— Да, да, Серёга, я тебе говорю, это проект века! Мы просто взорвём рынок! Главное — правильно упаковать идею, и инвесторы сами в очередь выстроятся. Осталось доработать пару мелочей, и всё…
Ирина не слышала его слов. Она стояла в дверном проёме ванной, и весь мир для неё сузился до одного-единственного звука. Кап. Кап. Кап. Этот звук не был громким, но он обладал свойством проникать прямо в мозг, ввинчиваться в черепную коробку, как маленький, ржавый саморез. Он был саундтреком её жизни последние несколько лет. Монотонный, неотвратимый, сводящий с ума своей методичностью. Её взгляд скользнул по желтоватой эмали раковины, по паутине тонких трещин у слива и остановился на нём — на рыжем, уродливом потёке, который эта капель оставила за месяц. Бронзовая змейка ржавчины, медленно ползущая вниз. Памятник его «завтра».
Рядом, на крышке стиральной машины, лежал синий пластиковый кейс. Новый, блестящий, с яркой наклейкой. Набор инструментов. Она купила его две недели назад. Положила здесь, на самом видном месте. Намекала. Потом говорила прямо. Потом требовала. Ответ всегда был один: «Ир, ну конечно, починю. Завтра. Сегодня нужно срочно доделать презентацию». И вот он, результат. Ржавый потёк стал длиннее, а кейс покрылся тонким слоем пыли.
Голос Олега из гостиной лился рекой неиссякаемого энтузиазма. Он, развалившись в старом кресле, с горящими глазами рассказывал кому-то по телефону о своих грандиозных планах. Он был художником, творцом, гением на пороге великого открытия. Он рисовал в воздухе воздушные замки, расписывал золотые горы, которые вот-вот обрушатся на них, стоит ему только… доделать ещё одну мелочь. А она стояла в реальном мире. В мире, где с потолка капает вода, на кухне отклеиваются обои, а в холодильнике шаром покати, потому что последнюю тысячу она вчера отдала ему на «представительские расходы» — кофе с потенциальным партнёром.
Она молча вышла из ванной. Её шагов не было слышно на стёртом линолеуме. Олег её даже не заметил, увлечённый своим монологом. Она подошла к стене, к розетке, из которой тянулся чёрный шнур питания его ноутбука. Секунду она смотрела на него. Этот шнур был похож на пуповину, связывающую её мужа с его вымышленным миром, где он был успешен, богат и велик. Она наклонилась и одним резким, точным движением выдернула вилку.
Экран ноутбука на его коленях погас. Голос Олега оборвался на полуслове. Он удивлённо обернулся, моргнул, не понимая, что произошло.
— Ты что творишь? — в его голосе было не столько раздражение, сколько детское недоумение. Будто у него отобрали любимую игрушку. Он быстро пробормотал в телефон: «Серёж, я перезвоню», и сбросил вызов. — Ирин, у меня же там всё открыто было!
Она не ответила. Она просто смотрела на него. Спокойно, ровно, без всяких эмоций. Словно изучала незнакомый предмет.
— Я живу в декорациях к твоим планам, Олег, — произнесла она. Голос был тихий, но в нём не было ни капли дрожи. Только холодная, отполированная до блеска сталь. — Сломанный кран, ободранные обои, пустой холодильник. Всё это — фон для твоего великого спектакля. Всё это ждёт твоего мифического «завтра». Но я больше не жду.
Он смотрел на неё, и на его лице медленно проступала снисходительная улыбка. Он всё ещё не понимал. Он думал, что это просто очередной её каприз, минутная слабость.
— Ир, ну что ты начинаешь? Драматизируешь. Ну капает кран, подумаешь. Завтра с утра первым делом…
И этот его беззаботный, покровительственный тон. Это его «драматизируешь». Это его непробиваемое спокойствие перед лицом её тихого ада. Это его очередное, как плевок в лицо, «завтра». Всё это стало последней искрой. Лёд в её глазах треснул, и из-под него вырвалось обжигающее, чистое пламя.
