— Налей себе воды, если хочешь. Вино мы откроем только на Новый год, и то, если премию дадут, — Елена не оборачиваясь продолжала резать лук. Нож стучал по доске с монотонностью метронома, отсчитывающего секунды уходящего вечера. Глаза щипало, но не от слез, а от едкого лукового сока. Она даже не посмотрела на мужа, когда тот вошел в кухню, хотя воздух вокруг него вибрировал от странной, неуместной энергии. Обычно Кирилл вползал домой как побитая собака, жалуясь на пробки и спину, а сегодня его шаги были пружинистыми, легкими.
Кирилл проигнорировал её замечание про вино. Он плюхнул на стол тяжелый пакет из дорогого супермаркета, звякнув стеклом.
— К черту Новый год, Ленка. Праздник сегодня. Я взял то самое, испанское, которое мы на годовщину пили. И сыр с плесенью. Гуляем.
Елена замерла с ножом в руке. Лезвие зависло над половинкой луковицы. В голове мгновенно включился калькулятор: вино — тысячи полторы, сыр — еще пятьсот. Две тысячи рублей просто так, в середине недели, за три дня до платежа по ипотеке. Она медленно повернулась, вытирая руки о кухонное полотенце. В её взгляде не было радости, только тяжелая, свинцовая усталость женщины, которая знает цену каждой копейке.
— Какой повод? — сухо спросила она. — Тебя повысили? Или дали тот проект, о котором ты ныл полгода?
Кирилл расплылся в улыбке, от которой у Елены свело скулы. Это была улыбка человека, выигравшего в лотерею, но забывшего проверить номер билета. Он начал суетливо искать штопор, выдвигая ящики стола слишком резко.
— Лучше, Лена. Намного лучше. Я освободился. Сбросил оковы, так сказать. Я написал заявление. По собственному. Подписали сегодня же, без отработки, потому что я сказал этому старому маразматику все, что о нем думаю. В лицо. Прямо при всем отделе. Видела бы ты его рожу!
Он наконец нашел штопор и победоносно вкрутил его в пробку. Елена стояла неподвижно, чувствуя, как пол под ногами становится ватным. Звук выходящей пробки показался ей оглушительным выстрелом.
— Ты уволился? — переспросила она очень тихо, словно боясь разбудить спящего зверя. — Просто взял и уволился?
— Да! — Кирилл разливал вино по бокалам, не замечая, как капля красного упала на чистую скатерть. — Я больше не мог, понимаешь? Там душно. Там нет развития. Этот Семенов — тупой самодур, он же двух слов связать не может, а учит меня работать. Я чувствовал, как деградирую. Как моя личность стирается об эти бесконечные отчеты. Я решил, что хватит терпеть унижения за копейки.
Елена смотрела на расплывающееся бордовое пятно на скатерти. Оно было похоже на пробоину в борту корабля.
— За копейки? — переспросила она ледяным тоном. — Твои восемьдесят тысяч — это копейки? Эти «копейки» закрывали ипотеку и коммуналку, Кирилл. А на мои мы ели и одевали детей. Ты об этом подумал, когда швырял заявление в лицо Семенову?
— Ой, ну не начинай, — Кирилл поморщился, словно от зубной боли, и сделал большой глоток вина. — Опять ты со своей бухгалтерией. Деньги — это ресурс возобновляемый. А нервные клетки — нет. Я был на грани выгорания, Лена. Ты что, хочешь, чтобы у меня инфаркт случился в тридцать пять? Я выбрал здоровье. Я выбрал себя.
Он говорил лозунгами из дешевых тренингов личностного роста, и это бесило больше всего. Елена подошла к столу, но не села. Она нависла над сидящим мужем, уперевшись руками в столешницу. Её лицо было пугающе спокойным.
