— Зря ты с карбюратором возишься. Тут зажигание надо смотреть.
Голос был бодрым, уверенным и абсолютно чужим в этом пропахшем бензином и усталостью мирке. Андрей замер под брюхом древнего «Москвича». Ключ в его руке, чёрной до самого локтя, на мгновение застыл намертво прикипевшей гайке. Он слышал этот голос во сне, в коротких, тревожных провалах в забытьё на старом диване здесь же, в углу. Только во сне этот голос смешивался со скрежетом металла и собственным матом. Сейчас он был реален.
Медленно, словно его позвоночник был сделан из ржавого металла, Андрей начал выбираться из-под машины. Каждое движение отдавалось тупой болью в пояснице и затёкшей шее. Он работал без выходных уже вторую неделю, пытаясь воскресить этот полутруп, за который клиент обещал хорошие деньги. Деньги, которые были нужны им обоим. Вернее, как он теперь понимал, только ему одному.
Дверь гаража была приоткрыта, и в проёме, залитый косыми лучами предвечернего солнца, стоял Слава. Его партнёр. Его друг. Свежий, отдохнувший, в чистой футболке и джинсах, от него едва уловимо несло вчерашним пивом и беззаботностью. Он не смотрел на Андрея. Его взгляд был прикован к маленькому холодильнику «Саратов», гудевшему в углу. Не говоря ни слова, Слава прошагал мимо лежащего на полу карбюратора, мимо рассыпанных по бетонному полу гаек и шайб, открыл скрипучую дверцу и достал запотевшую бутылку пива. Его пива. Пива Андрея, припасённого на тот мифический момент, когда работа будет закончена.
Щелчок открывашки прозвучал в гаражной тишине как выстрел. Слава сделал большой, жадный глоток, прикрыв глаза от удовольствия. Затем, вытерев губы тыльной стороной ладони, он подошёл к машине. Заглянул под открытый капот, поцокал языком и вынес свой вердикт про зажигание.
Андрей наконец выпрямился во весь рост. Он вытирал руки грязной, окаменевшей от мазута ветошью, но это было бесполезно — грязь лишь размазывалась по коже, забиваясь глубже под ногти. Он молчал. Он смотрел на Славу. На его чистое лицо, на его расслабленную позу, на то, как он лениво покачивал в руке его, Андрея, пиво. Он вспоминал последнюю неделю. Бессонную ночь, когда он перебирал коробку передач. Утро, когда он понял, что заказал не тот подшипник и пришлось ехать через весь город на разборку. День, когда он сорвал ноготь, пытаясь открутить рулевую тягу. Всё это время телефон Славы был выключен. «Проблемы с семьёй», — гласило последнее сообщение семидневной давности. Судя по свежему виду и запаху, «семья» работала круглосуточно и разливала по бутылкам.
Терпение, которое за эти две недели истончилось до толщины паутины, натянутой над огнём, лопнуло. Оно не просто лопнуло — оно взорвалось с оглушительным, хотя и беззвучным, треском у него в голове.
— Зажигание? — прорычал Андрей. Голос, сорванный от крика на неподатливую деталь пару часов назад, звучал как скрежет металла по металлу. Он швырнул ветошь на верстак. — Серьёзно? Ты отсутствовал неделю, явился с похмелья, взял моё пиво и первое, что ты делаешь, — это рассказываешь мне, что я не так делаю?
Слава издал короткий, презрительный смешок. Он даже не повернулся полностью, лишь скосил на Андрея глаза, продолжая лениво потягивать пиво. Его спокойствие было демонстративным, оскорбительным. Оно было хуже прямого удара.
— У тебя что, ПМС, Андрюха? Из-за бутылки мочи завёлся? Я тебя неделю не видел, думал, соскучился. А ты как собака цепная. Расслабься. Я, между прочим, не в санатории был. Пока ты тут с гайками играешься, я вопросы решаю. Настоящие вопросы. С людьми общаюсь, клиентов ищу, чтобы твой гаечный талант не простаивал.
