— Ну, Ксюха, оцени аппарат! Скажи же, вещь? Это тебе не кредитные помойки из фольги, это настоящая немецкая сталь! — Дима раскинул руки, словно хотел обнять весь мир, или хотя бы тот кусок грязного асфальта, который занимало его приобретение.
Ксения стояла у подъезда, чувствуя, как ледяной осенний ветер забирается под тонкую куртку. Она перевела взгляд с сияющего лица своего парня на то, что он называл «аппаратом». Перед ней, перегородив проход к мусорным бакам, стоял огромный, черный, как катафалк, «Мерседес» из девяностых. Когда-то, наверное, он был символом власти и денег. Сейчас он выглядел как тяжелобольной старик, которого насильно заставили бежать марафон.
— Дима… — выдохнула она, не веря своим глазам. — Что это?
— Это сто сороковой кузов, легенда! — гордо заявил он, любовно похлопывая по капоту. От хлопка что-то внутри машины жалобно звякнуло. — «Кабан», понимаешь? На таких серьезные люди вопросы решали. Я его у одного деда забрал, он в гараже стоял, пылился. Почти капсула времени, прикинь? Ну, есть косяки по кузову, не без этого, но движок — зверь! V8, мощь!
Ксения шагнула ближе, вступая подошвой единственных приличных сапог в маслянистую лужу. «Капсула времени» при ближайшем рассмотрении оказалась скорее саркофагом. Левое крыло было матовым, явно крашенным из баллончика, и отличалось оттенком от двери. На порогах краска вздулась пузырями, намекая на то, что под ней уже давно нет металла, а есть только рыжая труха и монтажная пена. Фары были мутными и желтыми, как глаза глубокого старика с катарактой, а вместо фирменной трехлучевой звезды на капоте торчал обломанный штырь.
— Ты сколько за это отдал? — спросил она. Голос был ровным, без визга, но внутри у неё всё оборвалось. Она уже знала ответ. Она почувствовала его еще утром, когда обнаружила, что тайник в коробке из-под обуви подозрительно легок.
Дима перестал улыбаться, но тут же нацепил на лицо маску снисходительного превосходства. Он достал сигарету, демонстративно щелкнул зажигалкой, прикрывая огонек ладонью от ветра.
— Ксюш, ну не начинай, а? Деньги — это бумага. Их надо вкладывать в статус. Ты посмотри на соседей. Вон, Леха на своем «Солярисе» в кредит, как лох. А я теперь на S-классе. Это другой уровень. Люди по-другому смотрят. На дороге уважают. Я подъеду — мне сразу место уступят.
— Вкладывать в статус? — переспросила Ксения, глядя на лысую резину, из которой торчали нитки корда. — Дима, мы…
— Да! А что тут такого?
— Мы живем в съёмной халупе с тараканами и копим на первый взнос, а ты взял кредит на старый, ржавый «Мерседес», чтобы пускать пыль в глаза друзьям? Дима, нам есть нечего, а ты купил ведро с гайками! Ты серьезно сейчас?
— Не ори, соседи услышат, — поморщился он, стряхивая пепел прямо на крыло своей «мечты». — Какой кредит? Я добавил немного. Ну, взял там… в микрозаймах перехватил чуток, чтобы оформить сразу. Зато тачка — огонь! Салон — кожа, дерево! Ты сядь, посиди. Там аура другая, там деньгами пахнет.
— Там пахнет старым дедом и плесенью, Дима, — отрезала она, даже не глядя внутрь. Сквозь тонировку было видно, что кожа на водительском сиденье потрескалась и разошлась по швам, обнажая желтый поролон. — Ты выгреб всё? Всё, что мы откладывали полтора года? Двести тысяч?
— Триста, — буркнул он, отводя глаза и пиная колесо. — И еще сто пятьдесят сверху занял. Ну, она в идеале стоит миллион, я по дешевке урвал. Вложусь немного, подшаманю, потом продам в два раза дороже. Это бизнес, Ксюша, ты не понимаешь просто. У тебя мышление… узкое. Зарплатное.
