— Я не могу больше жить в этом гараже! Везде твои железки, воняет маслом, а мне даже негде сесть! Убирай это всё или выметайся вместе со своим хламом!
Этот крик, острый и рваный, вырвался из самой глубины лёгких Даши, когда её нога в тонком замшевом ботильоне споткнулась о что-то твёрдое и липкое прямо посреди гостиной. Она пошатнулась, взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, и едва не рухнула на разложенные по полу инструменты. Взгляд её метнулся вниз. На светлом, почти кремовом ковре, который они выбирали вместе полтора года назад, смеясь и споря о длине ворса, лежал карбюратор. Замысловатый, уродливый кусок металла, измазанный в чёрной жиже, он выглядел как зловещий инопланетный артефакт, оскверняющий последнее напоминание о былом уюте.
Она вошла в квартиру пять минут назад, и её с порога накрыла волна удушливого, всепроникающего смрада. Это была густая, тяжёлая смесь запахов бензина, застарелого машинного масла и какой-то едкой химии, которой Кирилл оттирал ржавчину. Этот запах больше не выветривался. Он въелся в стены, в мягкую обивку дивана, в её собственную одежду. Каждый вечер, приходя с работы, она приносила его на себе в офис, и ей казалось, что коллеги косятся на неё, пытаясь понять, почему от менеджера по продажам пахнет, как от автослесаря после тяжёлой смены.
Сегодняшний день выдался особенно паршивым. Сначала сорвалась крупная сделка, потом начальник устроил показательную порку на общем собрании. Всё, о чём она мечтала, сидя в душной пробке, — это добраться до дома, заварить себе крепкого чаю с мятой, сесть на диван, поджав под себя ноги, и тупо смотреть в стену. Но её дом перестал быть домом. В прихожей, на комоде, где раньше стояли фотографии в рамках, теперь выстроились в ряд тусклые свечи зажигания. На журнальном столике, вместо стопки модных журналов, в пластиковом контейнере из-под салата отмокала в мутной жиже ржавая мотоциклетная цепь. Балконная дверь была распахнута настежь, но это не спасало — оттуда лишь тянуло ноябрьской сыростью и новыми порциями вони, ведь весь балкон, от пола до потолка, был завален ржавыми крыльями, ободами колёс и какими-то изогнутыми трубами.
Кирилл, сидевший на корточках в центре всего этого индустриального хаоса, поднял на неё голову. Его руки были по локоть в мазуте, на щеке красовалось тёмное пятно, а в глазах не было и тени вины — лишь лёгкая досада, что его оторвали от какого-то важного процесса.
— Даш, ты чего кричишь? Я же почти закончил. Это очень редкая модель, ты не представляешь, как мне повезло её достать.
— Почти закончил? — голос Даши стал ниже, в нём заклокотала холодная ярость. Она обвела взглядом комнату. В самом её центре, на подстеленном куске грязного брезента, возвышался остов мотоцикла, похожий на скелет динозавра, раскопанного посреди их квартиры. Вокруг него, словно останки жертв, были разбросаны инструменты, промасленные тряпки и банки с растворителями. Чтобы добраться до дивана, нужно было проявить чудеса эквилибристики. — Ты говоришь мне это уже третий месяц, Кирилл! Третий месяц я живу в филиале автомастерской! Я прихожу с работы и хочу отдохнуть! Но где? На кухне стол завален твоими поршнями, в ванной в керосине отмокает какая-то дрянь! Я сегодня мыла голову и боялась, что у меня волосы загорятся от этих паров!
— Ну не преувеличивай, — лениво отмахнулся он, снова поворачиваясь к своему карбюратору. Он явно считал её слова пустым звуком, женской истерикой. — Это хобби. У каждого мужчины должно быть хобби. Для души.
Это слово — «душа» — прозвучало в этом пропитанном бензином аду как самое изощрённое издевательство. Оно стало детонатором.