Он говорил это так, будто делал Андрею огромное одолжение. Будто его недельный запой был не чем иным, как тяжёлой дипломатической миссией во имя их общего блага. Каждое его слово было пропитано снисхождением. Словно он, Слава, был мозговым центром, генератором идей, а Андрей — всего лишь парой умелых, но грязных рук, исполнительным механизмом.
Андрей медленно положил ключ на верстак. Звук металла о металл получился резким и окончательным. Он сделал шаг вперёд, выходя на свет. Мазутные разводы на его лице делали его похожим на воина в боевой раскраске.
— Клиентов ищешь? — переспросил он, и в его голосе не было ничего, кроме ледяного бешенства. — Таких, как тот хрен на Volvo? Помнишь его? Твой «старый приятель», который нам золотые горы сулил. Я три недели под его корытом пролежал, перебирая всю ходовую, которую он убил напрочь. А ты с ним по кабакам шатался, «налаживал контакты». Где он потом оказался, этот твой клиент? Где деньги за работу, Слава? Я их до сих пор не видел! Зато я отлично помню, как ты мне потом рассказывал, что «так бывает, это бизнес».
Слава поморщился, словно Андрей упомянул о чём-то неприличном. Он сделал ещё один глоток пива, демонстративно оттягивая момент ответа.
— Ну, пролетели разок, с кем не бывает. Зато потом я нашёл заказ на тот BMW! Хорошие деньги подняли!
— Мы подняли? — Андрей рассмеялся. Смех получился сухим, лающим. — Это Я поднял! Потому что Я две ночи не спал, исправляя то, что ты наворотил! Ты заказал не тот турбонагнетатель! Не той модели! Ты даже не удосужился проверить маркировку! Ты просто ткнул пальцем в самый дешёвый на сайте! А потом Я искал переходники, Я вытачивал фланцы, Я переваривал коллектор, чтобы твоя «выгодная покупка» хоть как-то туда влезла! А ты в это время где был? Ах да, у тебя «давление подскочило».
Он шагнул ещё ближе. Теперь их разделяло не больше метра. Запах свежего пота и машинного масла от Андрея смешивался с похмельным духом Славы.
— Или мне напомнить про тот аванс за Jeep? Те пятьдесят тысяч, которые клиент дал на запчасти? Где они, Слава? Я их не видел. Я покупал всё за свои, потому что ты мне клялся, что тебе «срочно надо было перехватить на пару дней». Сколько уже месяцев прошло с тех «пары дней»?
Лицо Славы начало терять свою расслабленную маску. На скулах заходили желваки. Он допил пиво одним глотком и с силой поставил пустую бутылку на крыло «Москвича», оставив на пыльном металле мокрый круг.
— Ты что, бухгалтерию решил устроить? Считаешь каждую копейку? Вечно ты ноешь! Вечно всем недоволен! Да потому что ты сам такой! Ты закопался в этом мазуте, тебе нравится эта грязь! Тебе нравится чувствовать себя мучеником! Ты не умеешь жить, ты умеешь только пахать, как вол! А я умею жить! И я приношу в это наше общее дело то, чего у тебя никогда не будет, — лёгкость! Клиенты идут ко мне, потому что я с ними на одном языке говорю, а не мычу что-то из-под машины
— Лёгкость? — Андрей произнёс это слово так, будто пробовал на вкус что-то прогорклое и ядовитое. Он сделал ещё один шаг, и теперь их разделяло лишь пространство, наполненное густым, наэлектризованным напряжением. — Твоя лёгкость, Слава, это когда ты пропадаешь на неделю, а потом возвращаешься и жрёшь моё пиво? Это когда ты берёшь у клиента деньги на запчасти и спускаешь их на шлюх и кабаки? Это и есть тот язык, на котором ты с ними говоришь? Язык безответственности и вранья?
Слава оттолкнулся от крыла машины. Маска ленивого превосходства сползла с его лица, обнажив злобный, багровый оскал. Он ткнул пальцем в сторону Андрея, целясь ему в грудь.
