— Олег, ради всего святого, что это такое?
Ирина стояла в проёме кухни, прислонившись плечом к косяку, и смотрела, как её муж, красный и пыхтящий, пытается втащить в узкий коридор их квартиры исполинских размеров картонную коробку. Он двигался задом наперёд, упираясь в неё спиной и боками, и этот картонный монстр неохотно, с противным шаркающим звуком, полз по линолеуму, занимая собой всё пространство. На лице Олега, несмотря на выступившую испарину и сбившееся дыхание, играла широкая, донельзя самодовольная улыбка.
— Помоги лучше, а не командуй, — выдохнул он, наконец протолкнув свою ношу через дверной проём и выпрямляясь. Он провёл тыльной стороной ладони по мокрому лбу, не сводя с Ирины торжествующего взгляда. — Это, дорогая моя, сюрприз!
Ирина медленно обвела взглядом гигантскую упаковку, которая теперь полностью перегородила проход в комнату. Она только что пришла с работы, ещё даже не успела переодеться, и единственным её желанием было заварить чай и хоть на полчаса погрузиться в тишину. Пять минут назад она сидела за ноутбуком, листая фотографии бирюзовых пляжей и античных развалин турецкого Сиде, мысленно примеряя на себя лёгкое платье и соломенную шляпу. Теперь же перед ней возвышалась эта безымянная громадина, пахнущая пылью склада и дешёвым скотчем.
— Сюрприз? — она скрестила руки на груди, скептически изогнув бровь. — Шкаф мы вроде не заказывали. Или ты решил купить новый холодильник, не посоветовавшись со мной?
— Лучше! — Олег хлопнул по коробке ладонью, отчего гулко разнеслось по всей квартире. — Гораздо лучше! Это то, что изменит нашу жизнь. Наши выходные больше никогда не будут прежними. Давай нож, сейчас всё увидишь!
Его энтузиазм был настолько неподдельным и детским, что Ирина на мгновение смягчилась. Она молча вернулась на кухню, взяла из ящика самый большой нож и протянула ему. Олег схватил его с жадностью хирурга, приступающего к важнейшей операции. Он с азартом прорезал толстые слои липкой ленты, отгибая створки коробки. Ирина наблюдала за его действиями, и лёгкое любопытство в её душе начало смешиваться с необъяснимой, подспудной тревогой. Что-то в его горящих глазах и этой маниакальной спешке заставляло её напрячься. Слишком уж масштабным был этот «сюрприз».
— Ну же, смотри! — скомандовал он, отрывая последний кусок картона.
Внутри, упакованная в плотный полиэтилен, лежала глянцевая цветная коробка поменьше. На ней была изображена идиллическая картина: счастливая улыбающаяся семья — мужчина, женщина и ребёнок — рассекает водную гладь живописного озера. Солнце играет бликами на воде, вокруг зелёные берега. А под картинкой, огромными синими буквами, было выведено: «ЛОДКА МОТОРНАЯ НАДУВНАЯ ‘ШТИЛЬ-360’».
Ирина смотрела на эти буквы и ничего не понимала. Лодка. Надувная лодка. В их городской квартире на седьмом этаже. Она перевела взгляд с картинки на сияющее лицо Олега, потом снова на коробку. Штиль-360. Моторная. Она знала, что Олег любит рыбалку, но они пару раз в год выбирались с друзьями, у которых была своя старенькая «резинка». Зачем им собственная? Да ещё и такая огромная. И с мотором. Тревога внутри неё перестала быть подспудной. Она оформилась в один-единственный, холодный и острый как игла, вопрос. Она вспомнила деревянную шкатулку в комоде. Вспомнила пересчитанные на прошлой неделе купюры. Вспомнила свою мечту о Турции.
— Олег… — начала она медленно, чувствуя, как немеют губы. — Сколько это стоит? — её голос прозвучал тихо и глухо, словно шёл из глубокого колодца.
Олег не уловил этой перемены. Он был слишком поглощён собственным триумфом. Он выпрямился, смахнул с джинсов невидимую пыль и посмотрел на неё с видом благодетеля, только что осчастливившего всё человечество.
— А это, моя дорогая, неважно! Главное, что теперь она наша! Но раз уж ты спросила… Я потратил нашу заначку. Всю. Даже немного не хватило, пришлось со своей карты добавлять, — произнёс он с гордостью, будто эта «добавка» была вершиной щедрости и доказательством его безграничной любви.
Слова «потратил нашу заначку» ударили Ирину под дых, выбив весь воздух. Она смотрела на него, но видела уже не мужа, а чужого человека, говорящего на незнакомом, варварском языке. Она не ответила. Молча, на ватных, непослушных ногах, она развернулась и прошла в спальню. Её движения были медленными, почти сомнамбулическими, как у человека, проверяющего, не сон ли всё это. Её руки сами потянулись к верхнему ящику комода, к их общей святыне — резной деревянной шкатулке, где они, купюра к купюре, складывали свою мечту.
Она открыла крышку.
Пусто.
