— Какая ещё квартира?! Я всю жизнь мечтал об этой машине! Мы живём один раз! Ты хочешь, чтобы я до старости на этом ведре ездил и на ребёнка твоего горбатился?!
Слова ударили Марию в спину, пока она смотрела в окно. Там, во дворе, на их парковочном месте, которое ещё утром занимала их потёртая серая иномарка, стоял хищный кусок красного металла. Низкий, приземистый, с наглыми изгибами кузова, он выглядел чужеродно и вульгарно на фоне обшарпанных панелек. Он сиял под тусклым вечерним солнцем, как свежая рана. Сергей стоял посреди комнаты, всё ещё держа в руке ключи с массивным брелоком в виде серебристого поршня. Его лицо было красным, но не от стыда — от возбуждения и праведного гнева. Он не оправдывался. Он нападал.
Мария медленно обернулась. Она не почувствовала, как подкашиваются ноги. Наоборот, по её телу разлился странный, холодный покой, будто ей вкололи мощный транквилизатор. Она посмотрела на него, потом на кухонный стол, где лежал блокнот, исписанный её аккуратным почерком: названия банков, проценты по ипотеке, расчёты ежемесячных платежей. Годы экономии, годы отказов от отпуска, от новой одежды, от простых радостей. Всё это теперь имело форму ярко-красного двухдверного купе. Она провела языком по пересохшим губам.
— Ты потратил деньги, — сказала она. Это был не вопрос, а констатация факта. Голос её был ровным, почти бесцветным.
— Я вложил их! — вскинулся он. — Я вложил их в себя! В свою жизнь! Сколько можно жить только вашими с Артёмом планами? Ему нужна комната побольше, ему нужен стол получше, ему нужен новый компьютер! А мне что нужно, ты хоть раз спросила? Я прихожу с работы, выжатый как лимон, сажусь в это корыто, которое гремит на каждой кочке, и еду в эту конуру! А теперь у меня есть она! Мечта!
Он сделал шаг к ней, потрясая ключами, словно это был скипетр, дающий ему власть. От него пахло эйфорией и дешёвым парфюмом, которым ароматизируют салоны подержанных машин. Этот запах смешивался с запахом борща, который она приготовила к его приходу, и от этого сочетания Марию начало мутить. Она увидела, как он смотрит на неё — не как на жену, а как на препятствие, которое он только что героически преодолел.
— Ты украл наши деньги. Ты украл будущее у Артёма.
— Он не мой сын! — выплюнул он, и эта фраза, которую он никогда не решался произнести так открыто, повисла в воздухе. — Я терплю его с восьми лет. Я работаю, чтобы он был одет, обут и накормлен. Я имею право хоть на что-то для себя! Или моя функция в этой семье — просто носить кошелёк?
Он бросил ключи на стол. Они со звоном ударились о блокнот с расчётами по ипотеке, перечеркнув все её планы. Мария смотрела на него, и пелена, которая была на её глазах все эти годы, спала. Она видела не уставшего мужа, а капризного, эгоистичного подростка в теле сорокалетнего мужчины. Мужчину, который только что сжёг их общий дом, чтобы погреть руки у костра. Её взгляд опустился на ключи, потом снова поднялся на его лицо.
— Хорошо, — произнесла она так же тихо. В этом «хорошо» не было ни капли согласия. В нём была сталь. — Ты думаешь только о себе. Я тебя услышала. Тогда и я подумаю о себе. И о своём сыне. Раз общих денег у нас больше нет, то и общих расходов тоже. Квартира моя, я плачу за неё. Продукты я покупаю нам с сыном. А ты… — она сделала паузу, давая словам набрать вес, — заправляй и обслуживай свою мечту сам. И питайся в ней же. Можешь даже спать там. Места для двоих как раз — для тебя и твоего эго.
Она развернулась и пошла в комнату Артёма, не оглядываясь. Она не повысила голос, не хлопнула дверью. Она просто вычеркнула его из уравнения их жизни, оставив его наедине с куском красного металла и счетами, которые скоро начнут приходить. Сергей остался стоять посреди кухни, ошарашенный не криком, а ледяным спокойствием, которое было страшнее любой истерики. Он ожидал бури, слёз, упрёков. А получил приговор.