— Для души?! — взвизгнула Даша, и её голос сорвался. — Ты превратил наш дом, нашу единственную комнату в помойку! Я задыхаюсь от запаха бензина! Мои вещи воняют, как спецовка! Ты уничтожил всё! Наш покой, наш уют, наш ковёр, в конце концов!
— Ковёр можно отдать в химчистку. И вообще, это всё временно. Вот соберу его, продам, и у нас будет куча денег. Ты просто не ценишь то, что я делаю, — упрямо пробубнил он, не отрываясь от своего занятия.
Даша замолчала, тяжело дыша. Её била мелкая дрожь. А потом, совершенно внезапно, она успокоилась. Ярость не ушла, она сгустилась, превратившись во что-то твёрдое и холодное внутри. Лицо её стало жёстким, как маска.
— Хорошо. Временно, — согласилась она ровным, ледяным голосом. Кирилл даже поднял на неё удивлённый взгляд, не ожидая такой быстрой капитуляции. — Тогда временно, до тех пор, пока весь этот хлам не исчезнет из нашего дома, ты спишь здесь, в своей мастерской. На полу. Можешь подстелить свой брезент. А я — на кровати, в спальне. И дверь я буду закрывать на ключ, чтобы этот прекрасный запах ко мне не просачивался. Наслаждайся своим хобби круглосуточно, дорогой. Это полезно для души.
Первую ночь Кирилл воспринял как дурную шутку, нелепый женский каприз. Он демонстративно расстелил на полу старое одеяло, бросил сверху подушку с дивана и лёг, уверенный, что через час-другой дверь спальни откроется и Даша, сменив гнев на милость, позовёт его обратно. Но дверь не открылась. Он слышал, как она приняла душ, как тихо щёлкнул выключатель, а потом в квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом холодильника и его собственным злым сопением. Утром его разбудил не будильник, а резкий щелчок замка. Даша вышла из спальни уже одетая, с уложенными волосами, накрашенная. Она прошла мимо него, спящего на полу, как мимо мешка с мусором, не удостоив взглядом. На кухне она молча сварила себе кофе, сделала тост, съела его стоя и, ополоснув чашку, так же молча ушла на работу.
Кирилл вскочил, полный праведного гнева. Он думал, она сломается первой. Что ж, он покажет ей, кто здесь главный. Вместо того чтобы начать уборку, он решил расширить свою территорию. Остатки свободного пространства на кухонном столе были завалены мелкими деталями, которые он скрупулёзно протирал ветошью. Единственный стул превратился в подставку для канистры с маслом. Теперь поесть, даже стоя, можно было только в коридоре. Он действовал демонстративно, с вызовом, уверенный, что создаёт ей невыносимые условия, которые заставят её пойти на попятную. Весь день он возился со своим мотоциклом, нарочито громко роняя ключи и постукивая молотком, наполняя квартиру звоном металла.
Вечером Даша вернулась. Она вошла, молча окинула взглядом новый уровень разрухи на кухне, поджала губы, но не сказала ни слова. Она просто прошла в спальню и снова заперла за собой дверь. Через полчаса по квартире поплыл дразнящий, густой аромат горячей пиццы с пепперони и расплавленным сыром. Кирилл, давившийся холодными макаронами из контейнера прямо над разобранным двигателем, почувствовал, как у него свело скулы. Это была продуманная, жестокая атака. Она не просто ела вкусную еду в своей чистой крепости, она дразнила его запахом, подчёркивая его положение изгнанника, питающегося отбросами в собственном доме.
Так началась их холодная война. Они жили в одной квартире, но в разных вселенных. Даша создала внутри спальни свой собственный мир. Она купила маленький электрический чайник и теперь даже за кипятком не выходила на общую территорию. Она приходила с работы, запиралась и выходила только утром. Кирилл, в свою очередь, превращал гостиную в настоящий ад. Он назло ей начал работать по ночам. Когда она ложилась спать, он включал компрессор или начинал что-то шлифовать. Монотонный, визгливый гул проникал сквозь стену, въедался в мозг, не давая уснуть. Он перестал мыть за собой посуду, и в раковине выросла гора грязных тарелок, покрывающихся плесенью. Воздух в квартире стал густым и тяжёлым, как в склепе.