Ксения смотрела на него и видела не любимого человека, с которым планировала семью, а чужого, глупого мальчика, заигравшегося в богатую жизнь. Ветер трепал полы его расстегнутой куртки, под которой была надета футболка с логотипом какого-то бренда — тоже, разумеется, паленая.
— Нам есть нечего, а ты купил ведро с гайками! — не выдержала она, повышая голос. — Дима, ты о чем думал? У нас аренда через три дня! Хозяйка сказала, что больше ждать не будет! Мы на гречке сидим вторую неделю, я сапоги в ремонт не несу, потому что экономлю каждую сотню! А ты… ты купил это?
— Да что ты заладила: «ведро, ведро»! — Дима зло сплюнул и резко дернул ручку водительской двери. Дверь поддалась с тяжелым, скрежещущим звуком, словно открывали ворота старого амбара. — Это классика! Ты понимаешь слово «классика»? Починим, покрасим, будем как короли ездить! Я тебя с работы встречать буду, все твои курицы из бухгалтерии от зависти лопнут!
— Как короли? — Ксения горько усмехнулась. — Короли помойки? Дима, посмотри на неё. У неё пороги гнилые. Она на ладан дышит. Ты на ней до заправки не доедешь. На какие шиши ты её заправлять будешь? Она жрет, наверное, литров двадцать.
— Двадцать пять, если топить, — самодовольно поправил он, садясь в продавленное кресло и хватаясь за потертый руль. — Зато как прет! V8, Ксюха! Это звук мощи! Садись, прокачу, сразу всё поймешь. Забудешь про свои копейки.
Он повернул ключ в замке зажигания. Стартер натужно завыл, издавая звуки, похожие на кашель туберкулезника: «Вжжж… вжжж… кххх…». Машина затряслась, но не завелась. Дима нервно надавил на педаль газа и попробовал снова. «Вжжж… вжжж…». Из выхлопной трубы вырвалось облачко сизого, вонючего дыма, но мотор так и не ожил.
Ксения стояла и смотрела на это жалкое зрелище.
— Знаешь что, — сказала она тихо, когда он в третий раз безуспешно попытался реанимировать свой «статус». — Живи в этой машине. Спи в ней, ешь в ней. А я устала тянуть лямку с идиотом, который хочет казаться крутым за мой счет.
— Да аккумулятор просто подсел, долго стояла! — крикнул он из салона, не слыша её слов. — Сейчас, погоди, раскочегарим!
Она развернулась и пошла к подъезду, чувствуя, как злость, холодная и расчетливая, вытесняет из души остатки жалости. Позади слышалось лишь беспомощное жужжание стартера и отборный мат «короля», чей трон оказался сделан из ржавого металла и пустых амбиций.
Дверь в квартиру открылась с противным скрипом, который Ксения уже давно перестала замечать, но сегодня он резанул по ушам, как пенопластом по стеклу. В нос ударил спертый запах старых обоев и жареного лука, пропитавший стены этой унылой «однушки». Ксения вошла первой, не разуваясь, прошла на середину узкого коридора и прислонилась спиной к шаткому шкафу-купе.
Дмитрий ввалился следом, громко топая и пытаясь стряхнуть с кроссовок уличную грязь. Он был возбужден, его глаза лихорадочно блестели, а руки, испачканные мазутом после возни с капотом, оставляли черные следы на светлой куртке.
— Ну, чего ты такая кислая? — начал он, закрывая дверь на щеколду. — Аккум сейчас на зарядку кинем, у соседа попрошу зарядник, и завтра она зашепчет. Ты просто не шаришь, Ксюх. Это техника с душой. К ней подход нужен.
