— У вас очень красивые глаза.
Он произнес эти слова и испугался. Кто он такой? Долговязый вчерашний студент в свитере с оленями, всего полгода назад съехавший от родителей, тогда еще никакой не Стинг, а парень по имени Гордон Самнер. Человек без приличного образования и планов на будущее, играющий на бас-гитаре в самодеятельной рок-группе. Таких в провинции пруд пруди.
Она — темноволосая, с карими глазами, очаровательно низким голосом, подающая надежды актриса, уже успевшая отметиться на лондонских сценах.
Местный театр ставит мюзикл о рождении Христа, и группа Самнера «Last Exit» играет со сцены выученные за неделю мелодии, но публика внимания на них обращает ровно столько же, сколько на декорации. Все взгляды прикованы к актрисе, которая играет Деву Марию.
Девушку зовут Френсис Томелти. Позже Гордон и Френсис встречаются на коктейльной вечеринке, посвященной премьере мюзикла. Девушка смотрит не на него, а словно бы сквозь…
Да, все понятно. Шансов у него нет. Он живет в жуткой съемной халупе, денег у него — несколько шиллингов в кармане, работы постоянной нет — трудится не пойми кем: то рабочим на стройке, то клерком в налоговой службе, то автобусным кондуктором, то фасует замороженные овощи на местной фабрике.
Правда, Гордон окончил педагогические курсы и два года работал учителем-практикантом в католической школе — но это так себе занятие.
А она — пусть не звезда, но по местным меркам все-таки знаменитость. Дочка известного актера Джозефа Томелти из Белфаста, играла не только в театре, но и в кино, и на телевидении.
И все-таки он решил попытать счастья и включил все свое обаяние. На руках у Френсис был маленький белый шпиц, которому парень явно понравился. Собака радостно виляла хвостом и начала вырываться из рук хозяйки. Гордон самодовольно улыбнулся:
— Меня собаки любят. И женщины тоже.
Вторую часть фразы он произнес еле слышно, но у Френсис оказался прекрасный слух. Вскинув брови, она оглядела наглеца с ног до головы: не красавец, конечно, но чертовски обаятелен и прекрасно сложен. Френсис ответила:
— Надеюсь, бармены вас тоже любят. Принесите мне самый лучший коктейль, на который они способны в своем заведении.
Через два месяца они уже жили месте, а через год, в мае 1976 года, стали мужем и женой. Что касается его хвастовства в первый день знакомства, Гордон не врал — женщины его и правда любили: репутацию бабника он завоевал еще в школе.
Впрочем, Френсис нравилась в муже то, что он никогда не унывал и из любого лимона мог сделать лимонад. Даже о такой скучной работе, как труд кондуктора, он радостно рассказывал:
— Вообще отличная работа! Ты встаешь — все садятся. Очень отзывчивая и приветливая аудитория. На концерты бы такую.
А уж байки о работе учителя Самнер мог рассказывать вечно. Френсис хохотала над его историями. Особенно нравилась ей одна — про то, как муж не по собственному, конечно, желанию, просто так было положено — читал воскресную проповедь двум сотням учеников. Разумеется, Гордон выбрал самую выигрышную тему — прелюбодеяние.
Мальчики и девочки были в восторге, а на следующий день молодого учителя чуть не уволили — за слишком смелую подачу материала и некоторую развязность изложения. Смеясь, он рассказывал:
— Забыл сказать, что кроме меня в коллективе мужчин не было. Одни старые перечницы.
Фрэнсис удивляло, что в Гордоне было нечто такое, что заставляло поверить в его самые фантастические из его проектов. Она влюбилась в его руки — у Гордона были удивительно длинные пальцы, как у аристократа, и в этот хитрый прищур, в его манеру наклонять голову набок, и в то, как он держался на сцене — без лишнего пафоса, но чем-то неизменно приковывая внимание публики.
Она влюбилась даже в его песни — хотя, признаться, песни поначалу были ничего особенного, да и музыка, которую играла группа, тоже: какой-то подражательный вымученный джаз-рок. К тому же Самнер, если уж откровенно, в особо «удачные» моменты пускал такого петуха, что публика покидала зал.
В эти моменты Фрэнсис думалось, что же она нашла в этом человеке, который на сцене издает ужасные звуки и верит, что покорит весь мир.
Но рядом с ним она начинала верить — и в то, что им суждена необычная яркая судьба, и в то, что однажды, да буквально через несколько месяцев, они уедут из Ньюкасла в Лондон, и в то, что в Лондоне их оторвут с руками и ногами, что их группа оккупирует все концертные площадки и стадионы.
