— Ты использовал мою дорогую антивозрастную сыворотку за десять тысяч рублей, чтобы смазать скрипучую дверь в туалете, потому что тебе было лень идти за машинным маслом? Ты совсем ненормальный? Эта баночка стоит дороже твоего мозга! Иди в магазин и покупай новую, и мне плевать, что у тебя нет денег — продай свой телефон!
Голос Эллы, обычно мелодичный и спокойный, сейчас звенел натянутой струной, готовой вот-вот лопнуть и полоснуть по ушам. Она стояла посреди коридора, держа двумя пальцами, словно ядовитое насекомое, изящный стеклянный флакон. Пустой. Его золотистая крышечка была небрежно откручена, а на самом стекле виднелись жирные отпечатки пальцев и тёмные разводы какой-то смазки. Это было святотатство. Кощунство.
Антон, стоявший у двери в туалет, непонимающе захлопал глазами. Его лицо, ещё секунду назад сиявшее самодовольной улыбкой, медленно вытягивалось. Он только что с гордостью продемонстрировал ей результат своих трудов. Дверь, которая целую неделю издавала душераздирающий, протяжный скрип при каждом открытии и закрытии, теперь двигалась абсолютно бесшумно, как дверь в банковское хранилище. Он ожидал чего угодно: благодарного поцелуя, восхищённого «ну ты у меня мастер!», на худой конец — снисходительного кивка. Но точно не этого.
— Элл, ты чего кричишь? — он искренне не понимал масштаба катастрофы. — Да, использовал. А что такого? Зато смотри, как тихо! Идеально! Ты же сама мне все уши прожужжала этим скрипом. Говорила, что скоро с ума сойдёшь. Ну вот, я починил.
Он с напускной важностью ещё раз плавно открыл и закрыл дверь, прислушиваясь к блаженной тишине. Для него, человека с сугубо практичным складом ума, проблема была решена. Цель достигнута. А средства… средства были вторичны.
— Починил? — прошипела Элла, делая шаг к нему. Её глаза опасно сузились. — Ты понимаешь, ЧЕМ ты починил? Это не просто «жижа», Антон! Это концентрированная гиалуроновая кислота с пептидами! Мне её косметолог подбирала! Я на неё три месяца деньги откладывала!
Она ткнула флаконом ему почти в нос. Антон поморщился. Он действительно нашёл его на полке в ванной. Рядом стояли другие баночки, скляночки, тюбики — целый арсенал непонятных и, с его точки зрения, абсолютно бесполезных вещей. Он искал масло. Машинного масла в квартире не оказалось, идти в гараж было откровенно лень. Но тут его взгляд упал на этот флакон. Содержимое выглядело маслянистым и густым. То, что нужно. Он без тени сомнения вылил всё на ржавые петли, размазал пальцем и с удовлетворением отметил, что скрип исчез. Остатки флакона он бросил в ящик с инструментами, где Элла его и обнаружила, когда искала маленькую отвёртку.
— Да какая разница, кислота там или компот? Она жирная, вязкая — для петель самое то. Работает же, — он пожал плечами, и это движение окончательно вывело Эллу из себя. Его непробиваемое спокойствие, его мужская логика, такая примитивная и прямолинейная, казались ей сейчас высшей формой издевательства.
— Работает? — повторила она ледяным тоном. — Ты взял вещь, которая стоит как половина твоего нового шуруповёрта, и вылил её на ржавую железку. Это не просто глупость, Антон. Это тотальное, абсолютное неуважение. Ты просто не видишь ценности ни в чём, что не можешь потрогать или просверлить.
— Ой, всё, началось, — отмахнулся он, начиная раздражаться. — Ну прости, не знал, что твои кремы сделаны из золота. Подумаешь, баночка. Купишь новую. Весь мозг вынесла из-за скрипа, а теперь — из-за какой-то косметики. Тебе не угодишь.
Он развернулся, собираясь уйти на кухню, чтобы налить себе чаю и закончить этот бессмысленный, по его мнению, разговор. Но Элла схватила его за рукав. Её пальцы впились в ткань с неожиданной силой.
— Нет уж, постой. Ты не просто купишь новую. Ты поймёшь, чего мне это стоило. Ты сейчас же пойдёшь и купишь точно такую же.
— Десять тысяч? За крем? — Антон рассмеялся. — Ты серьёзно? У меня зарплата через неделю. Да и не дам я такие деньги за эту… ерунду.
Элла смотрела на него долго, не мигая. Её лицо застыло, превратившись в холодную, непроницаемую маску. Взгляд стал тяжёлым, изучающим. Она словно оценивала его, взвешивала, принимая какое-то решение. А потом в её глазах мелькнул опасный, хищный огонёк.