Первый удар ледяной блокады пришёлся на следующее утро. Сергей проснулся от запаха свежесваренного кофе — густого, насыщенного аромата, который всегда был для него сигналом начала дня. Он побрёл на кухню, щурясь от утреннего света, и замер на пороге. Мария стояла у плиты спиной к нему. Она спокойно налила кофе в две чашки: в свою и в чашку Артёма, который уже сидел за столом, копаясь в телефоне. Кофейник опустел. Она поставила его в раковину и села за стол, не удостоив Сергея даже взглядом. Он стоял, ожидая, что она сейчас скажет: «Ой, прости, я тебе сейчас новую порцию поставлю». Но она молчала. Она просто пила свой кофе и что-то тихо говорила сыну.
— А мне? — голос Сергея прозвучал хрипло и неуверенно.
Мария медленно подняла на него глаза. Взгляд был абсолютно пустым, как у кассира, смотрящего на незнакомого покупателя.
— А тебе — в кофейню. Или можешь купить себе кофеварку. В твою машину, думаю, поместится.
Она отвернулась и продолжила разговор с Артёмом. Это было сделано без злобы, без ехидства. Это была простая инструкция, как если бы она объясняла, где находится ближайший магазин. Унижение обожгло Сергея сильнее, чем горячий кофе, которого ему не досталось. Он молча развернулся и ушёл. Весь день на работе он был на взводе, но его злил не столько утренний инцидент, сколько собственная растерянность. Он был уверен, что к вечеру она остынет, поймёт абсурдность своего ультиматума. Он ошибся.
Вечером его ждала вторая линия обороны. Он открыл холодильник, чтобы взять что-нибудь перекусить, и снова замер. Холодильник стал пограничной зоной, разделённой невидимой, но абсолютно реальной стеной. На средней полке, заставленной контейнерами с едой, лежал аккуратный белый стикер, на котором каллиграфическим почерком Марии было выведено: «Мария и Артём». На полке выше, где обычно лежали сыр и колбаса, такой же стикер. Дверца, уставленная соками и молоком, — тоже помечена. Для него осталась только нижняя, пустая полка для овощей и сиротливая бутылка минералки на дверце. Это был не просто раздел продуктов. Это был акт изгнания.
— Это что за детский сад? — прорычал он, поворачиваясь к Марии, которая резала салат в гостиной, совмещённой с кухней.
— Это не детский сад. Это новые правила, — спокойно ответила она, не отрываясь от своего занятия. — Я вчера всё сказала. Ты хотел жить для себя — живи. Полностью.
Он с силой захлопнул дверцу холодильника. Гордость не позволяла ему просить. Он схватил ключи от машины и демонстративно уехал. Вернулся через час с большим бумажным пакетом из фастфуда. Он сел за стол и с вызовом разложил перед собой жирный бургер и картошку фри. Он ел нарочито громко, чавкая, показывая, как ему хорошо и вкусно. Мария и Артём ужинали за тем же столом. На их тарелках лежала запечённая курица с румяной корочкой и овощи. Запах жареной курицы, чеснока и трав смешивался с синтетическим запахом его еды, и от этого контраста его бургер казался сделанным из картона и клея. Они ели, не обращая на него никакого внимания, обсуждая какой-то новый фильм. Он был за одним столом с ними, но в то же время его там не было. Он был призраком, которому разрешили посидеть рядом.
Так прошла неделя. Неделя пустого холодильника, кофеен и фастфуда. Его «мечта» начала требовать денег. Бензин улетал с ужасающей скоростью, а дешёвая еда, как назло, обходилась дороже домашних ужинов. Гордость таяла вместе с деньгами на карте. Однажды вечером, сидя в своей машине во дворе, он не спешил подниматься домой. Красный лак больше не казался ему цветом победы. На приборной панели зажглась и не гасла жёлтая лампочка «Check Engine». Он смотрел на тёплый свет в окне своей квартиры, где сейчас ужинала его семья. И впервые с момента покупки он почувствовал не восторг, а холодный, липкий страх. Его мечта превращалась в дорогую, голодную и очень одинокую клетку.
Голод оказался плохим советчиком. Он не делал человека мудрее или хитрее, он просто делал его злым. К концу второй недели Сергей понял, что проигрывает эту войну на истощение. Деньги, которые он с таким трудом выгадывал на бензин и обслуживание своей «мечты», теперь сгорали в топке фастфуда и растворимого кофе из пакетиков. Жёлтая лампочка «Check Engine» на приборной панели его красного купе горела уже постоянно, напоминая не о необходимости заехать в сервис, а о собственной глупости. Война на истощение требовала смены тактики. Нужно было бить не в лоб, а по самому уязвимому флангу. А самым уязвимым флангом Марии был Артём.
