— Мам, а Лидия Петровна сказала, что контурные карты надо к среде купить, старые не подходят, — Пашка с грохотом опустил рюкзак на кухонный диванчик и потянулся к тарелке с нарезанным сыром.
Ольга замерла с чайником в руке. Вода в носике еще не закипела, но внутри у нее самой, казалось, температура мгновенно подскочила до сотни градусов. Она медленно поставила чайник обратно на подставку и повернулась к сыну.
— Кто сказал? — переспросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Какая Лидия Петровна? У вас географию ведет мистер Эванс. На английском. И все материалы мы закупили еще в августе, комплектом, за бешеные деньги.
— Не, мам, ты чего, — Пашка отправил в рот кусок сыра и начал жевать, болтая ногами. — Мистер Эванс — это в той школе было. А тут Лидия Петровна. Она нормальная, только кричит громко, если сменку забыл.
За столом, уткнувшись в телефон и методично поглощая макароны по-флотски, сидел Виктор. При звуке голоса сына он даже не поднял головы, лишь вилка на секунду замерла в воздухе, а потом продолжила свой путь ко рту. Его широкая спина в домашней футболке выражала абсолютное, непробиваемое спокойствие.
Ольга подошла к сыну, взяла из его рук учебник, который он только что достал. Это была не глянцевая, тяжелая книга издательства Pearson, за которой она ездила на другой конец города в специализированный магазин. В ее руках оказался потрепанный, с облупившимися уголками учебник «География. 5 класс», на обложке которого кто-то ручкой пририсовал усы путешественнику. Штамп на форзаце гласил: «Библиотека СОШ № 42».
Школа № 42. Та самая, что находилась прямо за их домом, у мусорных контейнеров, и славилась тем, что ее выпускники чаще попадали в сводки происшествий, чем в списки студентов вузов.
— Паша, — Ольга закрыла книгу. От обложки пахло пылью и старым клеем. — Ты хочешь сказать, что ты сегодня был в сорок второй школе?
— Ну да, — кивнул сын, не замечая, как воздух на кухне становится плотным и электрическим. — И вчера. И всю неделю. Папа же сказал, что мы перевелись. Теперь ходить близко, можно спать до восьми. Кайф же, мам!
Ольга перевела взгляд на мужа. Виктор наконец отложил телефон. Он вытер губы бумажной салфеткой, скомкал ее и бросил в грязную тарелку. Его лицо было расслабленным, сытым и слегка сонным — как у кота, который только что стащил со стола кусок колбасы и теперь ждет, когда хозяева смирятся с неизбежным.
— Паш, иди к себе, — тихо сказала Ольга. — Закрой дверь и надень наушники.
— А чай? — разочарованно протянул сын.
— Быстро!
Пашка, почувствовав, что атмосфера перестала быть уютной, схватил рюкзак и пулей вылетел из кухни. Ольга слышала, как хлопнула дверь его комнаты. Она осталась один на один с человеком, с которым прожила двенадцать лет и который сейчас смотрел на нее с выражением скучающего превосходства.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросила она, кладя чужой, грязный учебник на стол прямо перед носом мужа.
Виктор вздохнул, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
— Оль, давай без драмы, а? — лениво протянул он. — Ну перевелись. И что? Конец света настал? Земля налетела на небесную ось? Пацан доволен, высыпается. Я доволен, бензин не жгу. Все в выигрыше.
Ольга смотрела на него и пыталась сопоставить факты. Пять лет подготовки. Репетиторы с детского сада. Вступительные экзамены, на которых Пашка чуть не поседел от страха. Огромные взносы, которые они платили из семейного бюджета, урезая себя в отпуске. Ежедневные поездки через весь город по пробкам, чтобы ребенок получил язык, окружение, старт в жизни.
И все это было уничтожено. Тайком. За ее спиной.
— Ты забрал документы из гимназии? — ее голос стал сухим и шершавым. — Как? Когда?
— В прошлый вторник, — Виктор пожал плечами, словно речь шла о покупке хлеба. — Заехал, написал заявление. Сказал, переезжаем в другой регион, чтобы мозг не клевали. Доки отдали сразу. Отнес их в сорок вторую, там вообще без вопросов взяли, даже рады были. Еще бы, такой отличник к ним свалился. Будет там звездой.
