— Где мой старый планшет?
Голос Дарьи был ровным и тихим, лишённым всякой интонации. Он прозвучал в прихожей так неожиданно, что Кирилл, развалившийся на диване перед телевизором, вздрогнул. Он поставил на паузу какой-то дурацкий боевик и повернул голову. Дарья стояла, не снимая пальто, и смотрела на него. Просто смотрела, и в этом взгляде не было ничего — ни усталости после рабочего дня, ни привычного раздражения, ни тепла. Пустота.
— Какой планшет? — он лениво потянулся. — Тот серый, что в ящике лет пять валялся? Да я его сто лет не видел. Наверное, выбросили давно, когда уборку делали. А что, он тебе зачем-то понадобился?
Он пытался говорить беззаботно, но во рту внезапно пересохло. Он видел, как она медленно, словно манекен на шарнирах, прошла в комнату. Она не стала отвечать. Она не стала вступать в бессмысленный спор. Она молча подошла к его письменному столу — его святая святых, заваленная бумагами, проводами и прочим хламом, к которому она никогда не прикасалась. Её молчание было громче любого крика. Оно заполняло комнату, вытесняя звук работающего телевизора, гул холодильника, саму жизнь.
— Даш, ты чего? Что случилось-то? Ты ищешь что-то конкретное? — он поднялся с дивана, делая шаг в её сторону, но остановился. Что-то в её неподвижной спине, в том, как напряжены были её плечи под тканью пальто, заставило его замереть.
Она без колебаний выдвинула верхний ящик его стола. Потом второй. В третьем, под стопкой старых квитанций и нерабочей мышкой, лежал он. Старый, поцарапанный планшет в пыльном чехле. Она взяла его двумя пальцами, словно брезговала, положила на стол и нажала кнопку включения. Экран загорелся тусклым светом, осветив её лицо снизу, превратив его в безжизненную маску. Она провела пальцем по экрану, открывая мессенджер. Кирилл почувствовал, как по спине пробежал липкий, холодный пот.
— Сейчас я тебе зачитаю, — сказала она всё тем же мёртвым голосом, не глядя на него. — Светлана, бухгалтерия: «Дашенька, милая, держись! Мы все за тебя молимся! Ты сильная, ты справишься! Скинула Кириллу на карту, что смогла». Игорь Викторович, мой начальник: «Кирилл, передай Дарье, что её место мы сохраним, сколько бы ни потребовалось. Пусть не думает о работе. Коллектив собрал небольшую сумму, это капля в море, но от чистого сердца. Здоровье важнее всего». Девочки из отдела продаж: «Кирюш, мы в шоке. Даше сил и терпения. Передали конверт, пусть купит себе что-нибудь вкусное, витамины там… После химии, говорят, аппетит пропадает».
Она отложила планшет и наконец повернулась к нему. В её глазах плескался такой холод, что ему на мгновение показалось, будто в квартире упала температура.
— Сегодня, когда я вошла в офис, Светлана бросилась ко мне с объятиями и зарыдала мне в плечо. От неё пахло дешёвыми духами и сочувствием. Игорь Викторович пожал мне руку двумя своими лапами и смотрел на меня так, будто я уже стою одной ногой в могиле. А потом мне вручили пухлый белый конверт. С деньгами. На моё лечение. Они смотрели на мои волосы и, кажется, удивлялись, почему они ещё не выпали. Они спрашивали, на какой стадии, и когда у меня следующий курс. Я стояла посреди своего офиса, среди людей, с которыми работаю пять лет, и чувствовала себя экспонатом в кунсткамере. Призраком на собственных поминках.
Она сделала шаг к нему. Он инстинктивно отступил назад, уперевшись в диван.
— И вот у меня к тебе только один вопрос, Кирилл. Ты занял деньги у моего начальника и коллег, соврав им, что у меня обнаружена онкология и срочно нужны деньги на операцию, а сам спустил всё на ставках на спорт. Меня на работе уже похоронили и собрали конверт. Ты уничтожил мою репутацию и мою жизнь. И что дальше? Как ты собирался объяснять моё чудесное исцеление через неделю? Ремиссия за один день? Святая вода помогла?
