взвизгнул, но мотор не схватил. Он попробовал ещё раз. И ещё. Ничего. Только сухое, беспомощное щёлканье. Холодный пот выступил у него на лбу. Не может быть. Он всё проверил, каждую клемму, каждый проводок. Он вылез, снова открыл капот, начал лихорадочно проверять контакты, дёргать провода. Он провозился ещё час, потом второй. Солнце начало садиться, окрашивая серые панельные дома в тоскливые оранжевые тона. Его руки были сбиты в кровь, новая чистая футболка — в грязи и масле. А машина молчала.
И вот тогда, стоя на коленях перед этим мёртвым куском железа, на которое он променял всё, его накрыло. Он вдруг с оглушительной ясностью понял, что ему некому позвонить и похвастаться, когда он её заведёт. Некому будет сказать: «Смотри, я смог! Я же говорил!» Некому будет даже пожаловаться на то, что она не заводится. Он один. Абсолютно один в этом пустом дворе, рядом с этой никому, кроме него, не нужной развалюхой.
Отчаяние придало ему сил. Он снова сел за руль и повернул ключ, на этот раз с какой-то животной яростью. И вдруг случилось чудо. Мотор чихнул, закашлял чёрным дымом и с оглушительным рёвом завёлся. Двигатель работал неровно, машину трясло, из выхлопной трубы валил сизый, вонючий дым, но она работала. Она жила.
Он сидел за рулём, вцепившись в руль побелевшими пальцами, и слушал этот рёв. Это была его победа. Полная. Окончательная. Но никакой радости он не чувствовал. Только звенящую, оглушительную пустоту внутри. Рёв мотора был единственным звуком в его мире, и этот звук лишь подчёркивал, насколько оглушительно тихо стало в его жизни. Он победил, но остался сидеть один посреди двора в ржавой, трясущейся машине, которая наконец-то смогла приготовить ему на ужин только запах выхлопных газов…