Они перестали разговаривать. Их общение свелось к языку взаимных пакостей. Он «случайно» проливал масло на коврик в прихожей. Она, проходя мимо, «нечаянно» задевала ногой коробку с болтами, и они с оглушительным звоном разлетались по всему полу. Он назло ей курил прямо в комнате, и едкий дым просачивался под дверь её спальни. Она в ответ покупала самые дорогие ароматические свечи с запахом лаванды, и этот приторно-сладкий аромат смешивался с вонью бензина и табака, создавая тошнотворный коктейль. Напряжение нарастало с каждым днём. Это было уже не просто противостояние, это была осада. Каждый из них ждал, когда другой выбросит белый флаг. Но никто не собирался сдаваться. Они оба понимали, что пересекли черту, за которой простое примирение уже невозможно. Впереди была только эскалация.
Холодная война продлилась неделю. Семь дней молчания, прерываемого лишь визгом шлифовальной машинки и демонстративным звяканьем посуды. Семь дней они существовали в параллельных, непересекающихся реальностях, разделённых тонкой деревянной дверью спальни. Кирилл был уверен, что Даша вот-вот сдастся. Что она не выдержит жизни в осаде, запахов, грязи и невозможности нормально приготовить себе ужин. Но он просчитался. Он недооценил глубину её холодной, спрессованной ярости. Она не просто терпела — она адаптировалась, превратив спальню в автономный модуль выживания.
Развязка наступила в субботу. Кириллу для сборки узла понадобилось просверлить несколько отверстий в металлической пластине. Он перерыл все свои ящики с инструментами, заглянул под диван, вытряхнул содержимое антресолей. Дрели нигде не было. И тут его осенило. Мощная, хорошая дрель, купленная ими для ремонта, лежала в своей фирменной коробке в большом встроенном шкафу. В спальне. Он подошёл к запертой двери и впервые за неделю нарушил молчание. Его кулак гулко ударил по дереву.
— Даша, открой! Мне дрель нужна.
За дверью было тихо. Он подождал с полминуты, чувствуя, как по венам начинает разливаться раздражение. Он ударил снова, уже сильнее.
— Я знаю, что ты там! Открывай, говорю! Мне работать надо!
Наконец, с той стороны послышался тихий, совершенно спокойный голос.
— Дрели здесь нет.
— Не ври мне! — рявкнул он, дёргая ручку. — Я точно знаю, она в шкафу на верхней полке! Открывай давай!
— Это моя комната, — её голос прозвучал так же ровно и отстранённо, будто она комментировала прогноз погоды. — Здесь нет ничего твоего.
Это было уже слишком. Он, хозяин в собственном доме, вынужден выпрашивать свой же инструмент у запершейся жены. В нём вскипела животная злость. Он не будет просить. Он возьмёт своё. Кирилл сбегал на кухню, схватил из ящика самый прочный нож и вернулся к двери. Он засунул лезвие в щель между дверью и косяком и принялся ковырять замок. Металл со скрежетом царапал металл. Старая краска на косяке осыпалась мелкими чешуйками. Он пыхтел, ругался сквозь зубы, но дешёвый замок не поддавался. С той стороны двери Даша молча слушала эти звуки. Она не кричала, не звала на помощь. Она стояла, прислонившись спиной к стене, и каждый скрежещущий звук отдавался внутри неё не страхом, а чем-то иным — твёрдой, как сталь, уверенностью в том, что она сделает дальше.
