— Ну вот, Тёмыч, ещё одну. За папу… Давай, мой хороший, открывай рот.
Ложка с приторно-сладким сиропом замерла у бледных, потрескавшихся губ сына. Артём поморщился, отворачивая горячую щеку, но Вадим был настойчив. Он не спал уже, кажется, целую вечность. Шестой день. Или седьмой? Он сбился со счёта, который в его сознании вёлся не днями, а циклами «температура-сироп-обтирание-короткий сон». Мир сузился до размеров детской, до запаха этого липкого ибупрофена и кисловатого запаха пота, въевшегося в постельное бельё. Ночи были самыми тяжёлыми. Жар достигал пика, сын начинал метаться в бреду, и Вадим часами сидел рядом, меняя компрессы на его пылающем лбу и слушая тяжёлое, свистящее дыхание.
Он взял больничный, не раздумывая. Юля работала в ивент-агентстве, и у неё сейчас был самый ответственный период — запуск крупного летнего фестиваля. Он всё понимал. Её сообщения, редкие, но полные деловой тревоги, были для него маяками из другого, нормального мира, где люди не живут по расписанию термометра.
«Милый, прости, полный завал. Спишь? Как Тёма?» — приходило в три часа ночи.
«Держимся. Сбил до 38,5. Ты как?» — отвечал Вадим, глядя на экран телефона, единственный источник света в тёмной комнате.
«На ногах не стою. Скоро запуск, я не могу их подвести. Целую вас, мои мальчики».
И Вадим терпел. Он — тыл. Крепкий, надёжный тыл. Он разогревал себе вчерашний суп, механически жевал, глядя в одну точку, и снова шёл мерить температуру. Он научился различать десятки оттенков плача: вот этот — от боли в горле, этот — от бессилия, а этот — просто каприз из-за усталости. Он чувствовал себя старым, выжатым до последней капли. Кофе больше не действовал, а отражение в зеркале в ванной показывало незнакомого человека с красными, воспалёнными глазами и серой, небритой щетиной.
Сегодня вечером случилось чудо. Температура впервые за неделю не поползла вверх после отметки 37,2. Артём уснул глубоким, спокойным сном, не просыпаясь каждый час. Вадим тихонько вышел из детской, прикрыв за собой дверь, и рухнул на диван в гостиной. Тело гудело от накопившегося напряжения. Он взял телефон, чтобы просто бездумно полистать ленту, дать мозгу хоть какой-то пустой, бессмысленной информации. Фотографии чужих завтраков, смешные ролики с котами, отпускные пейзажи знакомых…
Он замер. Палец застыл над экраном. Одна из ближайших Юлиных подруг, Света, выложила сторис. Короткое, пятнадцатисекундное видео. Без звука его мозг сначала не разобрал картинку — какое-то парное марево, белые пятна. Он включил звук. Весёлый женский визг, звон бокалов и плеск воды ударили по ушам.
Картинка стала ясной. Загородный спа-отель. Бассейн с гидромассажем. Весёлая компания в белых махровых халатах. И среди них — его смертельно уставшая на работе жена. Она запрокинула голову и хохотала, держа в руке высокий бокал с пузырящимся просекко. Её волосы были влажными, лицо — расслабленным и румяным от пара. Она выглядела отдохнувшей. Счастливой.
Вадим несколько раз пересмотрел видео, пока оно не исчезло. Он нашёл аккаунт Светы и открыл пост, выложенный час назад. Та же компания, но уже на фото. Все позируют с бокалами на фоне панорамного окна с видом на сосновый лес. В углу фото — геотег. Загородный спа-отель «Аквамарин». И подпись: «Наш детокс-ретрит. День третий».
Третий. День.
Его палец, будто не подчиняясь ему, медленно нажал на кнопку блокировки и увеличения громкости. Экран моргнул. Скриншот. Идеально чёткий, застывший кадр смеющейся Юли с бокалом в руке. Он не стал звонить. Не стал писать. Он просто отложил телефон на диван и уставился в темноту. Усталость, которую он чувствовал последние семь дней, никуда не делась. Но теперь она была другой. Ледяной. Тяжёлой, как могильная плита.