Ксения молча достала телефон, открыла приложение банка и развернула экран к лицу мужа. Цифры на счету горели красным, но страшнее было не отсутствие денег, а наличие нового раздела — «Кредит наличными».
— Дима, здесь написано, что следующий платеж через две недели. Пятнадцать тысяч рублей, — её голос звучал сухо, почти механически. — А еще здесь написано, что общая сумма долга — четыреста пятьдесят тысяч. Откуда? Ты же сказал, что занял сто пятьдесят?
Дмитрий отмахнулся, стаскивая куртку и небрежно швыряя её на пуфик.
— Ну, там страховка, проценты, то-сё… Мне «на руки» дали меньше, пришлось еще карту кредитную распотрошить, чтобы колеса зимние у того же деда выкупить. Не на летней же ездить, я ж не смертник.
— Четыреста пятьдесят тысяч, — повторила она, глядя в одну точку на стене, где отклеился кусок обоев. — Плюс накопления. Ты понимаешь, что мы теперь должны банку полмиллиона за кусок железа, который не едет? Дима, у нас в холодильнике половина палки колбасы и десяток яиц. Чем мы будем платить за квартиру пятого числа?
— Ой, да не нуди ты! — он прошел на кухню, открыл кран, и вода зашумела, смывая мазут с его рук. — Я всё продумал. Это не траты, это инвестиция. Я сейчас зарегистрируюсь в агрегаторе, буду катать «Бизнес» или «Комфорт плюс». Ты знаешь, какие там тарифы? За пару часов буду отбивать твою дневную зарплату. Люди любят понты, любят комфорт. Подъезжает черный «Мерс», выходит водитель…
— Водитель в грязной футболке и с черными ногтями, — перебила Ксения, заходя на кухню. Она смотрела, как он намыливает руки хозяйственным мылом — единственным, что было в мыльнице. — Дима, очнись. В «Бизнес» берут машины не старше трех лет. Твоему ведру двадцать. Его даже в «Эконом» не возьмут, потому что он жрет бензин ведрами, а выглядит как утиль. Ты не сможешь на нем работать.
Дмитрий резко выключил воду и развернулся, вытирая руки о кухонное полотенце, оставляя на нем серые разводы. Его лицо побагровело.
— Ты меня достала своим пессимизмом! Вот поэтому мы в ж…пе и живем! Потому что ты мыслишь, как нищебродка! «Не возьмут, не получится, дорого…» Ты хоть раз в меня поверила? Я мужик, я кручусь! Я нашел вариант, я рискнул! А ты только и можешь, что считать копейки и ныть.
— Я считаю не копейки, а долги, которые ты на нас повесил, не спросив меня! — Ксения почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — Ты украл наши деньги. Деньги на квартиру. Мы полтора года во всем себе отказывали. Я не покупала себе белье, мы не ездили в отпуск. Ради чего? Чтобы ты купил эту развалину и тешил свое самолюбие перед пацанами со двора?
— Да при чем тут пацаны! — заорал он, швыряя полотенце на стол. Таракан, мирно ползший по клеенке, испуганно замер. — Это статус! Ты не понимаешь, как мир устроен. Встречают по одежке! Когда я на такой тачке подкачу на собеседование или на встречу, со мной по-другому разговаривать будут. Это пропуск в нормальную жизнь! А твоя ипотека — это кабала на двадцать лет. Я хотел как лучше! Я хотел, чтобы мы жили сейчас, а не в старости!
— Чтобы жить сейчас, нужно иметь деньги на еду, Дима. А у нас их нет. У тебя в баке сухо, а в кармане — дыра. Ты даже аккумулятор новый купить не можешь, будешь у соседа побираться. Какой статус? Ты выглядишь смешно. И жалко.
Дмитрий шагнул к ней, нависая своей массой. В тесной кухне сразу стало нечем дышать.
