Молодая певица Маруся Сидорова попросила Максакова высказать его мнение о ее таланте. Честно и непредвзято, тет-а-тет. Вердикт Максакова был суров – петь Вы не умеете!
Это был удар. Как говориться, приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Спорить со специалистом такого класса не приходилось. Конечно, было бы огромной удачей заниматься под руководством такого мастера, каким был Максаков, ежедневно работать с ним над техникой звука, развивать дыхание, расширять диапазон, а работа над ролью, ее сценическим рисунком!..
Но Маша прекрасно понимала, что из-за огромной занятости в театре Макс Карлович просто не сможет уделять ей столько времени, а плановые занятия – поверхностное знакомство с очередной оперной партией ее удовлетворить не могли.
Окончив сезон, весной 1921 года Маруся решается ехать в Петроград и там поступать в консерваторию. В городе на Неве ей удалось прослушаться у самого А. К. Глазунова. Известный музыкант, композитор и дирижер принял участие в судьбе юной певицы, Маша Сидорова была зачислена на первый курс, но проучилась в консерватории она недолго.
Новый профессор пения ее разочаровал. Всего несколько уроков по новой методике, с новым педагогом и … Маруся твердо решает возвратиться в Астрахань. Выход у нее один – просить Максакова, который к тому времени стал для нее единственным и непререкаемым авторитетом, начать с ней серьезные занятия.
Девушка помнила слова Максимилиана Карловича, которые он сказал после того, как она практически спасла всю труппу, выучив роль Княгини в «Русалке» А. Даргомыжского за два часа, и, заменив заболевшую исполнительницу: «Теперь я верю, что ты станешь настоящей профессиональной певицей – артисты только так и должны работать».
А чуть позже, уже после смерти жены он неожиданно подошел к Марусе за кулисами и с грустью сказал: «Знаешь, способная ты актриса, но вот петь не умеешь. Мне покойная Ксения Васильевна не раз указывала на тебя и просила: поучи ты ее. Но времени у меня никогда не было, а сейчас и сил нет…»
Значит, надежда была! Для Маши вдруг все стало ясным, назад – в Астрахань!
А Максаков, почувствовав некоторое облегчение, засобирался в это время в Москву, чтобы поискать в столице молодых талантливых певцов для своего театра.
Прошло еще несколько месяцев. К началу нового сезона осенью 1921 года в Астрахани на месте была уже вся труппа, приехал и Максаков. Он не поддался удару судьбы, нашел в себе силы возвратиться к работе, к творчеству. Как и прежде, его громоподобный баритон сотрясал стены театра.
И вот однажды Максаков, дождавшись, когда Маша останется одна, подошел к ней. Став как-то вдруг необычайно серьезным, он взял ее за руку и, глядя прямо в глаза, совершенно неожиданно произнес: «Выходите за меня замуж!»
Она смотрела на него и плохо понимала, что происходит.
Ей было девятнадцать, ему – пятьдесят два. Она еще не знала ничего в этой жизни – для астраханской девчонки из бедной семьи существовали только родные стены отчего дома и сценические подмостки оперного театра. Он познал все, все понимал, все видел, все испытал. Она смотрела ему в глаза и молчала.
А он приходил в отчаяние, сжимая ее руку, ответ был ему необходим, как воздух, сейчас, сию же минуту. Каждый миг этого молчания отнимал у него надежду. Наконец он не выдержал. Не зная, что еще сказать, чем завлечь, что пообещать, как вырвать это заветное «да!», он с мольбой в голосе почти выкрикнул: «Я сделаю тебя настоящей певицей!»
Эта свадьба была городской сенсацией. Маруся Сидорова превратилась в Марию Петровну Максакову, артистку, которой будет суждено войти в историю советского и мирового оперного искусства, прославить советскую, российскую оперную школу, наш оперный театр. И сделал это Макс Максаков.
Когда треволнения, связанные со свадебными торжествами улеглись, и для Маши, и для Максакова началась другая жизнь.
… должна сказать, что за все шестнадцать лет, что мы с ним прожили, я ни на минуту не пожалела о своем выборе. Я глубоко уважала Макса Карловича как человека, артиста и педагога, и память о нем для меня священна. Нас связывало много общих интересов.
Для меня он был, прежде всего, главным авторитетом в моем творческом труде. У молодого артиста всегда найдется немало советчиков, а вот бескорыстного, преданного друга, терпеливого педагога удается встретить не так часто. Но судьба ко мне благоволила, подарив именно такого друга. Обещание свое он выполнил.
Несмотря на большую загруженность Макса Карловича в театре, да и мою, мы дома ежедневно занимались, не давая себе отдыха. Часто, обсуждая какую-нибудь проблему или театральное событие, засиживались до трех-четырех часов утра, так и не договорив до конца все, что хотелось бы сказать друг другу. Весьма бурно у нас проходили занятия пением.
С первых же уроков Макс Карлович стал на меня кричать. Не от гнева, а от отчаяния – так он был поражен полным отсутствием у меня вокальной подготовки. Мне пришлось много пролить слез, прежде чем я поняла, что он от меня требовал, и усвоила его указания.