— Ты уволился с работы, не посоветовавшись со мной, потому что тебе там скучно и начальник тупой? А ипотеку кто платить будет? Я одна? Ты решил лечь на диван и искать себя, пока я буду пахать за двоих? Ну уж нет, дорогой!
Кирилл отставил бокал. Его благодушное настроение начало давать трещину, сквозь которую проглядывало раздражение избалованного ребенка, которому не дали конфету.
— Почему сразу на диван? — возмутился он. — Я буду думать. Мне нужна перезагрузка. Месяц, может два. Я хочу понять, куда двигаться дальше. Может, я вообще сменю сферу деятельности. Может, в IT пойду, сейчас там деньги крутятся. Мне нужно время, чтобы привести мысли в порядок, выспаться, наконец. А ты сразу про ипотеку. Ты вообще способна меня поддержать? Просто как жена, а не как финансовый директор?
— Поддержка — это когда у человека горе, — отрезала Елена. — Когда болезнь, когда беда. А когда взрослый лоб бросает стабильный заработок, потому что ему «скучно» и начальник «не ценит его тонкую натуру» — это не беда. Это идиотизм. Ты хоть понимаешь, что у нас нет подушки безопасности? Что те сто тысяч, которые лежат на вкладе — это на брекеты сыну? Или ты предлагаешь их проесть, пока ты будешь «искать себя» в компьютерных играх?
— Я не собираюсь играть! — Кирилл вскочил, чуть не опрокинув стул. — Ты меня совсем за дебила держишь? Я говорю о стратегии жизни! О будущем! А ты зациклилась на своих брекетах и платежках. Ты мыслишь узко, Лена. Мещански. Поэтому ты и сидишь на своей должности пять лет без движения. А я хочу большего.
— Ты хочешь большего за мой счет, — Елена скрестила руки на груди. — Ты только что выпил вина на две тысячи. Это два дня еды для всей семьи. Вот твоя стратегия. Ты пришел домой, гордый собой, и ждешь, что я буду аплодировать твоей глупости. Но я не буду. Я не собираюсь ужиматься, отказывать себе в кофе, детям в фруктах только ради того, чтобы ты мог пару месяцев лежать и плевать в потолок, изображая непризнанного гения.
В кухне повисла тишина, нарушаемая только гудением холодильника. Запах жареного лука смешивался с ароматом дорогого вина, создавая тошнотворный коктейль. Кирилл смотрел на жену с нескрываемой обидой. Он ожидал восхищения своей смелостью, а получил сухой остаток цифр.
— Ты просто завидуешь, — наконец выдал он, и эта фраза прозвучала жалко. — Завидуешь, что я смог разорвать этот круг, а ты нет. Что я свободный человек, а ты раба своих страхов. Но ничего, Лена. Мы справимся. Ты же работаешь. Твоей зарплаты хватит на базу, а я скоро что-нибудь придумаю. Не пропадем.
Елена посмотрела на него так, словно впервые увидела огромную, зияющую пустоту там, где должен быть мозг взрослого мужчины.
— На базу? — переспросила она. — Ты называешь ипотеку, еду, одежду, школу, проезд и лекарства «базой», которую я должна тянуть одна? Хорошо. Очень хорошо, что ты так считаешь. Садись, ешь свой сыр. Наслаждайся свободой. Только учти, Кирилл, свобода стоит дорого. И платить за нее обычно приходится самому.
— Слушай, ну не нагнетай. Завтра я наконец-то высплюсь. Без будильника, представляешь? Встану часов в одиннадцать, сварю нормальный кофе в турке, а не эту бурду растворимую, которую мы пьем на бегу. Потом спокойно позавтракаю… — Кирилл откинулся на спинку стула, смакуя кусок сыра с плесенью. Он выглядел как сытый кот, который только что стащил сметану и абсолютно не раскаивается.
Елена смотрела на него и чувствовала, как внутри нарастает холодная пустота. Он говорил о завтрашнем утре так, словно они выиграли путевку на Мальдивы, а не потеряли половину семейного бюджета за один вечер.