— Заткнись, — прошипел он. — Не смей меня унижать. Я хозяин своего слова. Сказал — заработаю, значит, заработаю. Завтра же найду клиентов. Буду свадьбы катать, там вообще ценник конский. Частником пойду. Но ты… ты меня предала. Вместо поддержки — одни упреки. Я думал, ты обрадуешься. Думал, мы вечером прокатимся по ночному городу, музыку включим… А ты всё испортила своей кислой рожей.
Ксения смотрела на него и видела абсолютно чужого человека. Он действительно не понимал. Он жил в каком-то выдуманном мире, где старая ржавая машина — это пропуск в высшее общество, а долги растворяются сами собой, если просто очень сильно захотеть быть богатым.
— Свадьбы катать… — тихо повторила она, качая головой. — На машине с разноцветными дверьми и вонючим салоном? Дима, ты болен. Ты болен своей инфантильностью.
— Я болен тем, что хочу вырваться из этого болота! — рявкнул он, пнув ножку стула. Стул жалобно скрипнул. — А ты меня обратно тянешь! Знаешь что? Не нравится — не ешь. Я заработаю и сам всё оплачу. И квартиру, и еду, и кредит. Но тогда ты в мою тачку даже не сядешь. Будешь на маршрутке трястись со своими бабками с тележками.
— Да я и так на маршрутке езжу, Дима, — устало ответила она. — Потому что у меня проездной. А ты теперь будешь ходить пешком до гаража и обратно, потому что на бензин у тебя денег нет. И у меня ты их больше не возьмешь.
Она развернулась, чтобы уйти в комнату, подальше от этой душной кухни и от этого человека, который вызывал теперь только брезгливость.
— Эй! — окликнул он её в спину. — А пожрать есть чего? Я с утра маковой росинки не видел, пока сделку оформлял.
Ксения остановилась в дверном проеме. Это было настолько нелепо, настолько чудовищно в своей простоте, что ей захотелось расхохотаться. «Король дорог», владелец S-класса, просит у неё, «нищебродки», пожрать.
— Гречка в кастрюле, — бросила она, не оборачиваясь. — Без масла. Масло кончилось, а новое купить не на что. Приятного аппетита, бизнесмен.
На кухне тускло светила единственная уцелевшая лампочка в люстре, отбрасывая длинные, дрожащие тени на облупленные стены. Звук вилки, скребущей по дну эмалированной тарелки, казался оглушительно громким. Дмитрий сидел за столом, ссутулившись, и с выражением глубокого отвращения ковырял сухую, рассыпчатую гречку. Ни котлеты, ни даже капли соуса. Просто вареное зерно.
— Это что, прикол такой? — он брезгливо подцепил на вилку комок каши и поднял его к свету. — Я сегодня, между прочим, сделку века закрыл. Я теперь владелец премиум-класса. А ты мне ставишь на стол корм для собак?
Ксения стояла у мойки, опираясь на неё бедрами, и медленно пила воду из кружки. Чай закончился еще вчера, а покупать новый она не стала из принципа.
— В магазине корм для собак стоит дороже, чем эта гречка, Дима, — спокойно ответила она, глядя, как по плинтусу деловито семенит рыжий таракан. — Так что ешь и скажи спасибо. Это последнее. Завтра на завтрак будет вода.
Дмитрий с грохотом швырнул вилку на стол. Алюминиевый прибор подпрыгнул и звякнул, ударившись о пустую солонку.
— Да пошло оно всё! — рявкнул он. — Ксюха, давай карту. Закажем роллы, пиццу, пивка возьмем. Немецкого, чтобы под стать машине. Нельзя такие покупки «на сухую» обмывать, примета плохая. Тачка ходить не будет.
— Тачка и так ходить не будет, потому что она сгнила еще при Гельмуте Коле, — Ксения даже не пошевелилась. — Карту я тебе не дам. На ней лимит, который я берегу на случай, если у меня зуб заболит или если нас завтра вышвырнут на улицу за неуплату. Твоя прихоть в этот список не входит.