… неусыпный контроль Максакова давал мне уверенность, что допущенные сегодня вокальные промахи я завтра же исправлю. Так прошел весь сезон. Дома – работа и слезы. Вечером – спектакль и успех. А после спектакля – подробный разбор моего исполнения и хороший нагоняй за ошибки. И так ежедневно … Довольный моими успехами, Макс Карлович продолжал со мной работать с удвоенной энергией …,
– писала в своих мемуарах Мария Петровна много лет спустя.
А тогда время было тяжелое. В марте 1922 года оперную труппу расформировали, а Губполитпросвет за большие заслуги перед отечественным музыкальным искусством премировал М. К. Максакова бенефисом.
Однако театр единомышленников до последнего боролся за существование – постановки осуществлялись в более скромных залах, меньшими артистическими силами, иногда оперы давались в отрывках, в концертном исполнении, чтобы повысить интерес публики, приглашались именитые гастролеры.
Осень того же года принесла еще больше огорчений. Политическая и экономическая обстановка в стране, НЭП сделали существование оперного театра и постановку спектаклей совершенно невозможными. Ставшие в одночасье очень дорогими билеты не раскупались, зрелищные мероприятия в городе не посещались, артистам нечем было платить.
Зимой 1922-23 г. г. Максаков предпринял попытку устроить несколько концертов с участием Марии Петровны, а уже в мае 1923 г. они перебрались в Москву.
Макс Карлович задумал показать жену своему другу В. А. Лосскому, бывшему в то время главным режиссером Большого театра. Владимир Аполлонович был рад видеть старого знакомого, но, когда тот представил ему свою новую супругу и попросил ее прослушать, удивленно пожал плечами.
«Дело плохо – Макс влюблен, значит, переоценивает способности своей жены. Вероятно, она даже не талантлива», – думал он. К тому же мне шел всего двадцать первый год, и я при моей худобе выглядела настоящим подростком,
– вспоминала Мария Петровна.
Но случилось невероятное. Главный режиссер Большого театра, едва услышав волшебный голос молодой певицы, сразу же согласился на ее дебют. На подготовку был дан один месяц, а роль была труднейшая – Амнерис в опере Дж. Верди «Аида».
За этот месяц работа была проделана огромная. Мария Петровна назубок выучила всю партию. Ежедневные репетиции под руководством Максакова сделали возможным преодоление всех технических вокальных трудностей, в театре с концертмейстером и постановщиком был найден сценический рисунок роли, и, что было немаловажно, дирижер во время оркестровых репетиций остался доволен работой дебютантки.
И все было бы хорошо, если бы Машу Максакову не приводил в отчаяние один-единственный недостаток. Она считала себя страшно худой. Дочь египетского фараона так выглядеть, естественно, не могла, и Маше пришлось достигать сценической правды всеми доступными ей методами – два полотенца, обернутые вокруг талии, были призваны придать Амнерис солидность и сделать ее неотразимой в глазах Радамеса, а заодно и мужской части зрительного зала.
Ее голос лился легко и свободно… Амнерис Максаковой так захватила воображение, что я забыл, кто пел Аиду, Радамеса, Амонасро; я только помню, что встретился на этом спектакле с тем великолепным чудом театра, когда забываешь вещи знакомые и ждешь того, что не может случиться: так, хотя я и забыл, кто был Радамесом, но отлично помню, как мы негодовали на него за то, что он влюбился в Аиду, когда все мы были влюблены в Амнерис.
Очевидно, наше настроение разделяла и публика, восторженно принявшая дебютантку.
Так вспоминал о первом выходе М. П. Максаковой на сцену Большого театра С. Я. Лемешев.
Такого успеха молодой певицы не ожидал никто! Начало карьере на большой сцене было положено. В свое время даже Максимилиан Карлович не удостоился чести быть принятым в труппу Большого театра и выступал здесь только, как гастролер.
Впоследствии Максаков рассказывал жене:
Общаясь со всеми сотрудниками театра, я убедился, что самые строгие и объективные критики, правильно оценивающие певцов, – это рабочие сцены. Они отдавали театру всю жизнь; придя в театр в восемнадцать лет, покидали его лишь в семьдесят. Многие годы они слушали оперные спектакли в различном исполнении, в том числе и приезжих гастролеров, и это развило у рабочих сцены вкус и понимание оперного искусства.
Так и тебе один рабочий в Астрахани предсказал певческую карьеру. Я сомневался, выйдет ли из тебя толк, уж очень ты была юна и голос твой, хоть и хорошенький, но был слишком лиричен. Вот я как-то и спросил старого рабочего сцены, слушая, как ты пела Елену в оперетте Оффенбаха «Прекрасная Елена»: «Ну что, выйдет что-нибудь из моей ученицы?»
Тот посмотрел на меня и поднял вверх большой палец, сказав при этом только одно слово: «Во!» И этому жесту я поверил больше всяких слов