Кирилл открыл рот, потом закрыл. Слова, которые он репетировал в голове на случай провала, внезапно показались ему нелепыми и жалкими. Все эти заготовленные фразы про отчаяние, про последний шанс отыграться, про то, что он почти вытащил их из долговой ямы, рассыпались в прах под её ледяным взглядом. Он попытался ухватиться хоть за что-то.
— Даш, я… я всё собирался вернуть! Честное слово! Это была последняя ставка, я был уверен, что она сыграет! Я бы всё до копейки отдал и никто бы ничего не узнал! Я попал в такую ситуацию, долги… Я не знал, что делать! Я просто хотел как лучше, для нас…
Он говорил быстро, сбивчиво, как провинившийся школьник, пойманный на лжи. Но Дарья не слушала. Пока он лепетал свои оправдания, она подошла к дивану, где лежал его телефон, и взяла его в руку. Она разблокировала его одним движением — его отпечаток пальца она давно добавила для удобства. Теперь это удобство обернулось против него.
— У тебя есть два варианта, — она прервала его бессвязный монолог. Её голос не дрогнул. — Вариант первый: ты сейчас делаешь то, что я скажу. Вариант второй: я спускаюсь вниз, беру из багажника домкрат и методично пробиваю все четыре колеса на твоей машине. А потом отправляю скриншоты всей этой переписки твоей маме. И папе. Пусть полюбуются на своего успешного сына-бизнесмена. Выбирай.
Кирилл смотрел на неё, потом на телефон в её руке, и понял, что это не угроза. Это был просто озвученный план действий. Он видел это в её абсолютно спокойном лице, в том, как она держала его телефон — не как оружие, а как инструмент. Он сглотнул вязкую слюну. Позор перед её коллегами был ничем по сравнению с тем, что устроят его родители.
— Что… что ты хочешь? — выдавил он.
Она молча прошла на кухню. Он поплёлся за ней. Она поставила его телефон на стол, оперев его на сахарницу, и включила режим видеозаписи. Красный огонёк в углу экрана уставился на него, как немигающий глаз палача.
— Садись. Руки на стол. Смотри в камеру, — скомандовала она. — Я буду говорить, а ты будешь повторять. Громко и чётко. Ошибёшься — начнём заново.
Он сел на табурет, чувствуя себя подопытным кроликом. Дрожащими руками он положил ладони на стол.
— Повторяй за мной, — начала она диктовать, стоя рядом, вне зоны видимости камеры. — «Меня зовут Кирилл Новиков».
— Меня зовут Кирилл Новиков, — прохрипел он.
— «Я — лгун и аферист».
Он замялся. Это было слишком. Но одного взгляда на её лицо, на сжатые в тонкую линию губы, хватило, чтобы он продолжил.
— Я… лгун и аферист.
— «Я обманул коллег моей жены, Дарьи Новиковой». Громче.
— Я обманул коллег моей жены, Дарьи Новиковой! — его голос сорвался.
— «Я украл у них деньги, придумав историю о том, что у моей жены рак».
Он зажмурился, произнося эти слова. Каждое слово было гвоздём, который она методично вбивала в крышку его гроба.
— «Я — вор, который спекулировал на самой страшной болезни, потому что я слабовольный и зависимый игрок. Все деньги, которые мне перечислили из сочувствия, я проиграл на ставках».
Когда он закончил, она молча нажала на кнопку «стоп». Не говоря ни слова, она открыла список контактов в мессенджере — те самые имена, что она зачитывала пять минут назад. Игорь Викторович, Светлана, девочки из отдела… Одним движением она прикрепила видео и нажала «отправить». Затем добавила короткое сообщение: «Вот ваше объяснение. Деньги верну лично».
В следующую секунду его телефон, лежавший на столе, ожил. Он завибрировал, потом ещё раз, и ещё. На экране одна за другой стали вспыхивать плашки уведомлений. Звук входящего сообщения, короткий и резкий, повторялся снова и снова, сливаясь в непрерывную, издевательскую трель. Это был звук его публичной казни.