— Ты забрал документы из лучшей языковой гимназии города… и отдал их в дворовую школу, где в туалетах курят с первого класса? — Ольга вцепилась пальцами в край столешницы так, что побелели костяшки. — Ты понимаешь, что ты сделал? Ты хоть на секунду задумался?
— Я задумался о том, что я задолбался, Оля! — Виктор вдруг повысил голос, и в его тоне прорезалось раздражение. — Я каждое утро встаю в шесть тридцать! В шесть, мать его, тридцать! Чтобы час тащиться по пробкам, слушать нытье Пашки, а потом еще час ехать на работу. Я приезжаю выжатый как лимон. А вечером опять то же самое. Ради чего? Чтобы он шпрехал на английском? Да сейчас переводчики в телефоне лучше переводят.
Он схватил вилку и ткнул ею в сторону окна, за которым уже сгущались сумерки.
— Вон она, школа, пять минут пешком! Пацан сам доходит. Я встаю в семь сорок. Я нормально завтракаю. Я приезжаю на работу человеком. А ты устроила трагедию на ровном месте. Программа везде одинаковая, ЕГЭ все одно сдают.
Ольга слушала этот поток сознания, и ей казалось, что она смотрит на незнакомца. Перед ней сидел не отец, заботящийся о ребенке. Перед ней сидело огромное, рыхлое эго, которому было лень нажать на педаль газа. Весь его аргумент сводился к одному: ему было неудобно.
— Как ты мог перевести нашего сына из элитной языковой гимназии в обычную дворовую школу без моего ведома? Поспать хотел побольше? Не возить его никуда? Витя, ты перечеркнул будущее ребенка ради лишнего часа сна!
Виктор закатил глаза, всем своим видом показывая, как ему надоели эти бабские истерики.
— Ой, не надо вот этого пафоса про будущее, — фыркнул он. — Какое будущее? Стать офисным планктоном со знанием двух языков? Пусть жизни понюхает. В дворовой школе тоже люди учатся. Я сам обычную школу закончил, и ничего, живой, работаю, семью содержу. Не спился, не скололся.
— Ты работаешь менеджером среднего звена, Витя, — холодно напомнила Ольга. — А Паша мог поступить в международный вуз. У него был талант к языкам. Был. Пока ты не решил, что твой сон важнее его таланта.
— Дался тебе этот вуз! — Виктор резко встал из-за стола, тарелка звякнула. — Ты свои амбиции через пацана реализуешь! Сама-то в Оксфордах не училась. А я хочу просто жить спокойно, а не работать личным водителем у собственного сына до его одиннадцатого класса.
Он подошел к холодильнику, открыл его и достал банку пива. Щелчок открывашки прозвучал в кухне как выстрел.
— Короче, Оль, — он сделал большой глоток и вытер губы тыльной стороной ладони. — Дело сделано. Документы там, пацан учится, все довольны. Смирись. Переводить обратно я его не буду, мне мое здоровье дороже. И вообще, это мужское решение. Я отец, я так решил.
Ольга смотрела на банку пива в его руке. На капельки конденсата, стекающие по металлу. На его самодовольное лицо. Внутри у нее что-то щелкнуло и сломалось. Механизм, который годами заставлял ее искать компромиссы, сглаживать углы и «входить в положение», просто рассыпался в прах.
— Мужское решение? — переспросила она очень тихо. — То есть подделать мое согласие — это мужское решение? Ты ведь подделал мою подпись на заявлении, Витя? Без нее документы бы не отдали.
Виктор на секунду замер с банкой у рта, его взгляд метнулся в сторону, но он тут же вернул себе нагловатую уверенность.
— Ну, расписался. Ты же вечно занята, тебе вечно некогда. Бюрократия эта… Какая разница, кто закорючку поставил? Главное — результат.
— Результат, — повторила Ольга, чувствуя, как холодная ярость начинает пульсировать в висках. — Ты прав. Главное — результат.