Он встал с дивана плавно, без единого лишнего движения, словно боялся расплескать ту ледяную пустоту, что заполнила его изнутри. Прошёл на кухню, налил себе стакан холодной воды. Руки не дрожали. Сердце не колотилось в паническом ритме. Он ожидал взрыва, крика, желания разбить что-нибудь, но внутри была лишь оглушающая, звенящая тишина.
Ярость не кипела, не рвалась наружу. Она остывала, сжималась, превращаясь в острый, идеально огранённый кристалл в самом центре его груди. Этот кристалл холодил кровь и придавал мыслям пугающую, неестественную ясность. Боль была, но она не была горячей и обжигающей. Она была похожа на глубокий укол анестезии, после которого ты всё ещё чувствуешь прикосновения, но они больше не причиняют страданий, а лишь констатируют факт вмешательства.
Он вернулся в детскую. Артём спал, ровно дыша. Вадим потрогал его лоб — прохладный. Впервые за неделю. Он поправил одеяло, укрыв худенькие плечи сына. В его движениях была та же аккуратность, та же забота, что и час назад, но что-то неуловимо изменилось. Любовь и тревога, которые вели его руку всё это время, исчезли. Осталась лишь функция. Программа. Он — механизм, обеспечивающий жизнедеятельность ребёнка. Не более. Сын был единственным настоящим, что осталось в этом доме-декорации. Всё остальное — мебель, фотографии на стенах, их общая кровать в спальне — вдруг стало фальшивым, картонным.
Телефон на диване завибрировал. Новое сообщение от Юли.
«Милый, ну как вы там? У меня выдалась свободная минутка. Вымотана до предела. Мечтаю просто лечь и умереть. Целую».
Вадим прочёл сообщение и отложил телефон. Он не чувствовал ничего. Ни злости, ни обиды. Лишь холодное, отстранённое любопытство патологоанатома, изучающего мёртвую ткань. Он смотрел на её слова, на эти фальшивые жалобы, и видел их насквозь. Каждая буква была ложью. Он снова взял телефон, открыл галерею и посмотрел на скриншот. Вот она, её «смертельная усталость». Смеющаяся, румяная, с бокалом в руке. Счастливая. Без него. Без их больного сына.
Он начал прокручивать в голове предстоящую встречу. Не скандал. Нет. Скандал подразумевает эмоции, равный диалог. А он не собирался давать ей этой возможности. Это будет не диалог. Это будет приговор. Он мысленно подбирал слова. Не обвинения, а факты. Не вопросы, а утверждения. Он не спросит: «Как ты могла?». Он скажет: «Пока ты отдыхала в спа, я седьмые сутки не спал с нашим больным ребёнком». Он не закричит: «Ты мне врала!». Он спокойно покажет ей скриншот. Доказательство. Улику.
Время тянулось медленно, вязко. Он ходил по квартире, как призрак, проверяя сына, вытирая пыль, моя посуду. Механические действия помогали не думать, но кристалл в груди становился всё острее. Он ждал. Всё его существо превратилось в одно сплошное ожидание. Ожидание её шагов в коридоре, поворота ключа в замке, её наигранного, усталого голоса.
Вечером телефон звякнул снова.
«Зай, я еду домой! Наконец-то этот ад закончился. Буду примерно через час. Купи чего-нибудь вкусненького, отметим мой героический камбэк».
Вадим прочитал сообщение. И впервые за эти несколько часов ледяного спокойствия его губы тронула слабая, едва заметная усмешка. Героический камбэк. Что ж. Он устроит ей встречу, достойную героя. Он не пошёл в магазин. Он просто сел в кресло в тёмной гостиной, лицом к входной двери. В руке он сжимал телефон с открытым на экране скриншотом. Словно оружие, снятое с предохранителя. Час. У него был ещё час.