Абсолютно, безжалостно пусто. Лишь едва уловимый запах старых денег и лёгкая пыльца на бархатной обивке. То самое место, где ещё неделю назад лежали аккуратные пачки, перетянутые аптечными резинками. Её Турция. Её море, солнце, две недели без забот, без будильника и отчётов. Две недели перезагрузки, которых она ждала, как манны небесной. Всё это теперь превратилось в пустоту внутри деревянного ящичка. Она захлопнула крышку. Звук получился сухим и окончательным, как выстрел.
Когда она вернулась в коридор, Олег всё ещё стоял возле своего сокровища, с восторгом разглядывая глянцевую картинку. Он даже не заметил её отсутствия.
— Ты потратил всё, — это был не вопрос, а констатация факта. Шёпот, наполненный звенящим, холодным ужасом.
Он наконец оторвался от коробки и посмотрел на неё.
— Ну да, я же сказал. Но ты только представь, Ир! Каждые выходные! Выезжаем в пятницу вечером на озеро, ставим палатку. Утром я на рыбалку, а ты загораешь на берегу. Потом уха на костре… Это же не какая-то там Турция на десять дней! Это на всю жизнь! Это же романтика! Как тебе сюрприз?
Романтика. Это слово взорвалось в её голове тысячей осколков. Она посмотрела на его сияющее, ничего не понимающее лицо, потом на коробку, преградившую путь к нормальной жизни, и её плотину прорвало.
— Какой ещё сюрприз?! Ты потратил наши общие деньги, которые мы копили на отпуск, на эту дурацкую лодку?! Ты хоть спросил меня, нужен ли мне этот сюрприз?! Мы теперь никуда не едем, зато у тебя есть резиновая лодка!
Она кричала, и каждое слово было наполнено болью и яростью. Это был не просто крик о деньгах. Это был вопль о растоптанной мечте, об украденном ожидании счастья, о полном и абсолютном пренебрежении ею.
Олег отшатнулся, ошарашенный такой реакцией. Улыбка сползла с его лица, сменившись растерянным и обиженным выражением.
— Ир, ты чего? Ты не рада? Я же как лучше хотел… Я же для нас, для семьи…
— Для семьи?! — её смех прозвучал как скрежет металла по стеклу. — Ты это называешь «для семьи»? Ты украл у меня море, ты украл у меня отдых, о котором я мечтала целый год, чтобы купить себе игрушку! Ты в одностороннем порядке решил, как мы будем проводить не только отпуск, но и все выходные на ближайшие десять лет! На каких выходных? На озере за городом вместо моря? Ты единолично решил, как нам отдыхать! Как всегда
— Как всегда? Да ты хоть понимаешь, что я сделал? — Олег, оправившись от первого потрясения, перешёл в наступление. Его лицо из растерянного стало обиженно-гневным. — Я вложился в наш общий отдых! В наше будущее! Эта лодка — это не какая-то там путёвка на неделю, которую ты проешь и забудешь. Это вещь! Она будет служить нам годами! Каждые выходные, Ира, каждые! Свежий воздух, природа, уединение… Я думал, ты оценишь!
Его голос набрал силу и зазвучал праведно, как у проповедника, несущего заблудшим истину. Он шагнул к ней, жестом указывая на коробку, будто это был не кусок упакованного ПВХ, а священный Грааль.
Вместо ответа Ирина издала короткий, уродливый смешок. Вся бушующая в ней ярость вдруг сменилась ледяным, презрительным спокойствием. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме безжалостной ясности.
— Ты помнишь, как мы машину покупали, Олег?
Он замер, сбитый с толку этим внезапным вопросом.
— Причём здесь машина?
— А при том, — её голос стал твёрдым, как сталь. — Что мы тогда тоже копили. Копили на надёжный, семейный седан, чтобы было удобно ездить к родителям, чтобы можно было закинуть в багажник кучу вещей. А что купил ты? Ты пригнал под окна это низкое двухдверное недоразумение, потому что у него «спортивный характер». И сказал те же самые слова: «Зато какая она красивая, нам будет весело кататься!». Ты помнишь?
Он помнил. Он нахмурился, потому что эта память была неприятной. Тогда ему тоже казалось, что он делает всем хорошо.
— И что? Нормальная машина, ездим же.
— Ездишь ты! — отчеканила она. — Ты «ловишь кайф» от вождения, а я сижу рядом, скрючившись, потому что на заднее сиденье даже сумку не бросить. Ты купил игрушку для себя, Олег. И назвал это «нашей машиной». Это та же самая песня. Только теперь декорации сменились. Ты купил себе ещё одну игрушку и назвал это «нашим отдыхом».
Аргументы Олега, которые казались ему такими весомыми и логичными всего минуту назад, рассыпались в пыль под её холодным напором. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он пытался защищаться, но слова застревали в горле.