Атака началась не с крика, а с тишины. Однажды вечером, когда Артём сел за уроки, интернет в его комнате пропал. Подросток вышел в коридор, где на полке сиротливо мигал огоньками роутер. Вернее, мигал раньше. Сейчас он был выключен, а из розетки торчал пустой провод блока питания.
— Мам, у нас интернет не работает, — крикнул он на кухню.
Из гостиной вышел Сергей. В руке он держал тот самый блок питания. Он не выглядел виноватым. Он выглядел как рачительный хозяин.
— Работает, — спокойно сказал он. — Просто он теперь работает по расписанию. Экономия. Твоя мама установила режим строгой экономии, я просто поддерживаю её инициативу. С девяти до одиннадцати вечера — вполне достаточно, чтобы сделать уроки. А гонять его сутками ради ваших игрушек и переписок — это непозволительная роскошь.
Он говорил это Артёму, но смотрел на Марию, которая замерла на пороге кухни. В его голосе сквозил ядовитый сарказм. Он брал её оружие — экономию — и поворачивал его против неё. Мария молчала, но её пальцы до боли сжали кухонное полотенце. Она понимала, что это только начало.
Через день у Артёма пропали его новые беспроводные наушники. Он искал их повсюду: в своей комнате, в рюкзаке, в карманах куртки. Мария помогала ему, методично переворачивая весь дом. Сергея в этот момент не было. Наушники нашлись только к вечеру. Они лежали на самом дне ящика для обуви, под грязными ботинками Сергея. Случайность? Возможно. Но когда через пару дней Артём не смог найти свой учебник по алгебре, который он точно оставлял на столе, и обнаружил его засунутым за батарею в коридоре, Мария поняла — это система. Сергей не кричал на мальчика, не оскорблял его. Он вёл себя как полтергейст, как мелкий, пакостливый домовой, который делал жизнь подростка в его собственном доме невыносимой, заставляя его постоянно чувствовать тревогу и дискомфорт.
Развязка наступила в пятницу. Артёму нужно было подготовить сложный доклад, и он сидел в гостиной, обложившись книгами, потому что роутер, согласно новому расписанию, ещё не был включён. В этот момент в комнату вошёл Сергей и, сев в кресло напротив, начал громко, с преувеличенными интонациями, говорить по телефону.
— Да нет у меня денег, я тебе говорю! Совсем нет!… Да какая разница, куда дел, всё на мечту ушло, на красную!… Нет, занять не могу, я теперь сам на подножном корму. Меня тут из семейного бюджета выписали. Да, кормлюсь в машине, почти там и живу…
Он не говорил с кем-то. Он играл спектакль для двух зрителей. Артём сжался, пытаясь вжаться в диван, его лицо стало напряжённым. Он пытался читать, но слова расплывались перед глазами. Мария вышла из спальни. Она не сказала ни слова. Она просто встала в дверном проёме и смотрела. В её взгляде не было ненависти. Не было злобы. В нём было холодное, отстранённое любопытство исследователя, наблюдающего за поведением ядовитого насекомого. Он перестал быть для неё мужем, человеком. Он стал проблемой, которую нужно было решить.
Сергей, почувствовав её взгляд, закончил свой «разговор» и с вызовом посмотрел на неё. Он ждал скандала, криков, обвинений. Но Мария молчала. Она просто смотрела, и в глубине её глаз зарождалось нечто иное, тёмное и тяжёлое. Он думал, что нашёл её слабое место. Он не понял, что, ударив по Артёму, он не сломил её — он разбудил в ней то, о существовании чего не подозревал ни он, ни она сама. Он перешёл последнюю черту, за которой больше не было ни семьи, ни обид, ни правил. За ней была только выжженная земля. Добыча, загнанная в угол, перестала быть добычей. Она становилась охотником.