Щелчок замка в прихожей прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Вадим не шелохнулся, продолжая сидеть в кресле. Он слышал каждый звук: как Юля поставила на пол пакеты, которые зашуршали дорогой, глянцевой бумагой; как щёлкнули её каблуки по ламинату; как она с преувеличенно-усталым вздохом бросила на пуф сумочку. Квартира, похожая на барокамеру, из которой откачали весь воздух, мгновенно наполнилась её присутствием — суетливым, шумным и пахнущим чужими духами.
— Милый, ты где? Я дома! — её голос был бодрым, но с наигранной ноткой изнеможения.
Она вошла в гостиную, щёлкнула выключателем. Яркий свет ударил по глазам, и Вадим слегка прищурился. Она выглядела великолепно. Свежая, отдохнувшая, с лёгким загаром, который не получишь в душном офисе. Дорогая укладка, идеальный маникюр. На ней был новый костюм, который он видел впервые.
— Ой, ты чего в темноте сидишь? — она улыбнулась, но улыбка была натянутой, репетированной. — Господи, я так устала, ты не представляешь. Эта неделя была просто ад. Переговоры до полуночи, клиенты — психи. Меня выжали как лимон. А как вы тут? Тёмочка как?
Она подошла, чтобы поцеловать его, но остановилась в шаге, наткнувшись на его неподвижный, тяжёлый взгляд. Её весёлая болтовня захлебнулась. Она инстинктивно почувствовала, что что-то не так. Атмосфера в комнате была густой, как смола.
— Вадь? Что случилось? Что с Тёмой? — в её голосе прорезалась неподдельная тревога, но направлена она была не на сына, а на себя. Нарушение привычного ритуала встречи её напугало.
Он молчал. Он давал ей эту паузу. Он смотрел, как меняется её лицо, как с него сползает маска бодрой усталости, уступая место растерянности и плохо скрываемому раздражению. Она ждала, что он сейчас встанет, обнимет, начнёт рассказывать про сына, а она будет сочувственно кивать, играя роль заботливой матери и жены, вернувшейся с трудового фронта. Но сценарий был нарушен.
— Ну что ты молчишь, как немой? Я с тобой разговариваю! — она начала заводиться.
И тогда он медленно, без единого слова, поднял руку с телефоном и развернул экран к ней.
Сначала она непонимающе нахмурилась, пытаясь разглядеть что-то в ярком свете. Потом её глаза расширились. Улыбка застыла на лице, а затем начала медленно таять, искажаясь в гримасу ужаса. Маска не просто спала — она рассыпалась на мелкие осколки. Он видел, как кровь отхлынула от её щёк, как её взгляд заметался по комнате, ища спасения, и как она инстинктивно сделала крошечный шаг назад. Пакеты с покупками, которые она всё ещё держала в руке, выпали, и на пол с глухим стуком упала какая-то коробка.
— Это… это не то, что ты подумал, — пролепетала она. Голос стал чужим, жалким. — Это всего на один вечер… Девочки уговорили, сказали, нужно стресс снять… Я же так устала после работы…
Он смотрел на неё, не отрываясь. Спокойно, холодно, изучающе. Он видел каждую её эмоцию, каждую жалкую попытку выстроить линию обороны. Кристалл в его груди, казалось, стал ещё холоднее и острее.
— Ты устала после работы?! Ты называешь «работой» поездки в загородный отель с подругами, пока я сижу с нашим больным ребёнком? Вот, смотри, твоя же подруга выложила сторис! Хорошо «поработала», Юля?
— Вадь, просто…
— Один вечер? — его голос прозвучал ровно, безэмоционально, но от этого спокойствия по спине Юли пробежал холодок. — На фото указан третий день. Так что не надо мне рассказывать про твой ад и про то, как ты снимала стресс. Пока ты его снимала, я седьмые сутки сбивал температуру нашему сыну.