— Хорошо. Ты не хочешь понимать по-хорошему. Значит, будешь понимать по-плохому.
Элла отпустила его рукав. Её прикосновение было лёгким, почти невесомым, но в этом жесте не было ни прощения, ни слабости. Она просто убрала руку, словно смахнула пылинку с чего-то неприятного. Антон с облегчением выдохнул, решив, что буря миновала, и сейчас она, как обычно, уйдёт в спальню дуться, а через час всё забудется. Он ошибся. Смертельно ошибся.
Не говоря ни слова, она развернулась и пошла в ванную. Её походка была странной — неторопливой, плавной, какой-то хищной. В ней не было ни капли истеричной суеты. Антон, всё ещё не понимая, что происходит, поплёлся за ней, готовый продолжить вялую перепалку. Он хотел сказать что-то вроде «Ну хватит уже из-за ерунды дуться», но слова застряли в горле, когда он увидел, что она делает.
Элла молча открыла зеркальный шкафчик над раковиной. На полке ровным строем стояли их туалетные принадлежности. Её — аккуратная батарея баночек и тюбиков. Его — скромный набор: пена для бритья, дезодорант и его гордость — дорогая электрическая зубная щётка с несколькими режимами, которую он сам себе подарил на день рождения. Элла взяла именно её. Антон нахмурился, предполагая, что она в отместку хочет её выбросить. Но её план был куда изобретательнее и унизительнее.
С щёткой в руке она подошла к унитазу. Спокойно, без брезгливости, подняла крышку. Затем нажала кнопку на рукоятке щётки. Раздалось знакомое, деловитое жужжание. И Антон, парализованный ледяным ужасом осознания, смотрел, как Элла опустила вибрирующую головку его любимой щётки в унитаз и начала методично, с усердием хорошей хозяйки, чистить ею внутреннюю поверхность под ободком. Она не просто макала её в воду. Она водила ею по известковому налёту, по самым грязным и труднодоступным местам. Жужжание щётки в фаянсовой тишине ванной комнаты звучало оглушительно, как звук бормашины в кабинете садиста.
— Ты… что ты делаешь? — голос Антона был хриплым, сдавленным. Он не кричал. Он был в ступоре, наблюдая за этим ритуальным осквернением.
Элла не ответила, пока не закончила. Она сделала ещё несколько круговых движений, затем выключила щётку. Сполоснула её под струёй воды из-под крана и с той же невозмутимой аккуратностью поставила обратно в зарядный стакан на полке. Будто так и должно было быть. Будто это была её обычная утренняя процедура.
— Это тебе за креативность, — наконец произнесла она, поворачиваясь к нему. Её лицо было абсолютно спокойным. — Ты взял то, что важно для моего лица, и использовал это для грязной работы. Я взяла то, что важно для твоего рта, и тоже нашла этому подходящее применение. Всё честно.
Антон смотрел то на неё, то на щётку, стоявшую на своём законном месте, и чувствовал, как его сковывающий шок сменяется волной горячей, удушающей ярости. Это был удар ниже пояса. Это была диверсия.
— Ты… ты психопатка, — выдохнул он. — Ты просто сумасшедшая! Как можно было до такого додуматься? Это же… это же мерзко!
— Мерзко? — Элла чуть склонила голову набок, с холодным любопытством разглядывая его побагровевшее лицо. — Нет, Антон. Мерзко — это считать свою жену настолько тупой, что она не заметит пропажу вещи, на которую копила деньги. Мерзко — это твоё снисходительное «подумаешь, баночка». Нет, это не сумасшествие. Это — наглядное пособие. Урок предметный. Чтобы ты раз и навсегда понял, что у вещей есть своя цена и своё предназначение. И когда ты плюёшь на то, что ценно для меня, я делаю то же самое с тем, что ценно для тебя.
Она сделала шаг мимо него, выходя из ванной. Воздух в маленьком помещении вдруг стал густым и тяжёлым, пропитанным запахом хлорки и предательства. Антон остался стоять, глядя на свою осквернённую щётку. Он чувствовал физическую тошноту.
— А теперь, — её голос донёсся уже из коридора, ровный и не терпящий возражений, — бегом в бутик за новой сывороткой. Иначе будешь спать на коврике. И чистить зубы, кстати, тоже можешь им.
Антон вылетел из ванной, словно ошпаренный. Унизительная картина осквернения его личной вещи стояла перед глазами, отпечатавшись на сетчатке кислотным пятном. Он ожидал увидеть Эллу в слезах, в истерике, мечущейся по квартире. Но она была на кухне. Абсолютно спокойная, она стояла у кофемашины и, отвернувшись от него, наблюдала, как тёмная, ароматная струйка наполняет её любимую чашку. Этот контраст между его внутренним торнадо и её ледяным олимпийским спокойствием был невыносим. Он был как пощёчина.