Ольга опустилась на стул напротив мужа. Ноги вдруг стали ватными, словно из тела вынули каркас, оставив только оболочку. В голове крутилась одна и та же мысль, глупая и неуместная в своей простоте: он тренировался. Чтобы подделать её подпись — размашистую, с характерным завитком на букве «О», — нужно было сесть, взять листок бумаги и тренироваться.
— Ты тренировался? — спросила она вслух, глядя на то, как Виктор делает очередной глоток пива. — Ты сидел, выводил мою роспись, пока я была на работе? Ты потратил время на это, но тебе было жаль времени на собственного сына?
Виктор поморщился, словно от зубной боли. Он ненавидел, когда Ольга включала этот тон — тон прокурора, поймавшего воришку за руку.
— Оль, ты зациклилась на формальностях, — он с грохотом поставил банку на стол. Пена плеснула через край, оставив на скатерти мокрое пятно. — Какая разница, как я это сделал? Я решил проблему. Глобальную проблему нашей семьи. Мы были рабами этой гимназии. Ты вспомни: встаем затемно, в машине душно, пробки на проспекте Ленина стоят намертво. Я там половину нервных клеток оставил. А бензин? Ты видела цены на девяносто пятый? Я посчитал: мы за год на машине выкатываем стоимость путевки в Турцию. И всё ради того, чтобы Пашка сидел за партой с детьми мажоров?
— Это не дети мажоров, Витя. Это дети, которые хотят учиться. Там среда. Там мотивация. Там, в конце концов, безопасность, — Ольга говорила тихо, но каждое слово падало камнем. — А теперь он в сорок второй. Где на перемене могут отобрать телефон, а учителей не хватает по трем предметам.
— Ой, не смеши меня! — Виктор махнул рукой, едва не сбив со стола солонку. — «Среда»! Инкубатор для тепличных растений это, а не среда. Пацан растет мямлей. Он жизни не видит. А тут — нормальная дворовая школа. Закалка характера. Пусть учится договариваться, пусть учится за себя постоять. Я сам в такой учился, и ничего, не развалился. А эти твои гимназии растят снобов, которые потом гвоздь забить не могут.
Он говорил с таким жаром, что почти верил в свои слова. Это была удивительная способность Виктора: любую свою подлость, любую лень он мог завернуть в красивую обертку «жизненной мудрости». Ему было просто лень крутить баранку по утрам, но в своей голове он был стратегом, спасающим сына от «тепличного воспитания».
— Значит, ты решил, что нашему сыну полезно деградировать, лишь бы папе было удобно спать? — уточнила Ольга. — Ты называешь это закалкой? Витя, Паша — гуманитарий. Он в математике плавает, зато языки схватывает на лету. В той школе у него было три языка. Три! А здесь? Английский со словарем два раза в неделю?
— Зато выспится! — рявкнул Виктор. — И он, и я! Ты посмотри на меня, Оля! У меня мешки под глазами были до колен. Я на работе тупил до обеда, пока кофе не выпью. А на этой неделе я человеком себя почувствовал. Встал в восемь, душ принял, яичницу пожарил. Спокойно, без нервов. Я что, не заслужил комфорта? Я деньги в дом приношу, между прочим. Имею я право не быть личным шофером?
Ольга смотрела на него и видела перед собой не мужа, а капризного подростка, который нагадил в гостиной, потому что ему было лень идти до туалета.
— Ты мог нанять такси, — сказала она. — Мы могли найти водителя. Мы могли, в конце концов, обсудить это. Но ты решил всё сам. И не просто решил — ты украл. Ты украл у Паши его место, его друзей, его учителей. Ты знаешь, какой там конкурс? Двадцать человек на место. Мы туда пробивались зубами. А ты просто взял и выкинул это в мусорку.
— Я выкинул лишний геморрой! — Виктор ударил ладонью по столу. — Всё, хватит! Тема закрыта. Паша ходит в школу у дома. Точка. Сэкономим кучу денег и времени. Через месяц спасибо скажешь. А если тебе так важны твои языки — найми репетитора. Пусть приходит сюда, пока я на работе. Я не против. Только меня в это не впутывай.