— Хватит!
— Что «хватит»? Говорю же, завтра с утра первым делом…
Он не успел договорить. Она сделала шаг вперёд, и от её холодного, сфокусированного взгляда ему стало не по себе. Снисходительная улыбка застыла на его лице, а затем медленно сползла, как тающий воск.
— Я устала жить в твоём «завтра»! Кран течёт уже месяц – ты починишь «завтра»! Найти нормальную работу – ты начнёшь «завтра»! Твоё «завтра» никогда не наступает, Олег! Так вот, моё терпение закончилось СЕГОДНЯ!
Олег несколько секунд молчал, переваривая услышанное. Затем он издал короткий, нервный смешок. Он всё ещё пытался вернуть контроль, свести всё к шутке, к абсурду.
— Вот это спектакль, — он покачал головой, стараясь выглядеть ироничным. — Из-за капающего крана? Серьёзно, Ирин? Мы будем рушить семью из-за сантехники?
Он аккуратно положил мёртвый ноутбук на пол рядом с креслом и поднялся. Теперь он стоял напротив неё, чуть выше, пытаясь вернуть себе доминирующую позицию.
— Тебе не понять. Ты мыслишь категориями… кранов и обоев. Приземлённо. А я говорю о перспективе, о будущем! Я работаю над большим делом! Оно требует концентрации, полного погружения! А ты лезешь ко мне с этой бытовухой, пытаешься сбить настрой, выдернуть из потока!
Его голос креп, наполняясь праведным гневом непонятого творца. Он начал ходить по комнате, жестикулируя, входя в роль.
— Ты думаешь, легко создавать что-то с нуля? Искать инвесторов, генерировать идеи, которые изменят мир? А в это время кто-то зудит над ухом про какой-то кран!
Ирина даже не пыталась его перебить. Она дала ему выговориться, дойти до пика своего самолюбования. И когда он сделал паузу, чтобы перевести дух, она нанесла ответный удар.
— Большое дело? — она обвела рукой комнату. — Олег, ты сидишь в протёртом до дыр кресле, в квартире, которая медленно разваливается на части, и рассказываешь сказки по телефону таким же мечтателям, как ты сам! Это не «большое дело», это эскапизм! Это побег от ответственности!
Она подошла к окну и посмотрела во двор, где дети играли на площадке.
— Твои «проекты» — это просто красивый и удобный способ ничего не делать по-настоящему. Не ходить на работу с девяти до шести, не получать зарплату два раза в месяц, не нести ответственность ни за что. Ты не создаёшь. Ты играешь во взрослую жизнь, как ребёнок играет в магазин. Только в твоём магазине нет ни товаров, ни покупателей. Есть только один продавец-фантазёр, который сам у себя ворует время. Наше общее время.
Сравнение с ребёнком задело его за живое. Лицо Олега напряглось, желваки заходили под кожей.
— Не смей так говорить о моей работе. Ты просто не веришь в меня. Никогда не верила. Тебе нужен был просто мужик с отвёрткой и стабильной зарплатой, чтобы тебе было спокойно. Функциональный придаток к твоей упорядоченной жизни. А я — другой. Я мыслю шире. Мне тесно в твоём мещанском мирке.
В ответ на это обвинение Ирина не закричала. Она издала короткий, сухой смешок, лишенный всякого веселья. Этот смех был страшнее крика. Он был полон такой горькой иронии, что Олег невольно отступил на шаг.
— Мещанском? — переспросила она, и её взгляд прошёлся по комнате, задерживаясь на каждой детали: на стопке старых журналов в углу, на выцветшем пятне на ковре, на трещине, ползущей по потолку. — Олег, мой мир — это тот, в котором существуют счета за квартиру, продукты в холодильнике и вещи, которые имеют свойство ломаться. Этот мир называется реальностью. А твой «широкий» мир, о котором ты так любишь говорить, целиком умещается на экране тринадцатидюймового ноутбука. Он плоский, Олег. Он состоит из пикселей и твоих бесконечных фантазий. В нём нет ничего настоящего.