Дмитрий откинулся на спинку стула, который жалобно заскрипел под его весом. Он окинул Ксению оценивающим, неприятным взглядом — сверху вниз, от старых тапочек до растянутого домашнего свитера, который она носила уже третий год. В его глазах больше не было ни любви, ни тепла. Только холодное, надменное раздражение.
— Знаешь, я вот смотрю на тебя и думаю… А соответствуешь ли ты вообще? — медленно произнес он, кривя губы. — Я теперь человек со статусом. У меня под окном «Мерседес». А ты? Посмотри на себя. Свитер в катышках, на голове — гнездо, маникюра нет уже месяц. Ты выглядишь как… как уборщица.
Ксения медленно поставила кружку на стол. Вода в ней плеснула через край.
— Я выгляжу так, потому что плачу за эту квартиру, Дима. И за твою еду. И за интернет, в котором ты сидишь и ищешь «темы для бизнеса», вместо того чтобы пойти работать на завод или грузчиком.
— Грузчиком? Я? — он расхохотался, но смех был злым, лающим. — Ты себя слышишь? Я рожден для другого. У меня масштаб мышления другой. А ты меня тянешь на дно. Ты — якорь, Ксюша. Серая мышь, которая боится высунуть нос из своей норы. Нормальная баба, увидев, что мужик тачку взял, уже бы бежала за шампанским, радовалась бы, что её парень — не лох педальный, а человек на колесах. А ты только считаешь и ноешь. Скучная ты.
— Скучная, значит? — Ксения почувствовала, как внутри сжимается пружина. Не от обиды, нет. От презрения. — А веселая баба тебе бы кредит оплатила? Или бензин в твое корыто залила?
— Не называй её корытом! — он ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула тарелка с гречкой. — Это S-класс! Туда садятся женщины в шубах и бриллиантах, а не в китайских пуховиках. Ты должна соответствовать! Я хотел тебя подтянуть до своего уровня, а ты сопротивляешься. Я, может, потому и не богатею, что рядом со мной — ты. Энергетика у тебя нищенская. Ты блокируешь мои финансовые потоки.
Ксения смотрела на него и
…и вдруг поняла, что ей даже не обидно. Внутри воцарилась звенящая, ледяная пустота. Это было чувство, похожее на брезгливость, когда наступаешь в чужую жвачку на раскаленном асфальте. Не смертельно, но противно до тошноты, и хочется поскорее оттереть подошву, чтобы забыть об этом недоразумении.
— Финансовые потоки? — переспросила она пугающе спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза. — Дима, очнись. Ты сидишь на кухне, где обои держатся на честном слове, а по столу бегают тараканы, которых мы не можем вытравить полгода, потому что тебе лень отодвинуть шкафы. Ты ешь пустую кашу, потому что профукал все наши сбережения на груду металлолома. Единственный поток, который я здесь вижу — это поток твоего бесконечного бреда.
— Опять ты за своё! — он вскочил, опрокинув стул. Грохот в тишине маленькой квартиры прозвучал как выстрел. — Ты просто завидуешь! Завидуешь, что я способен на поступок, на риск, а ты — нет. Ты всю жизнь будешь сидеть в этой норе, трястись над каждой сотней и считать копейки от зарплаты до зарплаты. А я… я создан для другого! У меня теперь есть «Мерседес»! Да я завтра подъеду к любому ночному клубу, встану на «аварийке», и любая нормальная телка ко мне в машину прыгнет. Красивая, ухоженная, на лабутенах, а не то что ты — вечно уставшая, в растянутом свитере и с синяками под глазами.
— Так иди, — Ксения медленно указала на темный провал коридора. — Иди к клубу. Прямо сейчас. Пусть они прыгают к тебе в машину. Только не забудь предупредить этих «ухоженных», что пассажирская дверь открывается только с пинка снаружи, а в салоне воняет старыми носками и сыростью. И что у «принца» в кармане нет денег даже на коктейль для дамы, потому что он всё потратил на ржавое корыто.