Поняв, что замок ему не одолеть, Кирилл с проклятием отшвырнул нож и, хлопнув входной дверью так, что зазвенели стёкла, вылетел из квартиры. Даша подождала несколько минут, прислушиваясь. Убедившись, что он действительно ушёл, она повернула ключ в замке. Она вышла в разгромленную гостиную не спеша, как инспектор, осматривающий место преступления. Её взгляд скользнул по разбросанным деталям и остановился на нём. На предмете его гордости. На бензобаке от мотоцикла. Кирилл потратил на него почти две недели. Он счищал старую краску, выводил миллиметр за миллиметром все вмятины, шлифовал, полировал его до тех пор, пока тот не засиял, как огромное хромированное зеркало. Он стоял на отдельной, чистой тряпке в центре комнаты, сияющий и совершенный.
Даша спокойно прошла к балкону, где в углу стояли банки с техническими жидкостями. Она взяла одну из них — с растворителем для краски. Вернувшись в комнату, она открутила крышку. Резкий химический запах ударил в нос, но она даже не поморщилась. Мгновение она смотрела на своё искажённое отражение в безупречной поверхности бака, а затем медленно, методично вылила едкую жидкость на его сияющий бок. Эффект был мгновенным и чудовищным. Идеальный лаковый слой сморщился, пошёл пузырями, словно обожжённая кожа. Зеркальный блеск исчез, уступив место уродливым, мутным разводам и потёкам, обнажившим тусклый металл. Она поставила пустую банку рядом с испорченным баком и так же молча вернулась в свою спальню, снова повернув ключ в замке.
Кирилл вернулся через час, злой, но с новой личинкой замка в кармане. Он бросил пакет на стол и только потом увидел. Он замер, его глаза расширились от ужаса и неверия. Он медленно подошёл к баку, словно боясь поверить в то, что видит. Провёл пальцем по изуродованной поверхности. А потом издал какой-то сдавленный, горловой рык. Он бросился к двери спальни и заколотил по ней кулаками с такой силой, что вся конструкция заходила ходуном.
— Стерва! Ты что наделала?! Открой! Я тебя убью!
Он бил и бил по двери, выкрикивая проклятия, но изнутри не доносилось ни звука. Наконец, когда он выдохся, с той стороны раздался её голос — холодный, как сталь ножа.
— Это только начало. Убирай свой хлам, или я буду уничтожать его по одной детали каждый день. Завтра очередь вон того ржавого колеса. Могу просто выкинуть его с балкона.
Угроза подействовала, но совершенно не так, как рассчитывала Даша. Кирилл не испугался. Он воспринял её слова как объявление войны, как прямое посягательство на самое святое. Его упрямство, подпитанное оскорблённой гордостью, переросло в одержимость. Следующие несколько дней он почти не выходил из квартиры, словно сторожевой пёс, охраняющий свою гору хлама. Он спал урывками прямо на полу, в обнимку с каким-то ржавым крылом, и ел всухомятку, не отрывая взгляда от двери спальни, будто ждал вылазки диверсанта. Он демонстративно перетащил раму мотоцикла так, чтобы она частично блокировала выход из её комнаты, создавая физическое препятствие. Это был его молчаливый ответ: «Ты заперта здесь так же, как и я».
Даша поняла, что проиграла этот раунд. Её тактика ежедневного саботажа была обречена на провал. Она не могла жить в постоянном напряжении, выжидая момент, чтобы испортить очередную железку, пока он стоит на страже. Это было глупо и унизительно. Она осознала простую и страшную вещь: он не уступит. Он скорее позволит всей квартире сгнить и развалиться, чем откажется от своего права превращать её в свалку. И в этот момент что-то внутри неё окончательно умерло. Не осталось ни злости, ни обиды, ни желания что-то доказать. Осталась только холодная, абсолютная пустота и одно-единственное решение, чистое и ясное, как хирургический скальпель.