Она сделала ещё один шаг к нему, и теперь их разделяло не больше метра. Он чувствовал холод, исходящий от неё, и это был не просто холод обиды. Это был холод окончательного, бесповоротного вывода.
— Я помню, как три года назад я работала на двух работах, потому что ты «искал себя». Я приходила домой в одиннадцать вечера, валилась с ног, а ты сидел в этом самом кресле, с горящими глазами, и рассказывал мне про очередную революционную идею. Я оплачивала эту квартиру, эту еду, этот интернет, который питает твои иллюзии. Я думала, что вкладываю в наше общее будущее. А оказалось, что я просто спонсировала твой бесконечный отпуск от жизни.
Эти слова ударили по нему, как пощёчина. Он побледнел. Его праведный гнев сменился уязвлённой обидой.
— Отпуск? Я работал по восемнадцать часов в сутки! Я не спал ночами, прорабатывая концепции, изучая рынок! Ты этого не видела? Или просто не хотела видеть, потому что это не укладывалось в твою картину мира, где мужчина должен приходить домой с завода ровно в шесть?
— Я видела, — спокойно ответила она, и это спокойствие было сокрушительным. — Я видела, как ты часами смотрел мотивационные ролики на телефоне. Я видела, как ты до хрипоты спорил на форумах с такими же «гениями», как ты. Я видела, как ты рисовал десятки красивых схем и графиков, которые никуда не вели и ничего не значили. Это не работа, Олег. Это имитация бурной деятельности. Это искусственный адреналин, способ убедить самого себя, что ты чем-то очень важным занят, пока настоящая жизнь проходит мимо.
Он хотел что-то возразить, найти веские аргументы, но в голове было пусто. Она вскрыла его механизм самообмана с точностью хирурга. И тогда он пошёл на последнюю, самую подлую уловку — апелляцию к прошлому.
— А я помню тебя другой, — его голос стал тише, вкрадчивее. — Помню, как ты горела, как у тебя самой были мечты. Ты верила в меня, поддерживала! Что с тобой стало, Ира? Откуда эта злоба, эта желчь? Эта квартира тебя испортила? Эта бытовая рутина тебя съела?
Она смотрела на него долго, изучающе, словно видела его впервые. В её взгляде не было злости. Была только безмерная, всепоглощающая усталость.
— Меня испортило не это. Меня испортило ожидание. Годы пустого ожидания. Я ждала, что ты повзрослеешь. Что твоё «завтра» наконец-то наступит, и ты выйдешь из своего выдуманного мира. Но я поняла одну страшную вещь. Ты не хочешь, чтобы оно наступало. Потому что в своём «завтра» ты — Илон Маск и Стив Джобс в одном лице. А в «сегодня» тебе придётся просто встать, взять в руки инструменты и починить чёртов кран. И это, Олег, для тебя страшнее любого провала. Потому что это — реальность. А ты её панически боишься.
Обвинение в страхе перед реальностью повисло в воздухе, плотное и осязаемое, как запах гари. Олег стоял неподвижно, и на его лице впервые за всё время их совместной жизни проступило нечто похожее на растерянность. Она попала точно в цель, обойдя все его защитные барьеры и ударив по самому ядру его личности. Он несколько раз открыл и закрыл рот, словно рыба, выброшенная на берег. Затем его лицо исказилось, и растерянность сменилась холодной, ядовитой злостью.
— Повзрослеть… — процедил он, пробуя слово на вкус, как отраву. — Ты называешь это «повзрослеть»? Превратиться в унылого обывателя, чьи главные события в жизни — это покупка нового тостера и сезонная смена резины? Этого ты от меня хочешь? Чтобы я стал таким же, как ты? Чтобы мы вместе вечерами составляли список продуктов и обсуждали, в каком супермаркете скидки на стиральный порошок?