— А после завтрака? — спросила она ровным голосом, убирая со стола нож, чтобы не было соблазна что-нибудь им сделать. — Ты сядешь обновлять резюме? Будешь звонить по вакансиям?
Кирилл поморщился, словно она предложила ему съесть лимон целиком. Он покрутил бокал с вином, любуясь игрой света в рубиновой жидкости.
— Лен, ты меня вообще слышала? Я же сказал: мне нужна перезагрузка. Какое резюме? Я смотреть не могу на монитор, меня тошнит от ворда и экселя. Я планирую достать приставку. У меня там три непройденные игры лежат с прошлого года. Мне нужно, чтобы мозг переключился, понимаешь? Пострелять монстров, погонять на тачках. Это терапия. Мне нужно выгнать из головы голос Семенова.
— Терапия, — повторила Елена, пробуя это слово на вкус. Оно горчило. — Значит, план такой: ты спишь до обеда, потом играешь в приставку, пока мозг не «очистится». А я встаю в шесть, готовлю, везу детей в сад и школу, потом еду через весь город на работу, пашу там до семи, возвращаюсь, готовлю ужин, делаю уроки… И все это время я должна радоваться, что ты стреляешь монстров?
— Ну зачем ты утрируешь? — Кирилл отправил в рот очередную оливку. — Я же буду дома. Могу, не знаю… мусор вынести днем. Или хлеба купить. Я не отказываюсь от помощи. Но глобально мне нужен покой. Месяц, может два. Я хочу понять, кто я, кроме как «менеджер среднего звена». Может, во мне дремлет дизайнер? Или копирайтер?
Елена села напротив него. Ей вдруг стало физически тяжело стоять. Она взяла телефон, открыла калькулятор и положила его перед мужем экраном вверх.
— Давай посчитаем, «дизайнер», — сказала она жестко. — Моя зарплата — семьдесят тысяч. Ипотека — сорок пять. Коммуналка зимой — восемь. Интернет, телефоны — еще две. Остается пятнадцать тысяч. На четверых. На месяц. Это по сто двадцать рублей в день на человека. Ты сегодня сыра купил на пятьсот. Понимаешь арифметику?
Кирилл бросил беглый взгляд на цифры и отмахнулся, как от назойливой мухи. Его расслабленность начинала пугать. Это была не просто усталость от работы, это была полная потеря связи с реальностью.
— Ты слишком зациклена на цифрах, Лена. Это твоя проблема. Ты не умеешь быть гибкой. Ну, ужамёмся немного. Перестанем покупать всякую ерунду. Ты вечно набираешь полные тележки: йогурты эти детские, творожки, фрукты какие-то экзотические. Можно же проще питаться. Макароны, картошка, курица по акции. Наши родители в девяностые вообще на одной гречке сидели и ничего, выжили.
— То есть ты предлагаешь перевести детей на макароны, чтобы папа мог искать себя на диване? — уточнила Елена. — Отказать им в витаминах, в кружках? За футбол сына платить чем будем? Картошкой?
— Дался тебе этот футбол! — вспылил Кирилл. — Ну пропустит пару месяцев, не развалится. Или переведи в бесплатную секцию, в дворовую команду. А вообще… у нас же есть вклад. Тот, который «неприкосновенный запас».
Елена похолодела. Она инстинктивно прижала руку к столу, словно защищая невидимый мешок с золотом.
— Это деньги на брекеты Пашке. И на выпускной Маше из садика. Мы копили их два года по крохам.
— Ну и что? — Кирилл пожал плечами с обескураживающей легкостью. — Зубы никуда не убегут. Поставим брекеты через год. А выпускной в саду — это вообще ярмарка тщеславия для мамаш, детям плевать. Возьмем оттуда полтинник, перекроем ипотеку на месяц-другой, пока я в себя прихожу. Зато у детей будет здоровый, счастливый отец, а не загнанная лошадь. Разве это не важнее кривых зубов?