Слова Вадима, произнесённые без тени эмоции, повисли в воздухе, словно кристаллы льда. Они не были обвинением, требующим ответа. Они были констатацией факта, холодной и неоспоримой. Юля смотрела на него, и её лицо, искажённое страхом, начало меняться. Жалкая попытка оправдаться провалилась, и на смену ей пришла защитная, ядовитая злость. Это был её последний рубеж обороны — нападение.
— Третий день? Ты что, следил за мной? — её голос зазвенел от возмущения, набирая силу. — Ты лазил по страницам моих подруг? Господи, Вадим, до чего ты докатился! Я задыхаюсь! Я работаю как проклятая, чтобы у нас всё было, чтобы Тёма ни в чём не нуждался, а ты сидишь дома и устраиваешь мне тотальный контроль!
Она сделала шаг вперёд, переходя в наступление. Её глаза метали молнии. Маска жертвы обстоятельств сменилась маской оскорблённой добродетели.
— Да, я уехала на три дня! Да! Потому что я имею право на отдых! Я человек, а не робот! Я тащу на себе всю семью, пока ты… пока ты просто сидишь с ребёнком! Это несопоставимые вещи!
Вадима её слова не трогали. Он слушал её тираду с тем же отстранённым спокойствием, с каким врач выслушивает бред пациента в лихорадке. Каждое её слово, каждая попытка перевернуть ситуацию и сделать виноватым его, лишь глубже вгоняли гвозди в крышку гроба их брака. Он позволил ей выговориться, дождался, пока она, задыхаясь от собственной ярости, замолчит, ожидая его реакции — ответного крика, спора, хоть чего-то.
Но он остался недвижим.
— Ты закончила? — тихо спросил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил, чеканя каждое слово. — Ты писала мне, что у тебя «полный завал». Твой «завал» был в бассейне с гидромассажем. Ты писала, что «на ногах не стоишь». На фото ты вполне уверенно стоишь с бокалом просекко. Ты писала, что «мечтаешь просто лечь и умереть». Судя по твоему счастливому лицу, ты нашла свой персональный рай.
Он медленно встал с кресла. Он не возвышался над ней, не пытался давить. Он просто выпрямился, и в этом простом движении было столько окончательной, холодной решимости, что Юля невольно отступила ещё на шаг.
— Ты говоришь о контроле? Нет, Юля. Это называется ложь. Ты говоришь, что задыхаешься? Это я задыхался семь дней в этой квартире, в запахе лекарств и страхе за сына. Ты говоришь, что тащишь семью? Семью тащат вместе. А ты просто сбежала, оставив меня одного разгребать то, что мы должны были разгребать вдвоём. Ты даже не позвонила сыну ни разу. Ты просто писала мне дежурные СМС, чтобы создать себе алиби.
Её лицо снова побледнело. Аргументы закончились. Последней её надеждой осталась манипуляция. В её глазах заблестели слёзы.
— Вадик… прости… Я дура, я знаю… Я просто так устала… Давай не будем… Пожалуйста… Подумай о Тёме…
Это было последней каплей. Упоминание сына, которого она променяла на три дня детокса, взорвало тот ледяной кристалл, что сковывал его душу. Но взрыв был беззвучным.
— О Тёме я и думаю, — его голос стал совсем тихим, почти шёпотом, но от этого шёпота веяло могильным холодом. — Я думаю о том, что мой сын не должен расти рядом с женщиной, для которой ложь — это норма. Которая считает, что её отдых важнее его здоровья. Которая готова бросить его в самый тяжёлый момент.
Он посмотрел на неё в последний раз. Не на жену, не на мать своего ребёнка, а на абсолютно чужого, пустого человека в дорогом костюме.
— Завтра утром твоих вещей здесь не будет. Можешь собрать их сейчас или я вызову клининг, они упакуют всё в коробки и выставят за дверь. Разговор окончен…