Он снова начал ходить по комнате, но теперь в его движениях не было театральной широты. Он двигался, как зверь в клетке, — короткими, нервными рывками.
— Я помню тебя другой, Ира. Я помню, как горели твои глаза, когда я впервые рассказывал тебе о своих планах. Ты видела во мне потенциал! Ты была живая, ты сама мечтала! Ты была моим топливом, моим вдохновением! А потом… потом что-то сломалось. Ты начала гаснуть. И теперь хочешь погасить и меня. Затащить в своё уютное мещанское болотце, где ничего не происходит и никогда не произойдёт.
Ирина слушала его, слегка склонив голову набок. На её лице не отразилось ни обиды, ни боли. Только холодное, почти научное любопытство.
— Ты ошибаешься, Олег. Мои глаза горели, потому что я верила не в твои планы, я верила в тебя. Я думала, что за этими идеями стоит деятельный человек, мужчина, способный воплощать свои слова в жизнь. Я думала, что это прелюдия к действию. А оказалось, что это и есть само действие. Разговоры — это и есть твой конечный продукт. Ты не строишь ракету, ты до бесконечности увлечённо рассказываешь, какой она будет красивой.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в обивку старого кресла, впитаться в него самого.
— Помнишь свой гениальный проект «умных» стаканчиков для кофе? Тех, что должны были менять цвет, когда напиток остывает, и отправлять на телефон уведомление. Ты говорил, что это перевернёт индустрию. Ты потратил полгода на «исследование рынка» и «разработку концепции». Ты нарисовал сотню вариантов дизайна в графическом редакторе. А знаешь, что ты не сделал за эти полгода, Олег? Ты не сделал ни одного грёбаного прототипа. Ты даже не попытался узнать, сколько стоит термокраска и где её заказать. Ты не связался ни с одной фабрикой по производству пластика. Вся твоя «работа» свелась к созданию красивой презентации и разговорам с такими же прожектёрами, как Серёга.
Каждое её слово было точным, выверенным и безжалостным. Она не обвиняла, она констатировала факты, и от этой документальной точности её слова становились в сто раз обиднее.
— Ты коллекционер первых шагов, Олег. Тебя возбуждает только старт, только предвкушение. Сама работа, рутинная, сложная, требующая дисциплины и терпения, наводит на тебя ужас. Потому что в процессе работы можно столкнуться с трудностями, можно потерпеть неудачу. А в мире твоих фантазий ты всегда победитель. Ты не творец. Ты — симулякр творца. Имитация. Подделка.
— Заткнись! — выкрикнул он, и это слово прозвучало в тихой комнате оглушительно. — Ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня есть мечты, а у тебя остались только твои кастрюли и этот проклятый кран! Ты убийца мечты! Вот ты кто!
Ирина медленно покачала головой. Её спокойствие было абсолютным и оттого пугающим.
— Я не убийца мечты. Я просто живу в настоящем. А ты — человек без «сегодня». Пустое место, обёрнутое в блестящую фольгу грандиозных планов на «завтра». Ты пытаешься заполнить свою внутреннюю пустоту этими иллюзиями, но она никуда не девается. Пустота остаётся пустотой. И я больше не хочу жить внутри этой пустоты рядом с тобой.
Слова «я больше не хочу жить внутри этой пустоты рядом с тобой» не упали на пол и не разбились. Они впитались в воздух, в старую мебель, в саму ткань этой квартиры, став её неотъемлемой частью. Олег замер. Все его заготовленные ответы, все его ироничные реплики и праведные обвинения рассыпались в пыль. Он смотрел на неё, и впервые за долгие годы он действительно её видел. Не функцию, не фон, не «жену гения», а отдельного, чужого человека, который только что вынес ему окончательный и бесповоротный приговор. Словно из яркого, надутого до предела воздушного шарика выпустили весь воздух — он не лопнул с грохотом, а просто обмяк, съёжился и превратился в жалкую, бесформенную тряпочку.