— Да ты на себя посмотри! Заросший, вечно в мазуте, злой на весь мир. Ты думаешь, с тобой приятно общаться? Ты думаешь, на тебя смотреть приятно? Ты же зануда! С тобой можно говорить только о поршнях и прокладках! Когда ты последний раз был в нормальном месте? Не в этой вонючей яме, а среди людей? Когда ты с женщиной нормальной общался? А, я забыл… От тебя же даже Ленка сбежала!
Имя, брошенное в грязный воздух гаража, ударило Андрея сильнее, чем любой кулак. Это был удар ниже пояса, подлый и выверенный. Ленка. Его Ленка, которая ушла три года назад, оставив после себя короткую записку и звенящую пустоту в его квартире.
— Она сбежала, потому что не выдержала твоей тоски! — продолжал глумиться Слава, видя, что попал в цель. — Ей нужен был мужик, праздник, а не ходячий справочник по ремонту карбюраторов! Она хотела жить, а ты ей мог предложить только вечера в обнимку с гаечным ключом! Ты её своей серостью задушил, понял?
Андрей молчал. Но это было не то молчание, которого ждал Слава. В его глазах не было боли или обиды. Там плескался такой холод, что, казалось, сам воздух в гараже начал замерзать. Он смотрел на Славу так, словно видел его впервые. Не друга, не партнёра, а какое-то мерзкое насекомое под микроскопом.
— Лёгкость, — повторил Андрей своим новым, мёртвым голосом. — Ты прав. Ей нужна была лёгкость. Твоя лёгкость, Слава.
Он сделал паузу, давая словам утонуть в тишине, нарушаемой лишь гудением старого холодильника. Лицо Славы начало меняться. Он ещё не понял, но уже почувствовал, что игра пошла не по его правилам.
— Ты помнишь тот вечер, когда у меня отец слёг? Инсульт. Я сорвался и уехал к нему в больницу на всю ночь. Я звонил тебе, просил присмотреть за Ленкой, поддержать её, потому что она была в панике. Я просил тебя как друга. Как брата, чёрт тебя подери.
Каждое слово Андрей выговаривал медленно, чётко, вбивая их, как гвозди, в крышку гроба их дружбы.
— А когда я вернулся под утро, вымотанный, разбитый, её дома не было. Я нашёл её у тебя. Ты был пьян. Она была пьяна. И от вас обоих несло этой твоей фирменной… лёгкостью. Вы даже не потрудились одеться.
Славу будто ударили под дых. Он отшатнулся, его лицо стало белым, как мел. Самоуверенность испарилась, оставив после себя жалкий, испуганный вид.
— Это… это не то, что ты думаешь… Она сама пришла… она была на нервах… — залепетал он, его голос потерял всю свою бархатистость и стал похож на крысиный писк. — Я просто её утешал! Да и что ты хотел? Она была одна, а ты… ты вечно со своими железками!
Андрей криво усмехнулся. Усмешка обнажила зубы в злом, хищном оскале.
— Утешал. Понятно. Три года я молчал, Слава. Три года я делал вид, что поверил в твою ложь. Я думал, может, я и правда виноват. Может, я и правда такой скучный, такой серый. Я работал за двоих, закрывал твои долги, исправлял твои косяки. Я думал, что это цена, которую я плачу, чтобы не остаться совсем одному. Чтобы сохранить хотя бы видимость того, что у меня есть друг. Но сейчас я смотрю на тебя и понимаю. Ты не друг. Ты просто паразит, который присосался к моей жизни и медленно её жрал. Ты украл у меня не просто женщину. Ты украл у меня веру в то, что в этом мире вообще есть что-то настоящее.
Слова Андрея повисли в спертом воздухе гаража, как приговор. Они были страшнее любого крика, потому что в них не было эмоций — только голый, выжженный дотла факт. Слава стоял, моргая, словно пытался смахнуть с себя это обвинение, как назойливую муху. Его лицо, только что багровое от злости, стало бледным, рыхлым.
— Ты… ты всё врёшь… — просипел он, но звук получился неубедительным, жалким. — Это была ошибка! Пьяная ошибка! Она ничего не значила! Ты сам её довёл, она была на грани! Я просто… оказался рядом.