Дмитрий побагровел так, что вены на шее вздулись. Его уязвленное самолюбие, раздутое до размеров дирижабля покупкой «статусного авто», требовало немедленной сатисфакции. Он не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за этой, как он считал, «серой мышью». Он схватил тарелку с недоеденной гречкой и с размаху швырнул её в раковину. Осколки дешевого фаянса разлетелись по всей столешнице, перемешиваясь с холодными разваренными зернами.
— Ты меня не ценишь! — заорал он, брызгая слюной. — Ты меня душишь! Я для нас стараюсь, я семью хочу поднять на новый уровень, вытащить из грязи, а ты… Ты сама и есть эта грязь! Жены олигархов и успешных людей мужьям ноги моют и пылинки сдувают за то, что те их обеспечивают. А ты даже порадоваться не можешь! Ты тянешь меня вниз, ты — гиря на моих ногах!
— Чтобы жена мыла ноги мужу, муж должен быть мужчиной, а не клоуном на старом ведре, который живет за счет женщины, — парировала Ксения. Её голос стал жестким, как сталь. Страх исчез, осталось только желание закончить этот фарс.
— Ах так? — он сузил глаза, и в них промелькнуло что-то злое, мелкое, крысиное. — Ну и сиди тут со своей гречкой и тараканами. Подавлюсь, но с тобой праздновать не буду. Поеду к пацанам. К Сереге поеду, к Виталику. Они оценят. Они поймут, что такое сто сороковой кузов. А ты… ты еще приползешь ко мне, когда я поднимусь. Будешь умолять покатать, будешь проситься обратно, когда увидишь меня в дорогом костюме. Но я подумаю, Ксюша. Я очень крепко подумаю, нужна ли мне такая мелочная, приземленная баба рядом с моим успехом.
Он резко развернулся на пятках, намереваясь покинуть «поле боя» победителем, гордо хлопнув дверью. Но у самого выхода из кухни затормозил, словно налетел на невидимую стену. Весь его пафос на секунду сдулся, уступив место жалкой реальности.
— Дай двести рублей, — буркнул он, не оборачиваясь, глядя в темный коридор. — На бензин. До Сереги доехать. У меня по нулям, я же сказал. Там лампа горит, могу не дотянуть.
Ксения посмотрела на его широкую спину, обтянутую футболкой. В этой просьбе был весь он: грандиозные планы, оскорбления, угрозы, величие «аристократа» и… унизительное «дай двести рублей».
— Нет, — твердо сказала она.
— Что значит «нет»? — он медленно повернулся к ней лицом. Маска успешности снова сползла, обнажив агрессивное лицо неудачника. — Ты не поняла? Я к друзьям еду. Обмывать покупку. Мне нужно доехать, чтобы не опозориться. Это не просьба, Ксюша. Это требование. Я знаю, у тебя есть заначка в шкатулке. Дай мне деньги. Или карту дай, я сам сниму сколько надо.
— Я сказала: нет. Иди пешком. Для здоровья полезно. Или попроси у своего «Мерседеса», может, он тебе напечатает пару купюр из выхлопной трубы, раз он такой волшебный.
Дмитрий сделал шаг к ней, сжимая кулаки. Воздух на крошечной кухне стал густым и тяжелым, пропитанным угрозой.
— Ты сейчас доиграешься, — тихо прошипел он, нависая над ней. — Я не посмотрю, что ты баба. Ты меня унижаешь. Ты блокируешь мое развитие, ты крысишь мои деньги… Отдай по-хорошему. Я имею право! Я мужик в этом доме!
— Ты не мужик, Дима, — Ксения даже не отшатнулась, скрестив руки на груди. — Ты паразит. И кормить паразита я больше не собираюсь. Уходи.