Френсис слушала его и верила. Верила настолько, что уволилась из театра и стала добровольным пресс-секретарем группы и используя свое обаяние, тратила целый день, чтобы разносить по рекорд-компаниям их демо-записи. И чем он ей отплатил? Да тем же, чем и своим соратникам по «Last Exit».
Он бросил ее, как бросил их — тогда, когда они больше всего в нем нуждались, как бросают надоевшую ненужную вещь. Никому не нужен Ньюкасл — все происходит только в Лондоне. Значит, надо послать все к черту — и эти разговоры про рок-н-ролльное братство, уйти из группы, переехать и попытаться играть модную музыку.
И когда по прошествии времени сколоченное им в Лондоне трио «The Police» (барабанщик, гитарист и Стинг на басу) действительно стало собирать стадионы, а песни попали в чарты, он понял еще кое-что: притворяться добропорядочным семьянином ему надоело.
Конечно, Френсис ему помогла, поддержала в свое время, но все проходит: ему хочется свободы и веселья, хочется наслаждаться новой жизнью звезды рок-н-ролла.
Придуманная им смесь регги и панка начала приносить неплохие деньги, а вместе с тем и толпы фанаток, готовых ради кумира на все. Он не желал терять времени и мучиться угрызениями совести из-за того, что сейчас Френсис сидит в их лондонской квартире, воспитывает их сына Джозефа и ждет второго ребенка.
Настырным газетчикам Френсис убежденно в который раз повторяла:
— Я католичка и мой супруг тоже католик. Я не верю, что он развлекается с кем-то на стороне.
Стинг же шокировал репортеров своей откровенностью:
— Ни дня не могу прожить без хорошего секса.
Журналисты язвили:
— Интересно с кем? Если жена не ездит с вами на гастроли?
Его музыканты таких вопросов не задавали. Они видели беспрерывный поток девиц изо дня в день. Стинг выхватывал их из толпы на концертах, на светских раутах, знакомился в барах, даже на телевизионных шоу — и все заканчивалось быстрыми занятиями любовью в самых неприспособленных для этого местах — крышах зданий, пожарных лестницах, подоконниках и столах.
Его энергии и вере в себя мог позавидовать кто угодно. Его план покорения мира напоминал военную карту: красными стрелками показывался путь наступления, пунктиром — возможные отступления и запасные варианты.
Здесь было все учтено: привычки и предпочтения главных редакторов музыкальных журналов, эфиры на радио, телефоны ведущих популярных шоу, расписания концертов и гастролей, интервью, съемок и раздачи автографов.
Он делил деньги, проверял, перепроверял, уточнял условия проведения туров и заставлял музыкантов снова и снова репетировать, пока не оставался доволен сам — а доволен он был редко. Где-то позади остался Ньюкасл, друзья-однокашники, родители, братья, а теперь в этот список добавилась Френсис.
В редкие дни, когда он приезжал с гастролей в их лондонскую квартиру, которая позже сменилась неплохим таким особнячком в Хемпстеде, в двадцати минутах езды от Лондона, Стинг откровенно скучал.
В мгновение ока проглотив отменный обед — быстро есть, чтобы не терять ни секунды драгоценного времени, его приучили в детстве, — он запирался в комнате с любимой гитарой.
А вечером, вытащив на улицу шезлонг, устраивался рядом с Френсис, и они подолгу напряженно молчали, глядя в небо.
Говорить им было совершенно не о чем. Все, что связывало их раньше — борьба за выживание, ночи в съемной квартирке размером с уборную его нынешнего особняка, бесконечные долги и разговоры о будущем, — растаяло как дым: будущее для Стинга уже наступило.
Его можно было посчитать, потрогать и измерить — в миллионах проданных пластинок, погонных метрах газетных статей, в сотнях передач, звонких фунтах стерлингов, ложащихся на его банковский счет.
А вот чем измерить чувства к Френсис, Стинг не мог понять. Проще было убедить себя, что никаких чувств не было вовсе. Куда сложнее было признаться в том, что убегая от Френсис, он убегал от самого себя: оказалось, он боится семейной жизни.
Воскресные обеды за большим столом, вечера у камина, бесконечные «да, дорогой», «передай мне соль», «нет, дорогая» — все это до боли напоминало ему Ньюкасл и его собственную семью, где отец и мать точно также молчали вечерами, не находя нужных слов, и скрывая эмоции за показной викторианской вежливостью.
А если все так похоже сейчас, то и дальше будет то же самое: однажды сын придет домой пораньше и застанет Френсис в объятиях любовника, как он сам застал свою мать с их наемным работником Аланом. И тогда он окажется в положении собственного отца — обо всем догадывавшегося, страдавшего, но не посмевшего разорвать обузу семейных уз. Нет уж, лучше нанести упреждающий удар…
Его постоянно мучило чувство вины, но будучи не в силах сам себе в этом признаться, он злился не на себя, а на тех, кого обижал. Он злился на Френсис за свои измены, за то, что она такая правильная, а ему есть что скрывать — злился, срывался, выкатывал дюжину несправедливых обвинений, в ответ на которые она могла лишь рыдать.