Телефон не умолкал. Он вибрировал на столешнице, издавая дребезжащий, нервный звук, похожий на предсмертную дрожь пойманного насекомого. Каждое новое уведомление вспыхивало на экране белым огнём, каждая короткая трель впивалась Кириллу под рёбра раскалённой иглой. Он смотрел на аппарат, как на змею, готовую к броску. Это был уже не его телефон. Это был глашатай его позора, транслирующий приговор в прямом эфире.
— Даша, выключи! Прошу тебя, выключи! — он вскочил, протягивая руку к столу, но она одним движением смахнула телефон в свою ладонь и сунула в карман джинсов. Вибрация и звуки теперь доносились оттуда, приглушённо, но от этого не менее мучительно.
Она не ответила. Она вообще перестала на него смотреть. Её взгляд скользил по квартире, оценивающе, холодно, будто она была здесь впервые и прикидывала стоимость обстановки. Её молчаливая инвентаризация была страшнее любых проклятий. Она не собиралась ничего крушить. Её план был гораздо хуже.
Её движения были медленными, почти ритуальными. Она подошла к телевизору и аккуратно отсоединила от него игровую приставку, его гордость. Взяла два геймпада, сложила провода. Затем прошла к его столу и подняла ноутбук, на котором он ещё полчаса назад смотрел свой боевик. Сняла с крючка дорогие наушники с микрофоном. Наконец, она подошла к комоду, открыла шкатулку и достала его часы — единственную по-настоящему дорогую вещь, подарок отца на тридцатилетие. Всё это она принесла на кухню и выложила на стол рядом с сахарницей. Получился своего рода алтарь его мужского эго, его увлечений, его маленьких радостей.
— Что ты делаешь? Даша, это мои вещи! — в его голосе прорезались истерические нотки.
Она проигнорировала его вопль. Выдвинула ящик кухонного стола, порылась среди ложек и вилок и извлекла старый калькулятор на солнечных батарейках. Положила его рядом с выстроенной экспозицией и включила. Цифры на тусклом дисплее загорелись.
— Так, посмотрим, — произнесла она вслух, обращаясь не к нему, а к самой себе. — Общий долг — сто сорок тысяч. Часы. Швейцарские, как ты хвастался. Б/у за них дадут тысяч тридцать, не больше. Это Игорю Викторовичу. Он самый крупный «инвестор».
Она нажала несколько кнопок на калькуляторе.
— Ноутбук. Игровой, мощный. Ты за него сто отдал. Сейчас его цена — сорок, в лучший день — сорок пять. Это пойдёт девочкам из бухгалтерии и отдела продаж. Как раз хватит, чтобы закрыть конверт. Остаётся приставка. За неё с играми и геймпадами можно выручить тысяч двадцать. Это капля. Но хоть что-то. Долг всё равно останется. Придётся добавлять.
Она превращала его жизнь в бухгалтерский отчёт. Она обесценивала не просто вещи — она обесценивала его самого, его статус, его увлечения, превращая их в жалкие цифры на экране дешёвого калькулятора. Это было хуже, чем пощёчина. Это было методичное, хладнокровное уничтожение.
Он не выдержал. Он вскочил и схватил её за руку, которой она тянулась к его ноутбуку.
— Не смей! Не трогай мои вещи!
Она медленно повернула к нему голову. Её глаза были абсолютно пустыми. Она не замахивалась. Она не кричала. Она просто развернула корпус и коротко, жёстко ударила его свободным кулаком под дых, в солнечное сплетение. Удар был не сильным, но точным и неожиданным. Воздух с хрипом вылетел из его лёгких. хватка на её руке ослабла. Он согнулся пополам, хватая ртом воздух, который не шёл внутрь. Перед глазами поплыли тёмные пятна. Он сполз на пол, продолжая судорожно кашлять, пытаясь вдохнуть. А она просто стояла над ним, держа в руке его ноутбук, и смотрела, как он корчится на полу их кухни. В её кармане продолжал вибрировать телефон.
