— Ну-с, господа актеры, все довольны новыми фамилиями*? – молодой граф Шереметьев оглядел присутствующих.Его взгляд упал на худенькую девочку лет десяти, во все глаза смотревшую на хозяина. — Ба, да я же забыл о маленькой артистке. Подойди-ка поближе!
— Слушаю, Николай Петрович,- некрасивое лицо Параши осветилось улыбкой, сверкнули жемчужные зубы.
— Ты у нас давно. Чему еще обучена, кроме пения?
— На арфе и клавесинах играть, итальянскому и французскому, — девочка смотрела прямо, без смущения, но вид при этом имела скромный.
— Грамотна, стало быть?
— А как же! Ее сиятельство приказали нас и грамоте, и литературе, и другим наукам обучить!
Параша говорила о княгине Марфе Михайловне Долгорукой, которая взяла в свою усадьбу в Кусково на воспитание крестьянских ребятишек. В их числе на великое счастье оказалась и Параша, дочка пьющего кузнеца Ивана Горбунова (Ковалева). Ее выделяли среди других ребятишек за прекрасный голос и способности к языкам и наукам.
— Кто же ты по фамилии, Параша? – спросил граф.
— Параша Ковалева я, ваше сиятельство.
— А быть тебе, Параша Ковалева, с сего дня Прасковьей Ивановной Жемчуговой! Вон ты какая: и глаза горят, и зубки сверкают, как жемчуга! Согласна? – Николай Петрович улыбался, глядя на милую девочку. – Ты у нас еще прославишь театр на всю Россию!
Николай Петрович Шереметьев, приехав из путешествия по Европе в имение отца, вдохновенно принялся за усовершенствования. Имея в запасе богатые поместья и двести душ тысяч крепостных, энергичного отца, который вел все дела образцово, молодой наследник мог жить свободно. Его волновали отнюдь не хозяйство и доходы. Дух просвещения, культуры и искусства – вот что он хотел насаждать и поднять на родине.
По возвращении в Кусково он сразу принялся за переустройство прославленного шереметьевского театра – домашние театры были в моде, но театр Кускова уже превосходил многие из них. К актерам здесь было отношение самое хорошее: им выплачивалось жалованье, кормили с господского стола, при необходимости приглашали докторов, обращались на должном уровне, с уважением.
Теперь же молодой граф обновлял само здание театра, посчитав, что искусству негоже тесниться в старых стенах, оно требует более красивого, приспособленного помещения. Руководя строительством, Николай Петрович одновременно не упускал и репетиций.
Параша Жемчугова поразила его слух чудеснейшим голосом. Как он мог исходить из этого худенького тельца? То пела, наверно, душа девочки. А душе нет границ!
Граф сам не замечал, как постепенно покорялся этому чарующему голосу. Скоро он уже не представлял дня без пения Параши, ее чистого взгляда. Завидный жених, богач и красавец, Николай Петрович замкнулся на крепостной девочке, почти ребенке, и был всецело поглощен делами своего театра. О постановках в Кусково рассказывали зрители, те, кто не смог побывать на спектакле, стремились на него попасть.
Виновницей такой славы была в первую очередь Жемчугова — ее страстная игра, неподражаемое по тембру лирическое сопрано покоряли. Перевоплощаясь то в юного пажа, то в девушку–болтушку, Параша блистала и завоевывала сердца зрителей. Зал тонул в овациях. Театр Шереметьевых получил славу еще большую, чем до этого.
По четвергам и воскресеньям вся Москва стекалась на спектакли в новый театр, отделанный со всевозможной роскошью. По площади равный Московскому Малому театру, по удобству и красоте убранства кусковский театр намного превосходил его. При этом вход был бесплатный!
Однажды утром молодой граф собрал всех в новом помещении. Он еле дождался утра, чтобы сообщить всем причастным новость:
— Господа актеры, величайшая радость! Наш театр собирается посетить сама государыня! Ее императорское величество изволят посмотреть спектакль и балет. Будем готовиться!
Актеры взволнованно зашумели. Неслыханное событие требовало неслыханных стараний с их стороны.
Однако справились. Екатерина посетила Кусково в июне 1787 года и осталась чрезвычайно довольна. А исполнительнице главной роли Прасковье Жемчуговой тут же подарила брильянтовый перстень, тем самым воздав должное ее игре и таланту.
Надо ли говорить, что Жемчугова взошла на самую вершину актерской славы!
Для Николая Петровича Параша была, однако, не просто певицей и актрисой, она стала милым другом, собеседницей и возлюбленной. Удивительно благородный душевно, граф не хотел быть ограничен светскими условностями.
Он всем сердцем любил свою Парашу и не представлял жизни с какой-то иной женщиной. Однако будущего у влюбленных не могло быть: никто не позволил бы ему вступить в брак с актрисой, тем более крепостной.
Он решается: дает вольную своей любимой. Мало того, впоследствии он освобождает от крепости всю ее семью, сверх того выдав Ковалевым пятьдесят рублей – огромную по тем временам сумму.
Молодой человек дал слово, что не женится вообще, если не получит высочайшего дозволения жениться на Прасковье. Поживший в свое удовольствие и несколько пресыщенный женским вниманием, граф наконец обрел душу, родственную ему. И чья вина, что духовная близость соединила его не с особой царственных кровей?
Он приказал построить для любимой домик в глубине сада, на самый непритязательный вкус девушки. Спальня Прасковьи отличалась удивительной простотой, почти спартанской. Она знала только дорогу к своему театру и жила встречами с любимым.
Вскоре умер старый граф Шереметьев, и Николай Петрович стал наследником огромного состояния, которое требовало его забот. Вначале он открыто переселяется в домик Параши. Однако его любимая переживает свое положение незаконной, невенчаной жены. В Кусково также полно их недоброжелателей, порой дело доходит до травли молодой женщины.
Граф принимает решение перебраться в Останкино, где они могут жить уединенно и спокойно. Постепенно он перевозит туда же свою театральную труппу, однако теперь уже закрывает театр для широкой публики. Он будет завоевывать расположение венценосных особ, чтобы утвердить положение Прасковьи Ивановны.
С негласного одобрения императора Павла, с уважением и любовью посещавшего Прасковью Ивановну в Останкино, и с согласия митрополита Платона состоялось наконец бракосочетание. Параша Ковалева стала графиней. Однако ее подстерегала наследственная чахотка, и доктора запретили пение навсегда. Николай Петрович тратил много усилий на лечение жены, но болезнь не отступала.
После рождения сына Дмитрия в феврале1801 года Прасковья Жемчугова прожила только двадцать дней. Горе Николая Петровича описать невозможно, но теперь ему предстояло заботиться о сыне.
Несмотря на личные трудности, граф всегда оставался щедрым, добросердечным и много занимался благотворительностью, продолжив традиции Шереметьева-старшего и заслужив имя «меньшой Крез». В память о покойной жене он основал странноприимный дом, который впоследствии будет занят под институт имени Склифосовского.
Даже средства, которые должны бы потратить на его собственные похороны, он прикажет раздать на благотворительность, как это сделала в свое время Прасковья Ивановна.
Поразительны слова из завещания Н.П.Шереметева, адресованные сыну: «В жизни у меня было всё. Слава, богатство, роскошь. Но ни в чем этом не нашел я упокоения. Помни же, что жизнь быстротечна, и лишь благие дела сможем мы взять собой за двери гроба».