— Ты считаешь, это нормально? — он встал в дверном проёме, сжимая кулаки. Голос его был низким и хриплым. — Ты думаешь, это адекватный ответ? Взять и измазать в дерьме мою вещь?
Элла не обернулась. Она дождалась, пока машина закончит работу, взяла чашку и медленно повернулась к нему. В её глазах не было ни раскаяния, ни злости. Только холодная, отстранённая правота.
— Я считаю это симметричным ответом, — отчеканила она, делая маленький глоток. — Ты обесценил мою вещь, я — твою. Ты проявил ко мне неуважение, я вернула его тебе в той же мере. Ты не понял слов, и я перешла на язык, который, как я надеялась, будет тебе более доступен. Язык действий.
— Да какое к чёрту неуважение! — взорвался он. — Я дверь починил! Дверь, которая тебя бесила! Я решил проблему! А ты устроила цирк из-за баночки с кремом! И теперь требуешь, чтобы я пошёл и потратил десять тысяч на такую же чушь?
— Я не требую. Я ставлю условие, — она поставила чашку на стол. Звук фарфора о столешницу прозвучал резко и отчётливо. — Ты немедленно одеваешься, идёшь в торговый центр, в тот самый бутик, и покупаешь мне новую сыворотку. И как ты это сделаешь — твои проблемы. У тебя в кармане лежит смартфон последней модели. Он стоит гораздо дороже. Продай его.
Последние слова она произнесла так буднично, словно предлагала ему продать старую газету. Для Антона это прозвучало как приговор. Телефон. Это был не просто гаджет. Это был его рабочий кабинет, его записная книжка, его окно в мир, его центр развлечений. Там были банковские приложения, переписки с друзьями, контакты подрядчиков, сотни фотографий. Предложение продать его, чтобы купить флакончик с непонятной жидкостью, было для него не просто унизительным — оно было абсурдным, кощунственным, как предложение сжечь библиотеку, чтобы согреть чашку чая.
— Ты с ума сошла. Окончательно, — он потёр виски, чувствуя, как начинает гудеть голова. — Я не буду продавать свой телефон. Это мой рабочий инструмент. Моя жизнь, если хочешь. И уж точно не для того, чтобы оплатить твои дорогие игрушки.
— Игрушки? — Элла усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья. — То есть твоя чёрная коробочка, в которую ты пялишься по три часа каждый вечер, — это «жизнь» и «рабочий инструмент», а то, что помогает мне в тридцать пять лет не выглядеть как уставшая сорокалетняя тётка, — это «игрушки»? Интересная у тебя система ценностей, Антон.
Конфликт стремительно менял русло. Он больше не был о сыворотке или зубной щётке. Он перерастал в глобальное столкновение двух мировоззрений, двух вселенных, которые по какой-то нелепой случайности оказались заключены в одной квартире.
— Да, игрушки! — не сдавался он, чувствуя, что отступать некуда. — Бесполезная, дорогая ерунда, которую вам впаривают маркетологи! Ты мажешь на себя эту химию за бешеные деньги, свято веря, что она остановит время, а на деле просто смываешь мою зарплату в раковину. А мой телефон — это реальная вещь, которая помогает мне эту зарплату зарабатывать!
— Зарабатывать? — подхватила она. — Это та самая зарплата, которой не хватает, чтобы безболезненно купить вещь, которую ты по своей тупости испортил? Ты так гордишься своей работой, но при этом ведёшь себя как нищий вандал. Это же всё звенья одной цепи, Антон. Точно так же, как ты не заметил, сколько стоит эта сыворотка, ты в прошлом месяце забыл про нашу годовщину. Потому что для тебя это была просто «дата в календаре». Для тебя всё, что не имеет кнопок, экрана или мотора, не представляет никакой ценности.
Он смотрел на неё, и ему отчаянно хотелось, чтобы она закричала, заплакала, начала бить посуду. С этим он знал бы, что делать. Но её холодная, убийственная логика обезоруживала и выводила из себя одновременно. Она не просто злилась, она препарировала его, вскрывала его суть острым скальпелем точных формулировок.
— Я не продам телефон, Элла, — сказал он твёрдо, почти по слогам, глядя ей прямо в глаза. — Можешь не продолжать. Я лучше разобью его об стену, чем отдам за флакон твоих волшебных слёз единорога. Это мой принцип.
Элла молча выдержала его взгляд. Потом её губы тронула едва заметная, хищная улыбка. Она ничего не ответила. Просто кивнула своим мыслям. И в этом молчаливом кивке было что-то гораздо более страшное, чем в любых её словах. Это было согласие. Согласие с тем, что переговоры окончены. И началось время действовать.