— Это не игрушка… это… для здоровья, для души…
— Для твоей души, Олег! — перебила она его, делая шаг вперёд. Теперь они стояли почти вплотную, разделённые лишь углом проклятой коробки. — Твоя рыбалка. Твоя уха. Твоя лодка. А я что? Я должна сидеть на берегу, отмахиваться от комаров и радоваться твоему счастью? Ты подменил нашу общую, одну на двоих, мечту на свою личную прихоть. Ты не просто потратил деньги, ты обесценил всё, к чему мы шли вместе эти полгода. Каждую тысячу, которую я откладывала, отказывая себе в мелочах. Ты взял мои надежды, мои ожидания, моё предвкушение счастья и купил на них себе кусок резины с мотором.
Она говорила негромко, но каждое её слово впивалось в него, как зазубренный нож. Он понял, что проигрывает. Что дело не в логике и не в практичности. Он задел что-то гораздо более глубокое, и теперь эта глубина грозила поглотить его самого. Злость от собственного бессилия захлестнула его.
— Знаешь что? — выпалил он, переходя на крик, чтобы заглушить её спокойный голос. — Раз ты так… Раз ты ничего не ценишь… То это будет моя лодка! И кататься на ней буду я один! Поняла? Сам! Без тебя
— Знаешь что? — выпалил он, переходя на крик, чтобы заглушить её спокойный голос. — Раз ты так… Раз ты ничего не ценишь… То это будет моя лодка! И кататься на ней буду я один! Поняла? Сам! Без тебя!
Эта фраза, брошенная в сердцах, стала последним, решающим ударом. Она прозвучала не как угроза, а как приговор, который Олег вынес их совместной жизни. В этот момент для Ирины всё закончилось. Неистовый гнев, кипевший в ней, схлынул, оставив после себя пустоту, холодную и бездонную, как январское небо. Спорить больше было не о чем. Он сам провёл черту, отделив своё «я» от их общего «мы». И она эту черту приняла.
Она перестала кричать. Перестала говорить. Она просто смотрела на него, и в её взгляде больше не было ни боли, ни обиды. Только отстранённое, почти медицинское любопытство, с каким смотрят на безнадёжно сломанную вещь перед тем, как выбросить. Этот взгляд испугал Олега гораздо больше, чем её крики. Он ожидал продолжения скандала, слёз, упрёков, чего угодно, но не этой мёртвой, звенящей тишины.
Ирина молча развернулась. Её движения стали до ужаса спокойными и целенаправленными. Она подошла к огромной картонной коробке, уперлась в неё руками и, напрягшись всем телом, сдвинула её с места. Коробка с протестующим скрипом поползла по линолеуму из узкого коридора в более просторный холл, прямо к входной двери. Олег стоял, как парализованный, и просто наблюдал. Он не понимал, что она делает, но инстинктивно чувствовал — происходит нечто непоправимое. Он хотел что-то сказать, остановить её, но слова не шли.
Она не остановилась. Вытолкав коробку в коридор, она, не взглянув на него, прошла мимо в спальню. Через минуту она вернулась, держа в руках его два спиннинга в чехлах. Она подошла к двери и аккуратно, без злобы, почти бережно, прислонила их к коробке. Олег следил за ней, как заворожённый. Каждый её шаг, каждый жест был выверенным и окончательным.
Затем она направилась к встроенному шкафу в коридоре, где хранились их сезонные вещи. Открыла дверцу. Её руки безошибочно нашли на верхней полке его забродные резиновые сапоги, ещё пахнущие рекой и тиной с прошлогодней рыбалки. Она взяла их и тоже отнесла к двери, поставив рядом. Потом вернулась и извлекла из шкафа брезентовую сумку с его рыболовными снастями: катушками, блёснами, поплавками. Вся его рыбацкая гордость, всё то, что он с такой любовью перебирал долгими зимними вечерами. Сумка с глухим стуком упала на коробку.
Процессия продолжалась. Она методично, молча, как робот, исполняющий программу, обходила квартиру и собирала всё, что имело отношение к его увлечению. Старый складной стульчик. Термос в металлическом корпусе. Его камуфляжная куртка-ветровка, висевшая на вешалке. Всё это складывалось в одну кучу у порога, превращаясь в погребальный костёр для их совместного будущего. Олег стоял посреди коридора, превратившись в немого свидетеля собственных похорон. Он наконец осознал весь масштаб катастрофы, но было поздно. Процесс был запущен, и он был необратим.
Когда последний предмет — его любимая панама с широкими полями — лёг поверх всего этого нагромождения, Ирина выпрямилась. Она окинула взглядом созданную ею инсталляцию. Затем повернулась к нему. Её лицо было спокойным и непроницаемым, как у судьи, зачитывающего вердикт, который не подлежит обжалованию.
Она не кричала. Её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. Это было страшнее любого крика.
— Вот твоя лодка, вот твой мотор. Садись и плыви. Куда хочешь. Но не ко мне.
Сказав это, она развернулась и, не оглядываясь, ушла в комнату. За ней не хлопнула дверь. Она просто закрылась, отсекая его от своего мира. Олег остался один. Один в пустом коридоре, посреди обломков своего грандиозного «сюрприза». Он смотрел на эту гору вещей, на нелепую картонную коробку, которая ещё час назад казалась ему воплощением счастья, и впервые за весь вечер по-настоящему понял, что он наделал. Он купил себе лодку. И потерял всё остальное…
