— Ведьма она, ведьма! — кричали обезумевшие крепостные. — Она с дьяволом дружбу водит!
Помещик растерянно повернулся в сторону окна, прислушавшись к шуму снаружи.
— Глупости говорят, любимый мой Григорий Терентьевич, — тотчас защебетала Прасковья, затворяя ставни. — Не знают, о чем бают.
Старик успокоился: и правда, зачем слушать крепостных, если его Прасковьюшка рядом?
Григорий Терентьевич Ергольский, статский советник в отставке, считал, что жизнь его вполне удалась. Жил он хорошо, богато, до чинов дослужился солидных, жаль только детей так и не нажил, но зато племянников любил как родных.
Чего же ещё желать на старости лет? Разве того, чтобы не так болела спина, память не шалила да глаза видели получше, но на девятом десятке мечтать о богатырском здоровье было бы странно.
Спокойно и однообразно тянулись его дни. Григорий Терентьевич едва отличал их друг от друга. И право, какая разница — понедельник сегодня или четверг, если все тянутся как один?
Однако теплый апрельский день 1743 года пожилой помещик запомнил хорошо, ведь именно тогда, в канун Пасхи, познакомился он со своей любимой Прасковьюшкой.
Лица ее он толком разглядеть не смог, но голос у Прасковьи был поистине волшебный, завораживающий. Старик не очень хорошо понимал, о чем она говорила — кажется, назвалась она его родственницей? Точно, племянницей первой жены, которую Григорий Терентьевич двадцать лет уж как похоронил.
Жаловалась Прасковьюшка на свою тяжелую долю: выдали ее замуж рано, за человека по фамилии Десятов, жестокого и склочного, который, к тому же был ее вдвое старше, и компании жены предпочитал бутылку.
Детей им Бог не дал, жили они бедно, а теперь вот муж ее помер, и сорокалетняя Прасковья не знала, куда головы преклонить.
Из всей ее длинной речи Григорий Терентьевич понял лишь то, что податься Прасковьюшке некуда, и по доброте душевной предложил ей задержаться у него. В усадьбе царила вечная скука, а так, если погостит у него недолго Прасковья, станет повеселее.
Родственница для вида, конечно, немного поупрямилась, но долго уговаривать ее не пришлось. Через неделю после Пасхи молодая вдова переехала в усадьбу к Григорию Терентьевичу, а вскоре стала там полноправной хозяйкой.
Верные слуги Ергольского появлению женщины в доме не обрадовались. Откуда она, чего хочет, на что претендует?
— Не к добру это, не к добру! — причитал старенький казначей помещика, а повариха только ему вторила. — Кабы чего не вышло!
Вскоре обеспокоенный управляющий вызвал письмом старшего племянника Григория Терентьевича и главного его наследника. Капитан Макар Алексеевич приехал споро: и без того намеревался навестить дядюшку, чтобы в очередной раз просить у него денег. А тут и случай представился.
Обычно Григорий Терентьевич принимал родственника тепло, но сейчас отчего-то был хмур, и запрошенную сумму согласился выдать только по закладной. Макар, получивший от ворот поворот, не на шутку испугался: а вдруг старик на него за какое дело осерчает и перестанет помогать?
А то и вовсе — вычеркнет из завещания? Мало ли что могло прийти в голову восьмидесятилетнему дядюшке. Так что о Прасковье Макар спросил осторожно, ненавязчиво, и получив резкий ответ, надоедать богатому родственнику больше не стал.
Так и остался Григорий Терентьевич во власти Прасковьюшки, которую действительно очень полюбил. Ее голос, звонкий как колокольчик, лечил все его недуги и спасал от старческой меланхолии.
С ней помещик будто вновь ожил: стал раздавать слугам указания, интересуясь бытом поместья, да изредка выбираться на улицу. Последнее давалось старику тяжело: ноги плохо держали огромное тучное тело, но Прасковья всегда знала, когда ему стоит отдохнуть, а когда — и перекусить.
Ещё поила она Григория Терентьевича какими-то чудодейственными порошками, от которых поменьше мучили его боли и хвори, а каждый вечер перед сном натирала травяными мазями.
Все больше и больше привязывался старик к Прасковьюшке, и уж вовсе не хотел отпускать ее от себя. Да и она все реже уходила ночами спать в свою светелку.
Напрасны были осторожные предупреждения верных слуг, расспросы Макара Алексеевича и даже угрозы местного священника — отказываться от Прасковьи Григорий Терентьевич не собирался.
Сама же родственница тоже не желала оставлять уютную усадьбу: в короткие сроки она избавилась от всех слуг, недобро на нее глядевших, заменив их своими людьми.
Забеспокоившись, что и этого окажется мало, Прасковья обратилась с челобитной к самой императрице Елизавете Петровне, которая разрешила вдове беспрепятственно ухаживать за дядюшкой и жить в его доме.
Однако пока Прасковья праздновала победу, один из «уволенных» ею слуг задумывал страшную месть. Макар Спиридонов, бывший казначей Григория Терентьевича, не придумал ничего лучше, как прийти в московскую полицмейстерскую канцелярию с доносом на «вдову Десятову».
Старый слуга поведал властям, что Прасковья подмешивает полуслепому старику в чай чародейские порошки — то ли для того, чтобы привязать его к себе ещё сильнее, то ли для того, чтобы сжить со свету.
Рассказал он и о том, что в усадьбу Ергольского наведывались какие-то странные люди, которые продавали Прасковье разные подозрительные средства. Донос Макара был передан в духовную консисторию, где к нему отнеслись со своей серьёзностью.
На допрос были приглашены все уволенные слуги Ергольского, которые с радостью подтвердили, что Прасковья занималась темной ворожбой.
Сама вдовица все отрицала, уверяя, что хотела лишь помочь дядюшке и облегчить его страдания с помощью лечебных травок.
Вызывали на допрос и племянника Григория Терентьевича, который, испугавшись, что новая любимица дяди оставит его без гроша, тоже заявил, что видел, как Прасковья кормила старика подозрительными порошками.
Решение консистории стало для Григория Терентьевича настоящим ударом: Прасковья должна была немедленно покинуть его дом и отправиться жить в монастырь.
Несчастный старик не желал разлучаться с милой Прасковьюшкой, и был готов на все, лишь бы она осталась рядом с ним. Прасковья успокаивала любимого «дядюшку» и обещала, что никогда его не оставит, ведь она придумала замечательный план: им нужно пожениться!
Подкупить местного священника не составило труда, и вскоре Прасковья стала законной женой помещика Ергольского. Теперь-то уж до нее не доберутся!
Однако счастье их было недолгим. В консистории изрядно заинтересовались столь необычной свадьбой и вновь вызвали всех участников дела на допрос. Теперь допрашивали и самого Григория Терентьевича, нервное состояние которого привело чиновников в изрядное недоумение.
Помещик плакал, просил вернуть ему Прасковьюшку и говорил, что проткнет самого себя кинжалом, коли не увидит ее в скором времени. Заявил он, будто Прасковья носит от него ребенка, во что никто из присутствующих, разумеется, не поверил.
В доме Ергольских был произведен обыск, и в небольшом чуланчике, куда имела доступ Прасковья, была найдена сушёная жаба и ещё некоторые «магического» рода ингредиенты.
Брак Ергольского с его «племянницей» был признан недействительным, учиненным благодаря «волшебным силам». Прасковьюшку отправили под следствие, а оттуда — в монастырь, а Григорий Терентьевич, не перенеся разлуки с любимой, быстро после этого скончался.
