— Меня император в голову целовал, — в беспамятстве шептала несчастная девушка, едва стоявшая на ногах. — В голову целовал…
Стражники и остальные присутствующие в комнате оставались безучастны к бормотаниям измученной Параши.
— Усадите её на стул, — распорядился священник, беря в руки ножницы.
— Вот тебе прическа по последней моде, а то — платья изысканные, — усмехнулся он, беспощадно обрезая локоны. Рассеянно Параша посмотрела на стул, где сиротливо лежали ряса и свитка.
— Целовал, целовал, — бормотала она…
Больше всего на свете Параша любила наряжаться: часами она могла перебирать шелковые ленты, тончайшие кружева, роскошные ткани, примерять на себя то одно, то другое. Родители баловали любимую доченьку, и она могла позволить себе все, что только хотела.
Ещё когда княжна была совсем маленькой, она мечтала, как будет танцевать на балах, какое впечатление будет производить на кавалеров и — непременно — на злостных завистниц.
Отец Параши — князь Григорий Дмитриевич Юсупов — был детским другом Петра Первого и сделал прекрасную военную карьеру, добившись чина генерал-аншефа, поэтому юная барышня нисколько не сомневалась, что впереди у нее счастливая жизнь, полная развлечений и разнообразных удовольствий.
Первое время так и было, и Прасковья совершенно закружилась в вихре балов и парадных приемов, когда как гром среди ясного неба одна за другой грянули беды.
Сначала скончался князь Юсупов, а затем, не успели ещё по его имени отслужить панихиду, как саму Парашу под руки вывели прямо из дворца и бросили в монастыре. Княжна плакала и бросалась своим стражам в ноги, умоляя хотя бы объяснить ей, в чем состояла её вина, но представители власти оставались глухи к ее мольбам.
Привыкшей к роскоши и комфорту Параше приходилось ютиться в углу крошечной и затхлой кельи, пока её мать отчаянно пыталась улучшить условия ее жизни. Что-то княгине Юсуповой даже удалось, и через некоторое время бледная и заплаканная княжна переехала в собственную келью, но из монастыря её все так же не выпускали.
А пока Параша сходила с ума от скуки и одиночества при дворе распространялись самые пикантные слухи. Никто не знал, в чём так провинилась княжна Юсупова перед царицей Анной Иоанновной, но каждый имел по этому поводу собственное мнение.
Одни утверждали, что Прасковья вместе со своим отцом принимала участие чуть ли не в заговоре против императрицы, другие — что она только расплачивалась за грехи умершего отца, задумавшего возвысить Елизавету Петровну, третьи и вовсе полагали, что княжна была замешана в неком «колдовском деле»…
Сама же Параша была уверена, что за её заточением в обители стоит брат Борис, который давно мечтал от нее избавиться, чтобы заполучить себе все состояние отца. Правды узнать так и не удалось ни тогда, ни позже, но одно было ясно с точностью: Анна Иоанновна по какой-то причине Парашу люто возненавидела.
Шли недели, месяцы, годы и Прасковья все больше ожесточалась. Единственным утешением стала приставленная к ней кузнечиха Анна Юленева, которая разговорами и сплетнями хоть как-то скрашивала безрадостные будни несчастной княжны.
Сначала Параша ещё старалась выбирать выражения — в монастыре даже у стен есть уши! — но затем так отчаялась, что стала жаловаться на свою жизнь уже боясь своей невольной подруги. Юленева слушала причитания княжны внимательно и очень ей сочувствовала, так что Прасковья осмелела и велела кузнечихе отправиться к императрице с жалобным письмом.
Она не просила многого: лишь перевести ее в другой монастырь, поближе к столице, ведь в этой обители вечно недовольную и капризную княжну уже невзлюбили все.
Однако вместе с жалобой от Прасковьи Юленева повезла ко двору ещё одно письмо: донос от матери-игумени, что княжна в монастыре ведёт себя крайне неподобающе. Оба письма попали к Анне Иоановне, которая мгновенно вспомнила противную княжну Юсупову и поручила начальнику тайной канцелярии Ушакову разобраться в деле.
Юленеву взяли под стражу и допрашивали целый месяц прежде чем из нее удалось выжать хоть что-то, за что Ушакову удалось зацепиться: в одном из разговоров княжна, кажется, упоминала, что была бы счастлива услышать, что на престол взошла Елизавета Петровна.
Сразу же было велено привезти Прасковью в Петербург. Но не успела княжна обрадоваться долгожданной свободе, как поняла, что везут её вовсе не во дворец и не в особняк Юсуповых, а в Петропавловскую крепость.
На допросах Параша мужественно молчала или пыталась уверить следствие, что ничего предосудительного в виду не имела, но все было тщетно. Хотя Ушаков вскоре и понял, что никакой государственной тайны Прасковья никому не выдала и по большому счету ни в чем не провинилась, императрица не намерена была отпускать ненавистную девицу так просто.
За «злодейственные и непристойные слова» княжна была приговорена к смертной казни, но по милости царицы приговор был сменен на избиение кошками и насильственный постриг. Узнав о своей доле, Прасковья впала в настоящее оцепенение, только бормотала себе что-то под нос и отказывалась верить, что всю жизнь ей предстоит провести в келье.
После наказания и постига ныне монахиню Проклу отправили на вечную ссылку в далёкий Тобольск. Однако через несколько лет в тайную канцелярию вновь поступило письмо, что бывшая княжна пренебрегает своими обязанностями и даже отказывается носить монашеское одеяние. Наказание за неповиновение, утвержденное в Петербурге, было жестоким: заковать в колодки и держать так, пока не образумится.
Неизвестно, сколько ещё суждено было прожить несчастной Прасковьи и за чьи грехи она расплачивалась, но счастья она так и не испытала.