Он сделал шаг назад, упираясь в верстак, ища опору. Его взгляд метался по гаражу, по разбросанным инструментам, по полутёмным углам, где копились старые запчасти, — по всему, что раньше было их общим миром, а теперь превратилось в место суда.
— Ты сам виноват! — выкрикнул он, обретая голос, пропитанный отчаянием и злобой. — Если бы ты был нормальным мужиком, а не этой вечно недовольной рабочей скотиной, она бы никуда не пошла! Ей нужен был человек, с которым можно поговорить, а не механизм для закручивания гаек!
Андрей смотрел на него. Взгляд был спокойным, почти безразличным. Вся ярость, кипевшая в нём последние две недели, последние три года, выгорела дотла в тот момент, когда он произнёс имя Ленки. Остался только холодный, твёрдый пепел. И решение. Окончательное и бесповоротное. Он медленно обвёл взглядом свой гараж. Своё убежище. Свою тюрьму. Место, где он провёл тысячи часов, стирая руки в кровь, вдыхая пары бензина, пытаясь построить что-то из ничего. И всё это время рядом был этот человек. Червь, который точил его изнутри, улыбаясь ему в лицо.
Он выпрямился, расправил уставшие плечи. Его фигура в промасленном комбинезоне вдруг показалась огромной, заполнившей собой всё пространство.
— Ты думаешь, я буду пахать тут сутками, чтобы ты приходил раз в неделю, пил моё пиво и рассказывал, как надо было делать?! Забирай свой ящик с инструментами и проваливай! С этого дня это МОЙ гараж, а ты — просто бывший знакомый!
Фраза прозвучала как удар молота по наковальне. Коротко. Тяжело. Окончательно. Слава застыл. В его глазах на мгновение мелькнул страх — страх человека, которого вышвырнули из тёплого, привычного места на холод. Он понял, что всё кончено. Дружба, партнёрство, лёгкий доступ к деньгам и ресурсам — всё это только что превратилось в дым. И тогда на смену страху пришла чистая, незамутнённая ненависть.
Он огляделся диким, загнанным взглядом. Его глаза остановились на кувалде, прислонённой к стене. В одно движение он схватил её. Андрей напрягся, готовый к удару, но Слава не двинулся на него. Он развернулся к «Москвичу». К тому самому двигателю, над которым Андрей корпел последние дни, любовно отмывая каждую деталь, выставляя зазоры с точностью до микрона.
С коротким, звериным рыком Слава со всей силы обрушил кувалду на головку блока цилиндров.
Раздался оглушительный, тошнотворный хруст ломающегося чугуна и алюминия. Блестящая, почти новая клапанная крышка вогнулась внутрь, как фольга. Свежеотрегулированный карбюратор, на который Андрей потратил целый день, разлетелся на куски. Осколки пластика и металла веером брызнули во все стороны. Тонкой струйкой из разорванного патрубка на грязный бетонный пол полился бензин, смешиваясь с маслом.
Андрей не шелохнулся. Он просто смотрел. Он смотрел, как дело двух недель его жизни, его пота и крови, превращается в груду бесполезного металлолома. В его лице не было ничего. Ни ярости, ни боли. Только пустота.
Слава тяжело дышал, его грудь вздымалась. Он швырнул кувалду на пол. Она упала с глухим, тяжёлым стуком. Он бросил на Андрея последний взгляд, полный яда, молча повернулся, подошёл к своему потрёпанному синему ящику с инструментами, схватил его за ручку и, не оглядываясь, вышел из гаража, растворившись в сгущающихся сумерках.
Андрей остался один. В тишине. В своём гараже. Он медленно подошёл к изуродованному двигателю. Понюхал воздух — запах бензина стал сильнее. Он провёл пальцем по трещине в блоке, испачкав его в масле. Затем он нагнулся, поднял с пола тяжёлый рожковый ключ. Металл был холодным и привычным. Он сжал его в руке, чувствуя знакомый вес. Гараж был его. Безраздельно. И в этой победе было столько горечи и одиночества, что она ощущалась хуже любого поражения…