Он лежал на холодном линолеуме, и каждый судорожный, рваный вдох отдавался болью в груди. Лёгкие горели огнём, а в горле стоял кислый привкус унижения. Он медленно, опираясь на кухонный гарнитур, начал подниматься. Ноги были ватными, мир качался. Когда он наконец выпрямился, держась за столешницу, он увидел, что Дарья всё это время просто ждала. Она стояла у противоположной стены, скрестив руки на груди, и в её взгляде не было ни злости, ни жалости. Там было лишь тотальное, абсолютное презрение.
Она дождалась, пока его дыхание немного выровняется, и заговорила. Её голос звучал ровно, без единой нотки дрожи, будто она зачитывала приговор, который давно выучила наизусть.
— Ты занял деньги у моего начальника и коллег, соврав им, что у меня обнаружена онкология и срочно нужны деньги на операцию, а сам спустил всё на ставках на спорт! Меня на работе уже похоронили и собрали конверт! Ты уничтожил мою репутацию и мою жизнь! Я иду в полицию писать заявление о мошенничестве, пусть тебя посадят!
Она произнесла эту длинную, страшную фразу на одном дыхании, как будто выплюнула изо рта что-то ядовитое. Но, сказав это, она не двинулась с места. Она не потянулась за своей сумкой, не пошла к выходу. Она просто смотрела на него, и он понял, что полиция — это слишком просто. Слишком цивилизованно. Слишком… безлично. Её месть будет иной.
Она молча развернулась и пошла в коридор. Он услышал, как открылась дверца шкафа. Он подумал, что она собирает его вещи, и в нём шевельнулась крохотная, жалкая надежда. Может, она просто выставит его с чемоданом, и на этом всё закончится. Но она вернулась с пустыми руками. Она подошла к входной двери, распахнула её настежь, создав холодный сквозняк, и, вернувшись, взяла с полки его ботинки. Она не швырнула их, а именно бросила на лестничную клетку. Они глухо стукнулись о бетонный пол. Затем она сняла с вешалки его куртку и бросила её туда же, поверх ботинок.
— У тебя одна минута. Чтобы одеться и исчезнуть из моей жизни, — сказала она, глядя не на него, а на открытый дверной проём.
— Даша… куда я пойду? — прошептал он. Это был последний довод, последняя апелляция к их прошлому, к тем годам, что они прожили вместе. — У меня никого нет… Пожалуйста…
Она не ответила. Вместо этого она снова пошла на кухню. Он услышал, как звякнуло что-то металлическое в ящике. Она вернулась. В её руке был тяжёлый, цельнометаллический молоток для отбивания мяса. Гладкая сторона для размягчения и сторона с шипами для жёстких жил. В слабом свете коридорной лампочки он тускло блеснул. Она не поднимала его, не замахивалась. Она просто подошла к тумбе у двери и положила его сверху. Медленно и аккуратно. Это было не оружие для обороны. Это было оружие для методичного разрушения. И её взгляд, устремлённый на него, говорил яснее любых слов: если он не уйдёт через пятьдесят оставшихся секунд, она начнёт его «лечить». И это будет не химиотерапия.
Он смотрел на её лицо, на молоток, на распахнутую дверь за её спиной. Всё. Это конец. Не просто конец брака, а конец его существования в этом пространстве, в этой жизни. Он медленно, как старик, прошёл мимо неё, стараясь не задеть. Выйдя на площадку, он сел на корточки, чтобы обуться. Его руки дрожали так, что он не сразу попал шнурком в петлю. Накинув куртку, он поднялся и в последний раз посмотрел на неё. Она не сдвинулась с места, просто стояла в дверях своей квартиры, в дверях его прошлого.
Он развернулся и пошёл вниз по лестнице. Он не слышал, как она закрыла дверь. Когда он обернулся с пролёта, её уже не было. Дверь была заперта. Дарья не хлопнула ею. Она просто прикрыла створку, и два сухих, металлических щелчка замка поставили точку. Она осталась стоять в пустом коридоре, прислушиваясь к его удаляющимся шагам. Когда они стихли, в квартире воцарилась абсолютная тишина. Но это была не тишина покоя или облегчения. Это была тяжёлая, мёртвая тишина выжженной земли, где больше никогда ничего не вырастет…