Он снова потянулся к банке, считая разговор оконченным. Для него всё было просто: конфликт произошел, аргументы высказаны, решение (его решение) принято и обжалованию не подлежит. Он искренне не понимал, почему Ольга продолжает сверлить его взглядом, в котором не было ни любви, ни даже злости — только брезгливое удивление.
— Репетитора, — повторила Ольга, словно пробуя слово на вкус. — Ты думаешь, это так работает? Школа — это система, Витя. Это уровень требований. В сорок второй ему будут ставить пятерки просто за то, что он пришел в чистой рубашке. Он скатится за полгода.
— Зато будет реальным пацаном, а не ботаником, — ухмыльнулся Виктор, чувствуя свое превосходство. — Хватит делать из мухи слона. Ты просто бесишься, что я проявил характер и сделал так, как считаю нужным. Привыкла всем рулить, начальница. А тут — сюрприз! Муж тоже право голоса имеет.
— Право голоса, — Ольга медленно поднялась со стула. — Ты не право голоса использовал. Ты совершил подлог. И ты даже не понимаешь, что ты натворил. Ты думаешь, это просто смена здания? Нет, Витя. Это предательство. Ты предал своего ребенка ради лишнего часа под одеялом.
— Ой, всё, пошла пластинка про предательство, — Виктор демонстративно закатил глаза и отвернулся к окну. — Скучно, Оль. Реально скучно. Иди лучше Пашке форму погладь, ему завтра к восьми тридцати, а не к семи. Выспись сама, может, добрее станешь.
Ольга молча смотрела на его затылок. На складку кожи над воротником футболки. На то, как он расслабленно сидит, развалившись на стуле хозяином жизни. В этот момент она поняла: разговаривать не о чем. Аргументы, логика, взывания к совести — всё это бесполезно, когда перед тобой стена из махрового эгоизма.
Она достала из кармана телефон.
— Что ты делаешь? — спросил Виктор, не оборачиваясь, услышав звук разблокировки экрана.
— Звоню, — коротко ответила Ольга.
— Кому? Мамочке жаловаться будешь?
— Нет, — Ольга набрала номер, который знала наизусть. Номер директора гимназии. — Я звоню Елене Сергеевне. Прямо сейчас.
Виктор хмыкнул, но в его позе появилось легкое напряжение. Он повернулся к ней, всё ещё держа банку в руке.
— Звони-звони. Позорься. Скажи, что муж-тиран ребенка в рабство не пускает. Она тебе то же самое скажет: документы забрали, место свободно. Поезд ушел, Оля. Ту-ту.
Ольга нажала на вызов и включила громкую связь. Гудки поплыли по кухне, отражаясь от кафеля. Первый, второй, третий… Виктор с вызовом смотрел на телефон, уверенный в своей безнаказанности. Он был убежден, что система на его стороне, ведь он — отец, и он «решил вопрос».
— Алло? — раздался в динамике усталый, но строгий женский голос. — Ольга Дмитриевна? Добрый вечер. Случилось что-то? Я удивлена вашему звонку, учитывая… обстоятельства.
— Добрый вечер, Елена Сергеевна, — голос Ольги был твердым, как сталь. — Простите за поздний звонок. Я хотела узнать… Есть ли хоть малейший шанс отменить заявление о переводе? Это было… недоразумение. Чудовищная ошибка. Мы хотим вернуть Павла. Завтра же.
На другом конце повисла пауза. Тяжелая, густая тишина, которую было слышно даже сквозь помехи связи. Виктор победно ухмыльнулся и сделал большой глоток пива, предвкушая фиаско жены. Он не понимал, что эта тишина была не раздумьем. Это был приговор.
— К сожалению, Ольга Дмитриевна, это абсолютно невозможно, — голос директора звучал сухо, как шелест бумаги. — Вы же знаете наши правила. У нас лист ожидания из сорока человек на место. Как только Виктор Петрович забрал документы и написал заявление об отчислении по собственному желанию, программа автоматически освободила слот. Мы тут же связались со следующими кандидатами.