Ирина не стала ждать его ответа. Она больше не ждала от него ничего. Она молча развернулась и, не глядя на него, прошла в спальню. Её шаги были ровными и спокойными. В этом не было ни театральности, ни спешки. Это было движение человека, который давно всё решил и теперь просто выполняет последовательность необходимых действий. Олег услышал, как щёлкнула молния на старой спортивной сумке, как на пол упала стопка аккуратно сложенных футболок. Эта будничность, эта методичность её сборов пугала его больше, чем любой крик.
Он, как во сне, побрёл за ней и остановился в дверном проёме спальни. Она не обращала на него внимания. Джинсы, два свитера, косметичка, книга в мягкой обложке. Она не собирала всю свою жизнь, она брала только самое необходимое. Только то, что было её по-настоящему. Он смотрел на её спину, на то, как двигаются её лопатки под тонкой тканью блузки, и отчаянно пытался найти нужные слова, то самое заклинание, которое могло бы повернуть время вспять, вернуть всё на час назад, когда он ещё сидел в своём уютном кресле, а мир был понятен и подконтролен.
— Ира, подожди… Куда ты? — его голос прозвучал глухо и неуверенно. В нём не было былой снисходительности, только голая, животная паника. — Давай поговорим. Спокойно. Я… я погорячился. Ты тоже. Давай просто…
Она застегнула молнию на сумке и только тогда обернулась. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ненависти. Была лишь глубокая, бескрайняя печаль. Печаль по тому, что могло бы быть и никогда не стало.
— Мы всё уже сказали, Олег. Больше нечего говорить.
— Есть! — он шагнул к ней, его лицо исказилось отчаянной мольбой. — Я… я сейчас всё починю! Кран. Прямо сейчас. Смотри!
Он развернулся и почти бегом бросился в ванную, словно это действие могло отменить всё, что было сказано. Он споткнулся о порог, чуть не упал. Ирина услышала, как он с грохотом открыл тот самый синий кейс с инструментами, как зазвенела сталь, высыпавшаяся на кафельный пол. Он что-то бормотал себе под нос, лихорадочно пытаясь найти нужный ключ, доказать ей, себе, всему миру, что его «завтра» наконец-то наступило.
Ирина медленно взяла свою сумку, перекинула ремень через плечо. Она подошла к ванной и остановилась на пороге. Олег стоял на коленях перед раковиной, окружённый блестящими, незнакомыми ему инструментами. Он неумело пытался зажать разводным ключом старый вентиль, но ключ соскальзывал, а капель, казалось, стала только чаще. Это было жалкое, трагикомичное зрелище.
— Поздно, Олег, — сказала она тихо.
Он замер, опустив руки. Он поднял на неё глаза, и в них стояли слёзы. Слёзы не раскаяния, а обиды. Обиды ребёнка, у которого отняли последнюю возможность всё исправить.
Ирина на мгновение задержала на нём взгляд, а затем её глаза опустились на синий пластиковый кейс, лежащий на стиральной машине. Она шагнула вперёд, наклонилась и, взяв его за удобную ручку, подняла. Он был тяжёлым, полновесным. Вес реальности.
— Зачем он тебе? — прошептал он, ничего не понимая.
Она посмотрела на кейс в своей руке, а потом на него. И в её голосе впервые за весь вечер прозвучала тень горькой улыбки.
— Потому что в моей новой жизни вещи иногда будут ломаться. И я буду их чинить. В тот же день.
Она развернулась и пошла к выходу. Не оглядываясь. Он слышал её удаляющиеся шаги по коридору, короткий щелчок замка. А потом наступила тишина. Оглушительная, всепоглощающая. Он так и остался стоять на коленях посреди ванной. В этой абсолютной тишине, нарушаемой лишь одним-единственным звуком.
Кап.
Звук больше не ввинчивался в мозг. Он просто был. Как биение сердца его одиночества.
Кап.
Как метроном, отсчитывающий начало его первого настоящего «сегодня».
Кап…