Да, он виновен. В прелюбодеянии. В гордыне. В пренебрежении к детям. В том, что бросил Френсис беременной и развелся, как только она родила дочь. Но в том, что он встретил другую женщину — не виновен. А если и виновен это только в том, что позволил ей смеяться за спиной у Френсис.
Труди Стайлер, актриса, игравшая одну из макбетовских ведьм в том же спектакле на Уэст-Энд, где когда-то блистала Френсис. Худенькая зеленоглазая блондинка с большим ртом и шрамом на левой щеке (следствие детской травмы) была полной противоположностью Френсис и на шесть лет моложе ее.
«У нее были светло-светло-зеленые глаза, а через левую щеку тянулся бледный шрам — как напоминание о когте какого-то хищного зверя… Странно, но это ничуть не портило ее красоту, напротив — она казалась мне раненым ангелом», — вспоминал Стинг.
Труди была девушкой хитрой: сначала она подружилась с Френсис. Стайлер стала ездить к ним в Хэмпстед, обедать, ужинать, потом оставаться на ночь, мило щебетать с Френсис обо всяких женских делах и потихоньку уводить у нее мужа. Старый трюк, известный со времен Шекспира.
И в этом она преуспела: Френсис отошла в сторону, а Труди заняла ее место. Да, с такими подругами и врагов не надо. То, что она сама при этом была в отношениях, ее не смущало. Френсис была потрясена двойной изменой.
В 1982 году, через несколько месяцев после рождения Кейт, их с Френсис дочери, Стинг переедет к Труди. Но поженятся они только через десять лет.
Труди уяснила главное, то, что Френсис так и не смогла понять: для Стинга главное — лояльность, безусловное и безукоризненное подчинение.
Он может улыбаться, очаровывать, производить впечатление легкого, обаятельного человека, но за показным и всеми любимым образом Стинга скрывался нервный, неуверенный в себе и верящий никому Гордон Самнер, больше всего боящийся, что его бросят все — родители, друзья, поклонники.
Труди ничего не знала о его детстве, лишь спустя много времени Стинг ей рассказал, как день за днем он спрашивал себя: «Что будет если папа и мама разведутся? Кому достанусь я? И кто заберет телевизор? Что будет если я завтра приду из школы, а дом сгорел и никого не осталось?»
Стингу был нужен тот, кто никогда, ни при каких обстоятельствах не сомневался бы. И кто не сомневался бы в нем: ни в его решениях, ни в его песнях, ни в его имидже, ни в его костюмах — ни в чем.
Труди однажды имела неосторожность высказаться о неудачных строчках его песни и очень скоро об этом пожалела. Он внимательно выслушал ее, молча и вежливо, а на следующий день закатил истерику по какому-то ничтожному поводу — такую, что она собрала вещи и уехала.
Оправившись от потрясения, Труди запомнила урок навсегда. Став публичной персоной — как же, «девушка Стинга», — она твердила «Стинг- гений». Труди стала его нянькой, секретарем, гримером, любовницей — всем сразу.
Она терпела его идиотские роли в кино, когда он возомнил себя актером, и слухи — уж наверняка не беспочвенные- о романах Стинга со всеми актрисами, снимавшимися с ним в кино в паре. Она поддерживала его во всех сомнительных начинаниях — и результат не заставил себя ждать: все чаще Стинг стал говорить в интервью, что Труди в буквальном смысле его спасла.
А спасать было от чего. К началу 80-х Стинг из провинциального обаяшки превратился в баснословно богатого, но крайне неуравновешенного, хитрого, подверженного частым депрессиям, никому не доверяющего психопата с непомерно раздутым самомнением.
Его семья была расстроена, когда Стинг сказал журналистке Кристин Маккенна в 1980 году: «Я вышел из семьи неудачников. Я старший из четырех детей. Я отказался от своей семьи, как от чего-то такого, на что я не хочу быть похожим.
Мой отец доставлял молоко и этим зарабатывал на жизнь, а моя мать была парикмахершей. Это достойные профессии, но моя семья не состоялась как семья. Я вырос в чертовски убогой семейной атмосфере. Я жил в Ньюкасле, и для меня главным было — бежать».
Стинг положил кучу времени и сил на то, чтобы доказать всем, что он не какой-то там пролетарий с гитарой, а чрезвычайно начитанный, умный во всем разбирающийся интеллектуал.