— Елена Сергеевна, но прошла всего неделя! — Ольга сжала телефон так, что побелели пальцы. Она старалась не смотреть на мужа, который с самодовольной ухмылкой ковырял вилкой в тарелке. — Это была ошибка. Мы не планировали уходить. Мой муж… он поторопился. Мы готовы оплатить штраф, внести дополнительный взнос…
— Дело не в деньгах, Ольга Дмитриевна. Приказ о зачислении нового ученика был подписан сегодня утром. На месте Павла теперь учится сын заместителя городского прокурора. Вы же понимаете, что я не могу отчислить ребенка, который уже принес документы и оплатил год обучения, только потому, что у вас в семье возникло недопонимание.
В кухне повисла пауза, нарушаемая лишь мерным гудением холодильника и чавканьем Виктора. Он доедал остывшие макароны, всем своим видом показывая, что происходящее его забавляет.
— Кроме того, — голос директора стал еще холоднее, — сам факт такого спонтанного ухода… Знаете, это подрывает доверие к семье. Мы ценим стабильность. А Виктор Петрович был очень убедителен, когда говорил, что уровень нашей гимназии вас больше не устраивает и вы нашли вариант «попроще». Всего доброго, Ольга Дмитриевна.
Короткие гудки ударили по ушам, как пощечины. Ольга медленно опустила руку с телефоном. Экран погас, отражая её побледневшее лицо. Всё было кончено. Пять лет усилий, бессонные ночи над проектами, репетиторы, надежды — всё это только что спустили в унитаз. И кто? Человек, который сидел напротив и облизывал жирную вилку.
Виктор откинулся на стуле, сыто рыгнул и потянулся к пачке сигарет, лежащей на подоконнике.
— Ну вот и славно! — громко объявил он, щелкая зажигалкой. — Слышала? Сын прокурора! Всё, поезд ушел, рельсы разобрали. Сама судьба на моей стороне. А ты переживала, унижалась, звонила… Я же говорил: всё, что ни делается — всё к лучшему.
Ольга смотрела на него, и пелена с глаз спадала слой за слоем. Она видела не мужа, не отца своего ребенка. Она видела совершенно чужого, неприятного мужчину с одутловатым лицом, для которого крах будущего собственного сына стал поводом для радости. Он не просто не расстроился — он торжествовал.
— Ты радуешься? — тихо спросила она. Голос был ровным, лишенным эмоций, будто у неё внутри выгорело всё топливо. — Витя, ты сейчас реально радуешься тому, что Пашу вышвырнули, и назад дороги нет?
— Я радуюсь тому, что этот цирк закончился, — Виктор выпустил струю дыма в потолок, игнорируя тот факт, что Ольга не переносила табачный дым на кухне. — Теперь не надо дергаться. Не надо думать, как его обратно впихнуть. Вопрос решен окончательно и бесповоротно. Теперь я могу спокойно спать по утрам, а не вскакивать как ошпаренный. Ты не представляешь, какое это облегчение. Груз с плеч.
Он стряхнул пепел прямо в грязную тарелку, в остатки соуса.
— Ты понимаешь, что ты сейчас сказал? — Ольга встала. Её движения были четкими, механическими. — Ты сказал, что твой ребенок для тебя — груз.
— Ой, не передергивай слова! — поморщился Виктор. — Груз — это логистика. Это пробки. Это твои амбиции. А Пашка — нормальный пацан, он в сорок второй школе отлично приживется. Будет там королем. Через год спасибо скажет, что батя его от этих снобов вытащил. Там, в гимназии, одни мажоры да зубрилы. А тут — жизнь.
Он говорил и верил в это. В его системе координат он совершил благое дело — освободил себя от обязательств, а сына от нагрузок. Его эгоизм был настолько монументален, что не пропускал ни единого луча сомнения.
— Знаешь, Витя, — Ольга подошла к окну и открыла форточку, чтобы выпустить дым. — Я сейчас смотрю на тебя и пытаюсь вспомнить, за кого я выходила замуж. Тот парень вроде был амбициозным. Он хотел чего-то добиться. А сейчас передо мной сидит человек, который готов разрушить жизнь своему сыну, лишь бы не отрывать задницу от дивана на час раньше.
— Я не разрушил, я упростил! — рявкнул Виктор, начиная злиться. Ему не нравилось, что Ольга не садится, не плачет, не устраивает истерику, которую можно было бы назвать «бабским психозом» и проигнорировать. Она стояла и смотрела на него как патологоанатом на вскрытый труп — с холодным профессиональным интересом и легким отвращением.