В этот момент Елена посмотрела на человека, с которым прожила двенадцать лет, и поняла, что совершенно его не знает. Перед ней сидел не мужчина, не опора, не партнер. Перед ней сидел тридцатипятилетний подросток, капризный и эгоистичный, готовый сожрать будущее собственных детей, лишь бы не напрягаться. Он искренне считал, что его душевный комфорт стоит дороже, чем здоровье сына.
— Ты сейчас серьезно? — спросила она очень тихо. — Ты готов залезть в копилку сына, чтобы оплатить свой отпуск?
— Это не отпуск, это поиск пути! — огрызнулся Кирилл, чувствуя, что разговор заходит не туда, но не желая сдавать позиции. — И да, это общие семейные деньги. Я их тоже зарабатывал. Я имею право ими воспользоваться в критической ситуации. А сейчас ситуация критическая — я на грани нервного срыва!
Он налил себе еще вина, демонстративно не глядя на жену. Он был уверен в своей правоте. Ведь он — глава семьи, просто временно уставший. А она — мелочная бухгалтерша, которая жалеет для родного мужа куска хлеба и спокойного сна. Елена молчала. В её голове щелкнул невидимый тумблер, переключая режим с «понять и простить» на «утилизировать отходы».
— Хорошо, Кирилл. Допустим. — Елена говорила медленно, словно ступала по тонкому льду, под которым чернела бездна. Она отодвинула от себя тарелку, к которой так и не притронулась. Аппетит исчез, уступив место холодной, злой ясности. — Ты берешь паузу в карьере. Стратегическую паузу. Но раз ты теперь будешь целыми днями находиться дома, я правильно понимаю, что быт ты полностью берешь на себя? Уборка, готовка, закупка продуктов, уроки с детьми, стирка?
Кирилл замер с куском сыра у рта. Его брови поползли вверх, изображая искреннее, неподдельное удивление. Он даже отставил бокал, настолько абсурдной и оскорбительной ему показалась эта идея.
— В смысле «на себя»? — переспросил он, скривившись. — Ты хочешь превратить меня в домохозяйку? Я ушел с работы, чтобы освободить голову, Лена! Чтобы творить, думать, искать новые векторы развития. А ты предлагаешь мне драить унитазы и варить борщи? Это, по-твоему, называется «перезагрузка»? Сменить офисное рабство на кухонное?
— А кто это будет делать? Я? — голос Елены стал тише, но в нем зазвенели стальные нотки. — Давай еще раз посмотрим на схему. Я работаю с девяти до шести, обеспечиваю нас всех финансово, плачу ипотеку, чтобы у нас была крыша над головой. А потом я прихожу домой и встаю во вторую смену к плите, пока ты проходишь свои уровни в играх, чтобы «не спугнуть вдохновение»?
Кирилл раздраженно цокнул языком. Он встал из-за стола и прошелся по кухне, чувствуя себя непонятым гением в клетке мещанского быта.
— Ты опять всё сводишь к тупой бытовухе! — воскликнул он, развернувшись к жене. — Пойми ты своим бухгалтерским мозгом: творческая энергия — вещь хрупкая. Если я буду думать о том, что надо купить картошку, погладить твои блузки или проверить математику у Пашки, я просто сменю шило на мыло. Мне нужен вакуум. Информационная и деятельная пустота. Чтобы в ней родилась идея на миллион. Я не могу думать о стартапе или новом направлении в карьере, стоя с тряпкой раком над плинтусом! Это убивает мужское начало!
Елена слушала его и чувствовала, как внутри неё что-то окончательно умирает. Уважение. Оно таяло, как грязный снег весной, обнажая неприглядную суть человека, сидящего напротив.
— То есть, помыть за собой тарелку — это убийство мужского начала? — уточнила она. — А жить за счет жены, которая пашет на износ, — это, значит, мужское начало укрепляет?