Он вставлял в свои песни цитаты из Ницше Артура Кестлера и Набокова, таскал с собой томик Юнга и сборник сонетов Шекспира, высказывал свое мнение по разным поводам — от абортов и проблем ядерной энергетики до внешней политики Советского Союза.
Раньше всех начало тошнить коллег по группе: их наконец достало то, что Стинг играет на гобое в гримерке средневековую музыку, пытается научить их игре в маджонг и относится к ним как к наемным музыкантам — чему-то среднему между грузчиками и настройщиками роялей.
— Когда мне надоест «The Police», я брошу их в тот же миг. Отброшу, словно камешек на дороге. Пусть не питают иллюзий.
Срывы и истерики следовали друг за другом и в один прекрасный день группа распалась. Стинг продал совместный с Френсис дом, купил виллу Яна Флеминга на Ямайке и отправился туда с Труди. Благодаря ей Стинг избавился от своих пагубных пристрастий к алкоголю и наркотикам занялся йогой, стал следить за своим здоровьем. Его перестали интересовать поклонницы и случайные связи.
Именно на Ямайке с подачи знакомого фотографа из журнала «National Geografic» Стинг нашел новое увлечение. Теперь у него не было времени в расписании, чтобы пообщаться с бывшими коллегами по группе «Last Exit», он годами не видел своих родителей, зато стал частым гостем в резервации бразильских индейцев.
Стинг вдруг увлекся экологией. «Тропические леса Амазонки погибают! — кричал он при каждом удобном случае. — Индейцы вымирают. Я предлагаю создать национальный парк».
Индейцы боготворили Стинга и даже дали ему племенное имя Потима — «печень маленького крокодильчика». С вождем племени Чифом Рани он объездил полмира: побывал у принца Чарльза, короля Испании, принцессы Дианы, президента Бразилии и даже у папы Римского.
Когда Стинг увидел живого понтифика, у него отнялся язык — мальчишка Гордон Самнер увидел наместника Бога на земле, о котором ему толковали на уроках закона божьего. Зато внезапно проснулся вождь племени: выступив вперед, он наставил на Папу палец и грозно произнес:
— Мой Бог говорит твоему Богу: убери своих миссионеров с нашей земли, они нам не нужны!
Потом, сделав театральную паузу, вождь добавил:
— Немедленно!
Понтифик оторопело промолвил:
— Благослови вас Господи, идите с миром!
И вручил визитерам по пластмассовой розочке. Стинг прошипел вождю, когда они вышли из зала:
— Придурок!
Тот ответил неожиданно по-европейски:
— От придурка слышу.
К началу 90-х Стинг мог не беспокоиться о своем финансовом положении: каждая написанная им песня оседала на его счете в виде солидной суммы. Он оказался блестящим бизнесменом, вкладываясь в высокодоходные акции, надежные банки и элитную недвижимость.
Стинг купил нью-йоркские апартаменты Билли Джоэла — там его соседями оказались Лучано Паваротти и Фрэнк Синатра, виллу в Малибу, еще одну — в Италии и особняк 17 века в Хайгейте.
Ему вроде бы не о чем беспокоиться — но время шло, а умиротворенности не было. Вместо этого Стинга начали мучить непрошеные воспоминания и угрызения совести.
Грустный осунувшийся отец, умирающий от рака, Их редкие, слишком редкие разговоры по душам. Мать, всю жизнь влюбленная в другого мужчину и изменяющая отцу. Похороны матери, на которые он не приехал. Похороны отца, ушедшего через несколько месяцев после матери. В одну из последних встреч отец взял его руки в свои и сказал: «Руки у тебя — копия моих. Но ты свои сумел пристроить лучше, чем я».
Отец помолчал, а потом добавил: «И все-таки… Зачем ты так? Думаешь, приятно умирать неудачником?»
Человеческие отношения оказались куда более сложным делом, чем сочинение песен. Труди, верная Труди, была с ним все эти годы. Она родила ему четверых детей, отдала ему свою жизнь.
Их свадьба состоялась только в 1992 году, когда у них было трое детей и десять лет совместной жизни. После свадьбы с Труди Стинг словно опомнился. Начал ездить в Ньюкасл, где не был больше десяти лет, навещал могилы родителей, наладил отношения с группой «The Police» и даже несколько раз сыграл с ними.
Только перешагнув пятидесятилетний рубеж, Стинг к собственному ужасу, начал осознавать, что человеческие отношения становятся для него все важнее и важнее, а наладить их заново куда сложнее, чем казалось. Он прежде всего виноват перед Френсис…
Автобиография Стинга «Сломанная музыка» вышла в 2003 году и стала бестселлером. «Я расскажу вам истории, которых не знает никто, кроме меня. Я проведу вас по своей жизни — той ее части, в которой нет миллионов, чартов и сборников. Надеюсь, вам будет интересно. А мне станет легче».