— Ты не упростил, — сказала она. — Ты кастрировал его возможности. Но самое страшное даже не это. Самое страшное, что ты сделал это за моей спиной. Ты подделал подпись. Ты врал мне в глаза неделю. Ты врал сыну, заставляя его молчать. Ты выстроил целую схему вранья, лишь бы защитить свою лень.
— Да потому что с тобой бесполезно разговаривать! — Виктор вскочил, стул с грохотом отлетел назад. — Ты бы начала пилить! Ты бы не согласилась! Пришлось действовать по-мужски, брать ответственность на себя!
— Ответственность? — Ольга усмехнулась, и эта усмешка была страшнее крика. — Ответственность — это когда ты делаешь что-то трудное ради семьи. А ты сделал то, что легко, ради себя. И прикрыл это заботой о сыне. Ты трус, Витя. Обычный, ленивый трус.
Лицо Виктора пошло красными пятнами. Он шагнул к ней, нависая своей массой.
— Так, всё. Закрыла рот. Я хозяин в этом доме, и я решаю, где будет учиться мой сын. Не нравится — твои проблемы. Смиришься. Никуда не денешься. А сейчас налей мне чаю и успокойся. Я устал слушать этот бред.
Он снова сел, демонстративно развернувшись к столу и ожидая обслуживания. Он был уверен в своей непоколебимости. Квартира была общей, ипотека выплачена, сын прописан. Он считал, что Ольга пошумит и успокоится, как бывало раньше. Ну, подуется пару дней. Ну, поспит в гостиной. Куда она денется?
Ольга смотрела на его широкую спину. На то, как он постукивает пальцами по столу в ожидании чая. Внутри неё щелкнул последний тумблер. Жалость, привычка, страх перемен, остатки привязанности — всё это исчезло в одну секунду, выжженное презрением. Жить с врагом под одной крышей было нельзя. А этот человек был врагом. Опасным, непредсказуемым в своей глупости врагом, который ударит в спину в любой момент, если ему будет неудобно.
— Чаю? — переспросила она. — Нет, Витя. Чая не будет.
Она развернулась и вышла в коридор.
— Эй! Ты куда? — крикнул он ей вслед, но вставать поленился. — Обиделась, что ли? Ну иди, поплачь в подушку!
Ольга не ответила. Она зашла в кладовку. Там, на полке, лежали рулоны больших, плотных черных мешков для строительного мусора. Она взяла всю упаковку. Затем прошла в спальню. В их общую спальню, где еще утром пахло сном и семейным уютом, а теперь пахло предательством.
Она рывком открыла шкаф. Половина полок принадлежала Виктору. Футболки, джинсы, свитера, те самые «парадные» рубашки, которые она гладила ему на корпоративы. Она развернула первый черный пакет, встряхнула его, наполняя воздухом, и начала методично, охапками, сгребать вещи мужа внутрь.
Без разбора. Чистое, грязное, мятое, глаженое. Носки вперемешку с галстуками. Дорогие костюмы комкались и летели в черное пластиковое чрево вслед за трусами. Она действовала быстро и бесшумно, как профессиональный клинер, ликвидирующий последствия катастрофы.
В коридоре послышались шаги. Виктор, наконец, соизволил оторваться от созерцания пустой тарелки. Он встал в дверном проеме спальни, держа в руке пустую банку из-под пива.
— Ты че творишь? — его брови поползли вверх, когда он увидел, как его любимый джемпер исчезает в мусорном мешке. — Оль, ты совсем с катушек слетела? Это что за перформанс?
Ольга не остановилась ни на секунду. Она завязала узлом первый пакет, бросила его на пол и тут же развернула второй.
— Это не перформанс, Витя, — сказала она, сгребая с полки его джинсы вместе с ремнями. — Это выселение. Ты хотел комфорта? Ты его получишь. У мамы. Там тебя накормят, напоят и спать уложат хоть до обеда. И возить никого никуда не надо. Идеальные условия для твоей тушки.