— Да при чем тут «за счет»? — взвился Кирилл. — Мы семья или ООО «Рога и копыта»? Я тебя двенадцать лет поддерживал! Я работал! А теперь, когда мне нужно всего лишь пару месяцев покоя, ты выставляешь мне счет за каждый вздох. Ты меркантильная, Лена. Ужасно меркантильная и приземленная. Тебе лишь бы брюхо набить и пыль протереть. Поэтому ты и не растешь. Ты застряла в этих кастрюлях. А я хочу вырваться из матрицы.
Он подошел к окну и демонстративно уставился в темноту двора, всем своим видом показывая, как ему тяжело с такой непонимающей женщиной.
— Я не прошу многого, — бросил он через плечо, не глядя на неё. — Твоих семидесяти тысяч вполне хватит на жизнь, если убрать излишества. Просто мы привыкли жрать слишком много и тратить на всякую ерунду. Вот посмотри на себя — тебе принципиально, чтобы я мыл полы? Это же мелочь. Пыль лежит и лежит, никому не мешает. А для меня это — стресс, сбивающий настрой. Я прошу поддержки, ментальной поддержки, а ты торгуешься, как бабка на рынке. «Я тебе суп — ты мне пол». Мерзко это, Лена. Низко.
Елена смотрела на его широкую спину, обтянутую дорогой рубашкой, купленной, кстати, с её премии в прошлом году. В голове крутилась только одна мысль: это не кризис. Это не усталость. Это паразитирование. Он не просто хотел отдохнуть. Он хотел, чтобы она обеспечила ему жизнь-люкс: полный пансион, обслуживание, отсутствие обязательств и финансирование его хобби. Он выстроил целую философию, оправдывающую его лень. «Низкие вибрации» быта против его «высокого полета».
— Значит, план такой, — резюмировала Елена, поднимаясь со стула. Ноги больше не дрожали. — Я зарабатываю. Я обслуживаю дом. Я занимаюсь детьми. Я решаю все проблемы. А ты просто живешь здесь, ешь, спишь, играешь и ждешь озарения. И при этом я еще должна молчать и улыбаться, чтобы не нарушить твой дзен. Я правильно описала твою идеальную картину мира?
Кирилл повернулся, снисходительно улыбаясь. Ему показалось, что она наконец-то смирилась и начала понимать.
— Ну, грубовато, но по сути — да. Это временная мера, Лена. Инвестиция в меня. В наше будущее. Когда я найду свою нишу, я заработаю в три раза больше, чем этот несчастный Семенов. Ты еще гордиться мной будешь. Просто дай мне этот ресурс. Дай мне быть свободным от всего этого навоза, — он брезгливо кивнул на раковину с посудой. — Ты же сильная, ты справишься. Ты же сама всегда говорила, что тебе нравится порядок. Вот и наводи его. А я буду отвечать за стратегию.
Елена молча взяла со стола бутылку вина, которую он так и не допил. Кирилл дернулся было, думая, что она хочет налить себе, но она просто закрутила пробку обратно. Резко, с хрустом.
— Стратегия, говоришь? — переспросила она, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде было что-то такое, от чего улыбка Кирилла сползла, как плохо приклеенные обои. — Отличная стратегия, Кирилл. Просто гениальная. Только в ней есть одна маленькая ошибка. Ты перепутал жену с мамочкой. Или с золотой рыбкой. Но я не та и не другая.
— Опять ты начинаешь… — закатил глаза Кирилл, но в его голосе проскользнула тревога. Он привык к её ворчанию, к спорам, но это ледяное спокойствие было чем-то новым.
— Нет, дорогой. Я заканчиваю, — Елена взяла телефон. — Ты прав. Тебе действительно нужны идеальные условия для поиска себя. Полный пансион, отсутствие требований и любящая женщина, которая будет дуть в попу и кормить котлетами. И я знаю, где ты это получишь. Бесплатно.