В ту ночь Сергей впервые не поднялся в квартиру. Он остался в машине. Сил не было, да и желания тоже. Сидеть в одной комнате с двумя чужими, враждебными людьми было пыткой, куда более изощрённой, чем голод. Он откинул сиденье, пытаясь устроиться поудобнее. Дорогая кожа холодила спину сквозь тонкую рубашку, а в воздухе висел едва уловимый, но навязчивый запах пластика и ароматизатора «новая машина», который теперь казался запахом лжи. Жёлтая лампочка «Check Engine» тускло светила с приборной панели, как немигающий глаз соглядатая. Он закрыл глаза. Усталость и унижение были сильнее голода. Впервые за много лет он заснул в полном одиночестве.
Мария не спала. Она лежала в кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок, на котором плясали отсветы фар проезжающих машин. Она не думала ни о чём конкретном. Мысли, которые роились в её голове последние дни — обида, злость, отчаяние — схлынули, оставив после себя гулкую, стерильную пустоту. В этой пустоте родилось решение. Оно не было эмоциональным. Оно было таким же простым и окончательным, как диагноз хирурга. Опухоль нужно удалить. Полностью.
Она тихо встала, накинула халат и прошла на кухню. Её движения были выверенными и бесшумными. Она не зажигала свет. Открыла холодильник, и его холодный белый свет выхватил из темноты её лицо — спокойное, сосредоточенное. Она достала два литровых пакета молока, срок годности которых истекал завтра. Затем её взгляд упал на картонную упаковку с яйцами на дверце. Она взяла и её. Никаких сомнений. Никаких колебаний. Она не мстила. Она проводила санитарную обработку.
На улице было тихо и прохладно. Её босые ноги в домашних тапочках не издавали ни звука на асфальте. Вот она. Его мечта. Красный хищник, припаркованный под их окнами. Она подошла и дёрнула ручку водительской двери. Щелчок. Открыто. В своём поражении и усталости он даже не заперся. Мария медленно открыла дверь. Запах нового салона ударил в нос. Она заглянула внутрь. Идеально гладкая чёрная кожа сидений, блестящий пластик панели, серебристые ободки приборов. Святилище. Алтарь его эго.
Она открыла первый пакет молока и, наклонив его, начала медленно и методично лить густую белую жидкость на водительское сиденье. Молоко не впитывалось сразу, оно собиралось в лужицы на гладкой коже, а затем нехотя просачивалось в швы, в перфорацию. Она вылила весь литр. Затем взяла второй пакет и так же спокойно опорожнила его на пассажирское кресло. Потом пришла очередь яиц. Она разбивала их одно за другим прямо в салоне — на приборную панель, на руль, на коврики. Жёлтые липкие желтки смешивались с молочной белизной, создавая отвратительную, тошнотворную палитру. Она не торопилась. Закончив, она так же тихо закрыла дверь и пошла домой, оставив в ночной тишине медленно умирающую мечту.
Сергей проснулся от тошноты. Первой его мыслью было, что это отравление вчерашним хот-догом. Но потом он почувствовал запах. Сладковато-кислый, тяжёлый, проникающий в самую глубину лёгких. Запах разложения. Он резко сел. Его штаны были мокрыми и липкими. Он посмотрел на свои руки — они были в чём-то белёсом и склизком. В утренних сумерках салон его идеальной машины выглядел как вскрытый гнойник. Везде были потёки, сгустки, ошмётки скорлупы. Воздух был густым и невыносимым. Его мечта сгнила изнутри за одну ночь.
Он вывалился из машины, жадно глотая свежий утренний воздух. Его трясло. Он поднял голову и посмотрел на окно их квартиры на третьем этаже. Мария стояла там. Она не пряталась. Она просто стояла с чашкой кофе в руке и смотрела на него сверху вниз. В её взгляде не было ни триумфа, ни злорадства, ни даже ненависти. Там была только констатация. Как смотрит работник дезинфекции на уничтоженных им насекомых.
— Маша… — прохрипел он. Это было не вопросом, не упрёком. Просто звук, вырвавшийся из горла. Имя, которое потеряло всякий смысл.
Она ничего не ответила. Просто молча смотрела, как он стоит посреди двора рядом со своей смердящей, гниющей мечтой. Уничтоженный. Раздавленный. Он смотрел на неё, на женщину, которую превратил во врага, и видел не свою жену, а холодного, безжалостного палача. А она смотрела на него, на обломки мужчины, которого когда-то любила, и видела в окне своё отражение — отражение монстра, победившего в этой войне, но сжёгшего при этом собственную душу…