— Ты че, больная? — Виктор шагнул в комнату, его лицо исказилось от возмущения. — Какое выселение? Это моя квартира! Ты не имеешь права! Положи вещи на место!
— Твоя квартира? — Ольга остановилась на секунду, держа в руках стопку его белья. — Ты забыл, на кого оформлена дарственная от моих родителей? Ты здесь прописан, Витя, но собственник — я. И я больше не хочу видеть в своем доме посторонних людей, которые воруют будущее у моего сына.
Она швырнула белье в пакет.
— Посторонних?! — взревел Виктор, швыряя банку на пол. — Я твой муж! Я отец Пашки!
— Был, — отрезала Ольга. — Муж — это партнер. Отец — это защитник. А ты — паразит. Собирайся. У тебя пять минут, пока едет курьер. Иначе я вышвырну остальное в окно.
— Ты не посмеешь, Оля! Это самоуправство! — Виктор метался по комнате, пытаясь выхватить из рук жены очередной пакет, в который уже полетели его кроссовки. — Ты сейчас на эмоциях, ты не соображаешь! Оставь вещи!
Ольга резко дернула пакет на себя. Черный полиэтилен натянулся, но выдержал. Она смотрела на мужа сухими, колючими глазами, в которых не осталось ни капли былой теплоты.
— Я сейчас соображаю яснее, чем за все двенадцать лет брака, — ледяным тоном ответила она, заталкивая внутрь зимние ботинки Виктора, прямо с грязной подошвой к его чистому свитеру. — Я вижу перед собой человека, который украл у моего сына шанс. Шанс на образование, на среду, на будущее. И ради чего? Ради того, чтобы ты, здоровый лоб, мог почесать пузо с утра лишние сорок минут.
— Да что ты заладила с этим будущим! — взревел Виктор, пнув пустую коробку из-под обуви. Картон с треском отлетел в угол. — Он в пятом классе! Ему еще семь лет учиться! Какая разница, где штаны протирать? Ты делаешь из меня монстра из-за какой-то школы!
— Нет, Витя. Школа — это просто повод. Лакмусовая бумажка. Ты показал свое истинное лицо. Тебе плевать на нас. Тебе важен только твой личный, махровый комфорт. Ты готов подделать подпись, соврать, разрушить всё, лишь бы тебе, любимому, не пришлось напрягаться.
Она затянула узел на пакете так туго, что побелели пальцы. В коридоре уже громоздились три огромных черных мешка, похожих на туши убитых животных. Они занимали почти весь проход, блокируя путь к отступлению, но и намекая на единственный выход.
— Курьер будет через семь минут, — Ольга взглянула на экран смартфона. — Адрес твоей мамы я вбила. Оплата с твоей карты, которая привязана к моему аккаунту такси. Считай это последним вкладом в семейный бюджет.
— Я никуда не поеду! — Виктор встал в дверном проеме, упершись руками в косяки, изображая из себя атланта, держащего свод. Его лицо побагровело, на лбу выступила испарина. — Это мой дом! Я тут прописан! Ты не имеешь права выгонять меня на ночь глядя! Я вызову… я не знаю, участкового!
— Вызывай, — спокойно кивнула Ольга, проходя мимо него с охапкой его рубашек, скомканных в шар. — Пусть приходит. Я покажу ему документы на квартиру, где черным по белому написано: собственник — я одна. А потом я расскажу ему, как ты подделал документы в школе. Думаю, ему будет интересно послушать про подлог. Хочешь устроить шоу для соседей? Давай. Только позориться будешь ты.
Виктор сдулся. Упоминание документов и официальных бумаг всегда действовало на него отрезвляюще. Он был смелым только тогда, когда чувствовал безнаказанность. Сейчас же почва уходила из-под ног. Он понял, что его уютный мир, где жена решает проблемы, а он создает настроение, рухнул.
В этот момент дверь детской приоткрылась. В проеме стоял Паша. Он был в наушниках, сдвинутых на шею, и смотрел на происходящее не испуганно, а как-то по-взрослому устало. Он видел черные мешки. Видел красное лицо отца. Видел мать, которая методично, как робот, зачищала территорию.