В четверг утром Кирилл, впервые за несколько дней, собрался уходить. Он с воодушевлением рассказывал кому-то по телефону про редкий экземпляр выхлопной трубы, который ему покажут на другом конце города. Это была встреча с такими же одержимыми реставраторами. Он надел свою лучшую куртку, которая всё равно пахла маслом, и, бросив на запертую дверь спальни презрительный взгляд, ушёл. Даша дождалась, пока звук его шагов затихнет на лестничной клетке. Она медленно вышла из своей комнаты. Осмотрела поле боя. И спокойно взяла телефон. Она не стала искать грузчиков или клининговые компании. Она набрала в поиске простую фразу: «Вывоз металлолома. Бесплатно».
Через сорок минут у подъезда остановилась старая, побитая «Газель». Из неё вышли двое мужчин — хмурые, молчаливые, с руками, похожими на кувалды. Они без лишних слов поднялись на её этаж. Даша просто открыла им дверь и молча указала на гостиную. Мужчины вошли, и их лица не выразили никакого удивления. Они видели и не такое. Для них это был не остов редкого мотоцикла, а просто 200 килограммов чёрного металла. Они работали быстро, слаженно и страшно эффективно. Один взялся за раму, другой начал скидывать в огромные брезентовые мешки всё остальное: колёса, двигатель, коробки с поршнями, цепи, карбюраторы, ржавые крылья с балкона. Они выносили всё. Без разбора. Инструменты, которые Кирилл с такой любовью раскладывал по размерам, сгребли в один ящик и тоже унесли. Верстак, сколоченный им из досок, разобрали двумя ударами монтировки.
Даша стояла в дверном проёме спальни, прислонившись к косяку, и просто смотрела. Она не чувствовала ни злорадства, ни триумфа. Она чувствовала себя хирургом, который ампутирует поражённую гангреной конечность. Больно, страшно, но необходимо, чтобы выжил весь организм. Когда последний мешок с болтами и гайками исчез в тёмном кузове «Газели», один из рабочих обернулся к ней:
— Всё, хозяйка?
— Всё, — тихо ответила она.
Машина уехала, оставив после себя лишь облачко сизого дыма. Гостиная выглядела так, словно в ней взорвалась вакуумная бомба. Осталась только пустота. И грязь. Даша надела резиновые перчатки, взяла ведро с водой, вылила туда полбутылки хлорки и начала уборку. Она отмывала пол, оттирала масляные пятна, выносила промасленные тряпки и пустые банки. Она работала два часа без остановки, пока резкий, стерильный запах хлора полностью не вытеснил въевшуюся вонь бензина и металла.
Кирилл вернулся вечером, воодушевлённый и довольный. Он толкнул дверь и замер на пороге. Первое, что ударило ему в нос, — это запах. Не родной, привычный запах мастерской, а чужой, больничный запах чистоты. А потом он увидел комнату. Пустую. Стерильно пустую. На месте, где ещё утром возвышался скелет его мечты, лежал чистый, отмытый ковёр. Ни инструментов, ни деталей, ни брезента. Ничего. Он медленно прошёл в центр комнаты, его лицо стало белым, как полотно. Он обвёл взглядом голые стены, пустой балкон. Его губы беззвучно шевелились.
Даша вышла из кухни со шваброй в руках. Она была спокойна. В её глазах не было ни ненависти, ни сожаления. Только усталость.
— Где? — выдавил он из себя одно-единственное слово, и оно прозвучало, как хрип умирающего.
— Я убралась, — ровным голосом ответила она. — Я вывезла весь мусор.
Он смотрел на неё так, будто видел впервые. Не на жену, не на любимую женщину, а на чужого, безжалостного палача. Он ждал криков, слёз, скандала. Но ничего этого не было. Была только эта звенящая, хлорная пустота.
— Ты… всё?
— Всё, Кирилл, — подтвердила она, крепче сжимая ручку швабры. — Всё до последней гайки. В твоём гараже больше нечего делать. Можешь искать себе новый…