— Ах, уходить? — он истерично хохотнул. — Я уйду. Я сейчас уйду так, что ты пожалеешь. Я поеду, найду деньги, поднимусь, и ты меня больше не увидишь. Но сначала… сначала я возьму то, что мне причитается.
Он рванулся в коридор, но не к двери, а в сторону комнаты, где стоял шкаф с её вещами и та самая шкатулка.
Ксения не побежала за ним. Она осталась стоять в темном коридоре, прислушиваясь к звукам погрома, доносящимся из спальни. Слышно было, как с треском открываются ящики комода, как летят на пол вещи — её единственные джинсы, футболки, белье. Дмитрий искал деньги с остервенением ищейки, почуявшей след.
— Ага! Нашла дурака! — раздался его торжествующий вопль. — Думала, спрячешь? От меня ничего не скроешь, я этот дом насквозь вижу!
Он вылетел в коридор, сжимая в руке потрепанный бумажный конверт. Там лежали отложенные семь тысяч рублей — всё, что оставалось на оплату коммуналки и еду до конца месяца. Его лицо раскраснелось, глаза горели безумным, фанатичным огнем. В этот момент он был похож не на мужа, не на любимого мужчину, а на одержимого наркомана, получившего дозу.
— Это на коммуналку, Дима, — произнесла Ксения. Голос её звучал глухо, словно из-под толщи воды. Ей было удивительно спокойно. Внутри что-то перегорело, как предохранитель, отключая эмоции, чтобы спасти рассудок от перегрузки.
— Плевать! — он сунул конверт в задний карман джинсов. — Я верну! Завтра же верну в десять раз больше! Ты просто не веришь в мой успех. Ты привыкла жить в болоте и меня туда тянешь. А я сейчас залью полный бак, встречусь с людьми, перетру дела, и всё изменится. Ты еще спасибо скажешь, что я проявил инициативу.
Он схватил с полки ключи от машины, тот самый тяжелый брелок с потертой трехлучевой звездой, который теперь казался Ксении символом проклятия.
— Дима, если ты сейчас уйдешь с этими деньгами, назад можешь не возвращаться, — сказала она тихо, глядя ему в переносицу. — Я поменяю замки.
Он остановился, уже взявшись за ручку входной двери. Обернулся, и на его губах заиграла кривая, презрительная усмешка.
— Да кому ты нужна? Поменяет она… Ты без меня пропадешь, Ксюша. Ты же ноль без палочки. Это я тебя тянул, я придавал смысл твоему существованию. А теперь смотри, как поднимаются реальные пацаны. Жди. Может, и позвоню, когда стану богатым.
Дверь хлопнула с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Ксения вздрогнула, но не от страха, а от резкого звука. Наступила тишина. Та самая вязкая, тяжелая тишина, которая бывает в квартире после скандала, когда воздух еще дрожит от криков, а энергетика разрушения оседает на мебели невидимой пылью.
Ксения медленно подошла к двери и щелкнула замком. Один оборот. Второй. Третий. Щелчок ночной задвижки прозвучал как точка в конце длинного, бездарно написанного романа.
Она прошла на кухню, перешагивая через осколки разбитой тарелки и разбросанную гречку. Подошла к окну и отодвинула занавеску. Уличный фонарь мигал, выхватывая из темноты огромный черный силуэт «Мерседеса», который занимал полтора парковочных места, перегородив выезд соседу на «Ладе».
Дмитрий уже сидел внутри. Было видно, как вспыхнул огонек зажигалки. Он закурил, чувствуя себя, наверное, королем мира в своем кожаном троне. Спустя минуту он повернул ключ.
Двор огласился натужным, скрежещущим воем стартера. «Вжжж-вжжж-кххх…» Машина не заводилась. Ксения прислонилась лбом к холодному стеклу. Ей было почти физически больно смотреть на эту агонию старого металла и человеческой гордыни. «Вжжж-вжжж…» — стартер молил о пощаде. Дмитрий внутри колотил руками по рулю. Даже через двойной стеклопакет и расстояние пятого этажа Ксения чувствовала его ярость.