Она разблокировала экран и нажала на вызов. Гудки громкой связи разрезали тишину кухни, как сирена воздушной тревоги. На экране высветилось: «Свекровь».
— Алло, Светлана Петровна? Добрый вечер. Нет, ничего не случилось. Точнее, случилось прекрасное. Ваш сын возвращается домой. Да, прямо сейчас. Готовьте диван в гостиной.
Елена говорила в трубку с той же деловой интонацией, с какой обычно общалась с налоговой инспекцией: четко, по фактам, без лишних эмоций. Кирилл замер посреди кухни, глядя на жену округлившимися от ужаса глазами. Он пытался выхватить телефон, но Елена ловко увернулась, отойдя к окну, и выставила вперед ладонь, запрещая ему приближаться. Жест был таким властным, что Кирилл невольно остановился.
— Почему выгоняю? — переспросила Елена, глядя в упор на мужа. — Я не выгоняю. Я просто возвращаю вам то, что вы не до конца воспитали. Кирилл сегодня уволился. Он устал работать, Светлана Петровна. Ему нужно искать себя, играть в приставку и отдыхать от жестокого мира. Я, к сожалению, не могу позволить себе содержать взрослого мужчину с тонкой душевной организацией. У меня трое детей, считая его, а зарплата одна. Поэтому теперь его творческий поиск будет спонсировать ваша пенсия и ваша зарплата. Вы же всегда говорили, что он у вас особенный? Вот и наслаждайтесь его особенностью.
Она сбросила вызов, не дожидаясь ответных причитаний, и швырнула телефон на стол. Экран звякнул о столешницу, но не разбился. В кухне повисла плотная, осязаемая тишина, в которой было слышно тяжелое дыхание Кирилла. Его лицо пошло красными пятнами.
— Ты совсем больная? — прошипел он, сжимая кулаки. — Ты позвонила матери? Ты унизила меня перед ней? Как пацана, которого за двойку из школы выгнали? Ты хоть понимаешь, что ты сейчас натворила?
— Я расставила всё по местам, — Елена подошла к шкафу в прихожей и достала оттуда большую спортивную сумку. Она кинула её Кириллу под ноги. — Собирайся. У тебя пятнадцать минут. Бери только самое необходимое: трусы, носки, зубную щетку, свою драгоценную приставку. Остальные шмотки заберешь потом, когда найдешь машину. Я не грузчик.
— Я никуда не пойду! — заорал Кирилл, пиная сумку. — Это моя квартира! Я здесь прописан! Я платил ипотеку! Ты не имеешь права выставлять меня, как собаку, только потому, что я решил сменить работу!
— Ты не решил сменить работу, Кирилл. Ты решил сесть мне на шею. А насчет квартиры… — Елена усмехнулась, и эта усмешка была страшнее крика. — Квартира в залоге у банка. И платить за неё со следующего месяца буду я. Одна. А ты, как безработный, теперь для банка — фактор риска. Но это мелочи. Главное, слушай внимательно. Завтра утром я подаю на развод. И, что самое приятное, я подаю на алименты.
Кирилл нервно рассмеялся.
— Алименты? С кого? С безработного? Ты законов не знаешь, дура? Я официально не работаю. Будешь получать пятьсот рублей в месяц и радоваться!
— Ошибаешься, — Елена говорила спокойно, словно объясняла первокласснику таблицу умножения. — Я подам на алименты в твердой денежной сумме. Суд назначит выплату, исходя из прожиточного минимума на ребенка в регионе, а не из твоих фантазий. И мне плевать, где ты будешь брать эти деньги. Будешь грузчиком работать, таксовать, или у мамы с пенсии воровать — это твои проблемы. Но долг будет копиться. А за неуплату у нас теперь и права отбирают, и за границу не выпускают, и даже на исправительные работы отправляют. Так что твой отпуск на диване отменяется, дорогой. Тебе придется пахать, чтобы просто не сесть.
