Маша с детства усвоила: спорить с отцом нельзя. Как он скажет — так и будет. Ей не было и семи лет, когда отец — Николай Николаевич Раевский в 1812 году заявил, что на театр военных действий он отправляется с двумя сыновьями-подростками. Маменька Софья Алексеевна чуть не лишилась чувств и все последующие два дня перед их отъездом рыдала.
На третий день Николай Николаевич тихо, но твердо сказал: «Ну, Сонюшка, довольно…»
Смахнув слезы, Софья Алексеевна отправилась давать слугам распоряжения об одежде и бытовых принадлежностях мальчиков, которые следовало уложить для похода.
Именно таким тоном — ласковым, но твердым, знаменитый генерал Раевский позвал Машу в кабинет. Маша вошла ни жива, ни мертва. Николай Николаевич внимательно посмотрел на дочь и произнес хрипловатым, сорванным в командах голосом: » Маша, твоей руки просит Сергей Григорьевич Волконский».
Она попыталась робко возразить: «Но ведь я почти его не знаю и не люблю его!» Отец ответил: «Пустое, мой друг. Главное, что я его знаю. Уверен, что он составит свое счастье…»
Генерал Раевский приказал накрывать столы. В тот же день девятнадцатилетняя Мария Николаевна Раевская дала слово тридцатишестилетнему князю Волконскому, что станет его женой. Волконские были и родовиты, и богаты.
Князь Сергей стал после Бородинского сражения в двадцать четыре года генерал-майором. Вернувшись из Франции после взятия Парижа, Волконский даже в театре не снимал шинель — стеснялся внимания дам, желавших рассмотреть иконостас его наград на кителе.
И хотя Мария Николаевна ничего не испытывала к Сергею Григорьевичу, она решила подчиниться воле отца. Ради интересов собственной семьи она принесла себя в жертву: для Раевских, находившихся на пороге разорения наступали тяжелые времена.
За день до назначенной свадьбы отец Маши попросил князя Волконского подписать бумагу, свидетельствующую, что ни к каким заговорам против императора он не принадлежит и обязуется не принадлежать в дальнейшем.
Их разговор с будущим зятем состоялся в том же кабинете. Николай Николаевич осенил князя Сергея отеческим крестом и спрятал бумагу под ключ в стол: «Машенька ни о чем не знает, да и ей по молодости лет об этом знать ни к чему. Однако так мне самому спокойнее…»
Раевский знал, что Сергей наведывался в их имение не только ради прекрасных черных глаз Маши.
Было узкому кругу известно, что Волконский участник тайных совещаний, шедших ночи напролет в кабинете сводного брата Николая Николаевича Раевского, отставного полковника Василия Давыдова.
11 января 1825 года Маша и Сергей обвенчались и отправились на три месяца в Гурзуф. Духовной близости между супругами не было, из-за чего Маша очень страдала. Известно, что она жаловалась братьям и сестрам на поведение Волконского, который был иногда резок, избегал ее и даже был «несносен». Вскоре она забеременела.
Едва миновала первая годовщина их свадьбы, как в имение Раевских, словно гром среди ясного неба, пришло известие об аресте Сергея. Выйдя от дочери, Раевский размашистым шагом пересек коридор и захлопнул за собой дверь кабинета. Опустившись в кресло, он закрыл глаза руками. В голове роились горькие мысли, а с губ сорвалось: «Погубил, погубил Машу…»
Генерал не знал, к кому эти слова обращались: либо к нему самому, либо к Волконскому. Старший Машин брат Александр сжал кулаки и прошептал: «Какой подлец!»
От этих слов Раевскому стало не по себе: его сердце тоже воспылало ненавистью к Сергею, презревшему супружеское счастье ради сомнительного общества. Обвиняя себя, Раевский-старший думал, что это он сам погубил счастье Маши, поддавшись на уговоры жены, жаждавшей придворных связей, толкнул дочь в омут этого поспешного брака.