— Я всё сказал, — бросил Антон, решив, что разговор окончен. Спорить дальше было бессмысленно, как пытаться объяснить кошке теорию относительности. Он чувствовал себя правым, оскорблённым и абсолютно вымотанным. Единственным желанием было покинуть это пропитанное ядом пространство, выйти на улицу, вдохнуть холодного воздуха, который прочистит голову от этого абсурда. Он развернулся и пошёл в коридор, нарочито громко шагая, чтобы продемонстрировать окончательность своего решения. Он схватил с крючка ключи от машины, сунул ноги в кроссовки.
— Я сейчас уеду. Посидишь, остынешь, может, и в голове что-то прояснится, — сказал он, не оборачиваясь, уже дёргая ручку входной двери.
Ответа не последовало. Эта тишина была хуже любого крика. Она была плотной, звенящей, наполненной невысказанной угрозой. Что-то в ней заставило его замереть с рукой на дверной ручке. Он ожидал хлопанья дверцами кухонных шкафов, может быть, какого-то глухого стука. Но из глубины квартиры донёсся другой звук. Тихий, металлический лязг. Словно что-то тяжёлое положили на стеклянный журнальный столик в гостиной. Этот звук был чужеродным, неправильным.
Против воли, подгоняемый внезапным, ледяным предчувствием, Антон медленно развернулся и пошёл обратно. Он заглянул в гостиную. И то, что он увидел, заставило кровь застыть в его жилах.
Элла стояла посреди комнаты. На низком стеклянном столике, где обычно лежали пульты и журналы, теперь стояла она. Его святыня. Жемчужина его небольшой, но тщательно собранной коллекции. Винтажная модель Ferrari 250 GTO в масштабе 1:18, вишнёво-красная, идеальная до мельчайших деталей. Он купил её на аукционе полгода назад, потратив сумму, сопоставимую со стоимостью той самой сыворотки. Каждый изгиб её корпуса, крошечные кожаные ремешки на капоте, спицы на колёсах — всё было произведением искусства. Это была не игрушка. Это была его медитация, его отдушина, символ порядка и совершенства в этом хаотичном мире.
Рядом с моделью, на полированном стекле стола, лежал тяжёлый кухонный молоток для отбивания мяса. Его рифлёная металлическая поверхность тускло отсвечивала в свете люстры. Элла не смотрела на машину. Она смотрела на Антона. Её взгляд был пустым, как у хирурга перед сложной, но необходимой ампутацией.
— Элла… — выдохнул он, делая шаг вперёд. — Не смей. Даже не думай.
Он говорил тихо, почти умоляюще, понимая, что крик только ускорит неизбежное. Он видел, что она уже всё решила. Это был её ответ на его ультиматум, на его «принцип». Она нашла его самое уязвимое место.
— Ты же сам сказал, — её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. — Ты лучше разобьёшь свой телефон, чем потратишь деньги на мои «игрушки». Ты выбрал свой принцип. Что ж, я уважаю твой выбор. И я тоже хочу кое-что разбить.
Она медленно, словно в замедленной съёмке, подняла молоток. Его вес чувствовался даже на расстоянии. Антон рванулся вперёд, но было поздно. Он был слишком далеко. Он успел только увидеть, как её рука с молотком замерла на мгновение над изящной крышей красного Ferrari.
— Не-е-ет!
Его крик потонул в оглушительном, отвратительном звуке. Это был не чистый звон разбитого стекла. Это был влажный, хрустящий треск. Удар был нанесён с холодной, выверенной силой, точно в центр. Идеально лакированный металл капота и крыши смялся, как фольга. Крошечное лобовое стекло разлетелось на сотни невидимых осколков. Изящные дверцы вывернуло из петель под неестественным углом. Совершенная форма, которой он любовался часами, в одно мгновение превратилась в уродливую, искорёженную груду красного лома.
Молоток с глухим стуком упал на ковёр. Элла выпрямилась. Она не плакала. Не кричала. Она даже не улыбалась. Она просто смотрела на него поверх обломков его маленькой мечты. Наступила тишина. Абсолютная, мёртвая тишина, в которой, казалось, можно было услышать, как оседает пыль на руинах.
Антон стоял, парализованный, глядя на то, что осталось от его сокровища. В горле стоял ком, дышать было невозможно. Он поднял глаза на жену. В этот момент он не чувствовал к ней ненависти. Он не чувствовал вообще ничего. Только пустоту. Огромную, выжженную дотла пустоту на том месте, где когда-то были их отношения.
Элла спокойно выдержала его взгляд. А потом произнесла финальные слова. Тихо, отчётливо, вкладывая в них всю суть их закончившегося спора и, кажется, всей их совместной жизни.
— Это ведь просто кусок пластика и металла, Антон. В нём даже мотора не было…