Слова падали, как тяжелые камни, заколачивая крышку гроба их брака. Кирилл смотрел на неё и понимал, что блеф не сработал. Она не пугала. Она считала. Она уже всё просчитала на пять ходов вперед, пока он пил вино и мечтал о свободе. Впервые за вечер ему стало по-настоящему страшно. Уютный мир, где он был центром вселенной, рухнул, обнажив холодную арматуру реальности.
— Лен… ну перестань, — его голос дрогнул и сорвался на жалкий фальцет. — Ну какой развод? Ну погорячился я. Ну, завтра же начну искать работу. Ну чего ты сразу рубишь? Мы же семья. Двенадцать лет… Неужели тебе не жалко?
— Мне жалко Пашку, который ходит с кривыми зубами, — отрезала Елена. — Мне жалко себя, потому что я забыла, когда покупала себе платье. А тебя мне не жалко. Ты — балласт, Кирилл. А когда корабль тонет, балласт сбрасывают. Ты хотел свободы? Ты её получил. Ты свободен от обязательств, от ипотеки, от «скучной» жены. Всё, как ты заказывал.
Она выразительно посмотрела на часы.
— Время идет. Если через десять минут ты не уйдешь сам, я вызову наряд и скажу, что пьяный дебошир угрожает мне и детям. А учитывая твое состояние и крики, они поверят мне, а не тебе. Ты хочешь провести ночь в обезьяннике, или все-таки у мамы на диване?
Кирилл зарычал от бессилия. Он схватил сумку и ринулся в спальню. Елена слышала, как летают вешалки, как хлопают ящики комода. Она не пошла контролировать. Ей было всё равно, если он заберет лишнюю футболку. Через пять минут он вылетел в коридор, взъерошенный, с перекошенным от ненависти лицом. Сумка была набита кое-как, из неё торчал рукав свитера и провода от приставки.
Он остановился в дверях, пытаясь придумать фразу, которая уязвила бы её посильнее, оставила бы последнее слово за ним.
— Ты сухая, черствая стерва! — выплюнул он. — Ты никогда меня не любила! Ты любила только мой кошелек! Ты сдохнешь одна со своими отчетами, и никто тебе стакан воды не подаст! Ты пожалеешь, Лена! Приползешь еще!
— Ключи на тумбочку, — сухо сказала Елена, игнорируя его тираду. — И дверь захлопни поплотнее. Сквозняк.
Кирилл с размаху швырнул связку ключей на пол. Металл звякнул о плитку, оставив царапину. Он выскочил на лестничную площадку, и тяжелая входная дверь захлопнулась за ним, отрезая прошлую жизнь.
Елена осталась стоять в коридоре. Она медленно наклонилась, подняла ключи. Они были теплыми от его рук, но теперь это был просто кусок металла. Она подошла к двери и повернула замок на два оборота. Щелчок ригеля прозвучал как выстрел милосердия.
Она прошла на кухню, где на столе всё так же стояла недопитая бутылка дорогого вина и засыхал элитный сыр. Елена взяла бокал мужа, выплеснула вино в раковину и долго смотрела, как красная жидкость исчезает в сливе, смываемая мощной струей воды. Потом она села на стул — на своё место, а не на место мужа. В квартире было тихо. Но это была не пугающая тишина одиночества, а благословенная тишина покоя. Минус один ребенок. Минус одна проблема. Минус огромный груз, который она тащила годами, боясь признаться себе, что он давно уже мертв.
Елена достала телефон, открыла приложение банка и перевела те самые, «неприкосновенные» сто тысяч на счет клиники. Записаться к ортодонту можно было прямо в приложении. Пашка будет с ровными зубами. А она… она просто выспится. Впервые за много лет она будет спать одна, по диагонали, и никто не будет храпеть рядом, мечтая о великом за её счет…