И вот Маша в сотню раз более несчастна, чем если бы осталась бедной старой девой. После восстания, случившегося в декабре 1825 года в их семью пришло горе: арестован и посажен в крепость был не только Сергей, но и другой зять Раевских, Михаил Орлов, муж старшей дочери Екатерины. Там же, в Петропавловской крепости содержался и Василий Давыдов.
Маша только что родила сына. По свидетельству Марии, отец и мать спорили, как ей лучше рожать — в кресле или кровати. «Как обычно»(биографы Марии Николаевны особо обращают внимание на это замечание, как доказательство того, что в семье все решал отец), последнее слово осталось за Николаем Николаевичем, и Мария мучилась в кресле. Доктора не было, крестьянка, назвавшаяся акушеркой, просто молилась, стоя на коленях в углу, вместо того, чтобы оказать помощь роженице. Роды прошли тяжело.
Уезжая в столицу хлопотать о родных, Николай Николаевич строго-настрого запретил Софье Алексеевне говорить лежавшей в родильной горячке дочери о дурных новостях. Едва придя в себя, Маша, не получающая вестей от мужа, потребовала у матери правды так решительно, что Софья Алексеевна соврать не смогла.
Маша тут же отправила письмо мужу в Петропавловскую крепость:
«Я узнала о твоем аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться… Какова бы ни была твоя судьба, я ее разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится, — не сомневайся в этом ни минуты, мой любимый Серж. Я разделю с тобой и тюрьму, если по приговору ты останешься в ней…»
Юная княгиня Волконская, взяв трехмесячного сына, тот же час оправилась в Петербург по апрельской распутице. По счастью, из пятерых казненных никого из родственников Раевских не оказалось. Сыновей генерала освободили за недостаточностью улик, Михаила Орлова уволили со службы и сослали в деревню. Но Сергей Волконский, как и Василий Давыдов были лишены всех титулов, состояния, гражданских прав и осуждены на двадцатилетнюю каторгу.
Маша на вырученные деньги от заклада бриллиантов купила кибитку, оплатила наиболее срочные долги Сергея и собиралась в путь. Она отобрала несколько суконных платьев темной расцветки и зашила в накидку оставшиеся деньги. О том, что ждет ее дальше, старалась не думать.
Ужас от мысли, что придется оставить родным крошечного Николушку лишил Машу сна. Отец узнав, что Мария собирается вслед за мужем, разгневался страшно. «Я прокляну тебя, если ты не вернешься через год!» — прокричал он, сжав кулаки. Твердость характера и готовность к испытаниям, которых он так ревностно добивался от всех своих детей, уводили любимую Машу туда, откуда не будет возврата.
По пути в Сибирь Волконская остановилась в Москве у своей невестки Зинаиды. 27 декабря 1826 года та устроила для Марии прощальный музыкальный вечер и пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве.
Об этом вечере Мария вспоминает в своих «Записках», дополняет ее рассказ подробная запись одного из гостей — А. Веневитинова. Сначала Маша Волконская находилась в отдельной комнате, к ней постоянно заходила лишь хозяйка дома, потом, когда остались только самые близкие друзья княгини Зинаиды, гостья присоединилась к обществу. Лишенная возможности петь (в дороге она простудилась), Мария просила повторить ее любимые произведения: «Еще, еще, подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!»
22 декабря 1827 года княгиня Волконская, оставив сына на попечение родственников, выехала в Сибирь. Двадцатисуточный путь до Иркутска преодолен был с трудом. Сел и городов, проносившихся мимо Маша почти не видела.
Из-за холода рогожа в кибитке была спущена. Ела и спала Маша Волконская на ходу, на постоялых дворах останавливалась редко. В Верхнеудинске кибитку решено было оставить. Дальше она добиралась на перекладных. До Благодатского было еще шестьсот верст.
11 февраля 1827 года Волконская прибыла в Благодатский рудник. Мужа она увидела на следующий день в бывшей казарме, где содержались декабристы, работавшие в руднике:
«… Сергей бросился ко мне; бряцанье его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах … Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом — его самого» — писала Мария Волконская.
P.S. Статья получилась длинная, для удобства чтения я ее разбила на две части. Продолжение следует.