— Паш! — Виктор бросился к сыну, ища союзника. — Скажи ей! Мать с ума сошла! Выгоняет отца из дома из-за ерунды! Ну перевели и перевели, подумаешь! Скажи ей, что тебе в новой школе норм! Мы же с тобой мужчины, мы должны держаться вместе!
Паша перевел взгляд с отца на мать, потом на гору мусорных пакетов.
— Пап, — тихо сказал он. — Там в туалете двери нет. В сорок второй. И воды горячей нет. А на географии мы сегодня читали параграф вслух по очереди, потому что учительница кроссворд разгадывала.
Виктор замер, открыв рот. Он ожидал поддержки, мужской солидарности, но получил удар под дых.
— Ну и что? — растерянно пробормотал он. — Это временно… Закаляет…
— Ты сказал, что маме всё равно, — продолжил Паша, глядя отцу прямо в глаза. — Ты сказал, что она согласилась. А ты, оказывается, наврал. И подпись подделал. Как в дневнике, когда двойку стирают. Только ты взрослый.
Виктор отшатнулся, словно сын его ударил. В глазах ребенка не было осуждения, там было разочарование. Тотальное, глубокое разочарование, которое невозможно заклеить жвачкой или купить новой игрушкой. Авторитет отца рассыпался в пыль прямо здесь, в узком коридоре панельной многоэтажки.
— Иди в комнату, сынок, — мягко, но твердо сказала Ольга.
Паша кивнул и закрыл дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине.
Ольга повернулась к мужу. В руках у неё больше не было вещей. Она протянула раскрытую ладонь.
— Ключи.
— Оля, давай поговорим завтра, — Виктор сменил тактику. Агрессия ушла, сменившись жалкой попыткой торговаться. — Ну погорячились. Ну виноват. Я всё исправлю. Я договорюсь. Найду другую школу. Не гони лошадей. Куда я сейчас на ночь глядя? К маме? Она же спать легла, у неё давление!
— Ключи, Витя, — повторила Ольга, не опуская руки. — Твоя мама всегда говорила, что ты её любимый мальчик и что я тебя недостойна. Вот и иди к той, кто тебя ценит. Пусть она тебе завтраки готовит и слушает твои сказки про усталость.
У Виктора задрожала губа. Он понял, что это финал. Не театральная пауза, не воспитательный момент, а конец. Железобетонная стена, о которую разбился его комфорт. Он медленно полез в карман джинсов, звякнул связкой.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, с силой швыряя ключи на пол, к ногам жены. Металл ударился о ламинат и отлетел под обувную полку. — Ты одна не вытянешь. Приползешь еще. А я не вернусь. Слышишь? Не вернусь!
— Я на это очень надеюсь, — Ольга даже не посмотрела на ключи.
Зазвенел домофон.
— Курьер, — сказала она, нажимая кнопку открытия двери. — Бери свои мешки. И проваливай.
Виктор стоял еще секунду, тяжело дыша, пытаясь найти хоть какие-то слова, которые могли бы уязвить её, сделать ей больно. Но слов не было. Была только злость на то, что его вышвырнули из зоны комфорта, как нашкодившего кота.
Он схватил два пакета, зарычал от натуги, пнул третий ногой в сторону лестничной клетки.
— Стерва! — выплюнул он, переступая порог. — Меркантильная, черствая стерва!
— Прощай, Витя. Выспись там как следует, — ответила Ольга.
Она не стала ждать, пока он вызовет лифт. Она просто закрыла дверь перед его носом. Медленно повернула задвижку ночного замка. Затем еще два оборота верхнего замка. Щелк. Щелк.
В квартире стало тихо. Не было ни звона разбитой посуды, ни рыданий. Воздух вдруг стал чистым, словно после грозы, когда озон выжигает всю пыль. Ольга прислонилась лбом к холодному металлу двери и выдохнула.
Она осталась одна с сыном и ипотечной квартирой, без мужа, без элитной школы, с разрушенными планами. Но впервые за много лет она чувствовала не страх, а невероятную легкость. Балласт был сброшен. А с остальным она как-нибудь справится. Она нагнулась, достала из-под полки ключи мужа и, не глядя, бросила их в мусорное ведро на кухне. Туда им и дорога…