Наконец, с пятой попытки, двигатель чихнул, грохнул, словно в выхлопной трубе взорвалась петарда, и ожил. Из-под машины повалили клубы густого, сизого дыма, мгновенно окутавшие двор ядовитым туманом. Рев пробитого глушителя, должно быть, разбудил половину дома. «Мерседес» дрожал мелкой дрожью, как в лихорадке.
Дмитрий включил фары. Одна загорелась тусклым желтым светом, вторая подмигнула и погасла совсем. «Одноглазый король», — подумала Ксения. Машина дернулась, взвизгнула лысой резиной и, переваливаясь через поребрик, медленно поползла к выезду со двора, оставляя за собой шлейф копоти и запаха несгоревшего бензина.
Ксения смотрела ему вслед, пока красные габаритные огни не скрылись за поворотом.
И только тогда она выдохнула.
Она сползла по стене на пол, прямо под подоконник, обхватила колени руками и закрыла глаза. Она ждала слез. Ждала истерики, жалости к себе, страха перед будущим, перед долгами, которые теперь висели на ней мертвым грузом, ведь часть кредитов была оформлена на общие нужды. Но слез не было.
Было странное, звенящее чувство пустоты. Но это была не та пустота, что остается после потери, а та, что бывает после генеральной уборки, когда выносишь из дома кучу старого, гнилого хлама. Стало просторно. Стало чем дышать.
В кармане завибрировал телефон. На экране высветилось: «Любимый». Ксения несколько секунд смотрела на мерцающее имя, которое теперь казалось насмешкой. Потом провела пальцем по экрану, принимая вызов.
— Ксюха! — в динамике ревел мотор и ветер, видимо, окно у него не закрывалось до конца. — Слышь, тут тема такая… У меня колесо спустило на выезде. Домкрата нет. И запаски нет, я забыл. Скинь тысячу на шиномонтаж, а? Я тут встал посреди дороги, пацаны засмеют. Ксюш? Ты слышишь? Ну че ты молчишь?
Ксения молчала, слушая его голос — требовательный, капризный, бесконечно чужой. Она представила его: стоящего на обочине, в грязной куртке, возле своей огромной, ржавой, бесполезной мечты, которая пожирала его жизнь и пыталась сожрать её.
— Алло! Ты че, оглохла? Я говорю, денег скинь! — заорал он. — Я ж тебе верну!
— Абонент, которому вы звоните, больше не существует, — произнесла Ксения ровным, металлическим голосом, подражая автоответчику.
— Чего? Ты че несешь? Ксюша!
Она нажала отбой. Зашла в настройки контактов. Нажала «Заблокировать». Затем открыла приложение банка и заблокировала свою карту, данные которой он знал.
Ксения поднялась с пола. Включила воду в кране, взяла веник и начала сметать осколки тарелки и рассыпанную гречку. «Ничего, — подумала она, высыпая мусор в ведро. — Гречку соберу, сварю новую. Яйца есть. До зарплаты неделю продержусь. А долги… Отдам. Сама отдам. Руки есть, голова на месте».
Она посмотрела на пустую, темную кухню, где больше не было запаха его дешевых сигарет и бесконечного нытья о несправедливости мира.
— Ну вот и всё, — сказала она вслух, обращаясь к рыжему таракану, который снова выполз на разведку. — Теперь мы с тобой одни, приятель. Но ты тоже не расслабляйся. Завтра я куплю мелок «Машенька».
Ксения впервые за этот вечер улыбнулась. Она выключила свет на кухне и пошла спать. Завтра ей нужно было рано вставать на работу. На нормальную работу, куда она поедет на маршрутке, не беспокоясь о том, что у неё отвалится глушитель или кончится бензин. И это, черт возьми, было прекрасное чувство — чувство свободы, которое не купишь ни за какие кредиты…
