— Надоела! За что только деньги плачены? — Иван Сергеевич ворчал, едва сдерживая раздражение. — Нет с тобой сладу.
Кричать на Фетистку, потрясая от злости кулаками, казалось ему неправильным. Но недовольство рвалось наружу. Выходило обидными словами, нарочитым равнодушием.
Еще год назад от одно взгляда Феши замирало сердце. А что сейчас? Все ее недостатки вдруг открылись ему, и она — глупая, располневшая — не вызывала прежних желаний. Любовный пыл обернулся простым удовлетворением потребностей. Грязное вышло дельце!
Иван Сергеевич Тургенев жил на две страны. В России стояло его родовое имение, которым властной рукой правила упрямая и своевольная маменька Варвара Петровна, жили родные и друзья.
Однако с молодости полюбивший европейскую свободу, дому в Спасскому-Лутовиново Тургенев зачастую предпочитал блистательный Париж, и оттого немало времени проводил во Франции, лишь наездами бывая на родине.
Однако же в 1850 году он был вынужден оставить французскую столицу: в Москве в доме на Остоженке тяжело уходила больная Варвара Петровна, которая заклинала сына приехать.
Проводить мать в последний путь Иван Сергеевич не успел, но другие более важные хлопоты требовали его неизменного участия — вместе с братом Николенькой предстояло разделить разбросанные по всей России земли: в Орловской, Тамбовской, Курской, Калужской губерниях стояли деревеньки, где трудились без малого четыре тысячи крепостных.
Оформление наследства отнимало немало сил, и Иван Сергеевич задержался в Москве, которая, впрочем, встретила его радушно. В те дни дядюшка — Петр Николаевич Тургенев — подыскивал женихов двум вошедшим в пору дочерям, и потому не скупился на расходы, поставив дом на широкую ногу.
Обеды, званые вечера, на которые собирались тщательно подобранные гости, приятно отвлекали от деловых забот. Среди прочей родни бывала на них и юная Лиза Тургенева, которая приезжала в сопровождении дворовой девушки Феоктисты, возившей с собой все, что может понадобиться хозяйке — и платочки, и нюхательную соль.
Доподлинно неизвестно, смотрели ли собравшиеся господа на Лизаньку, но от Фетистки — так кликали Феоктисту — глаз не могли отвести. Смугловатая и темнокосая, она казалась редким диковинным цветком, невесть как занесенным в шумную зимнюю Москву.
Стройная, гибкая она двигалась плавно и волнующе, будто в танце. Да что в том хорошего! Ведь по роду Феша была простой крепостной.
Очарованный красавицей-дворовой Тургенев стал нередко наведываться к Елизавете Алексеевне. По-родственному засиживался в гостях, оставаясь на чай. Но мысли его витали далеко от светских бесед: наблюдал, присматривался к изящной Феше.
И нескольких месяцев не прошло, как сделал Иван Сергеевич Лизе предложение:
— А за сколько Вы мне, душенька, Фетистку готовы продать?
Лизавета Алексеевна не растерялась. Цену назвала такую, что у влюбленного писателя захватило дух. 1000 рублей! Немалые деньги! Обычного крестьянина можно было приобрести рублей за 25, но чем крепче и умелей — тем дороже. Доходило и до 500. А здесь — девка дворовая! Не мастерица и без особенных талантов.
Наконец, сторговались по-семейному: Фешу Иван Сергеевич приобрел за 700 рублей. Дорого, но не разорительно.
С тревогой и страхом Феоктиста ждала переезда к новому хозяину. Не укрылись от нее голодные взгляды барина. Однако такова доля крепостной — выбора у нее не было.
Говорят, Иван Сергеевич отнесся к Феше по-доброму: работой по дому не нагружал, накупил дорогих нарядов. Но и без того понятно, что благодушие барское — дело обманчивое! Не неволит, но ведь и не откажешь. А попробуешь противиться — сошлют из покоев за скотиной ходить, выдадут за лодыря. Мало ли способов наказать ослушницу?
Поначалу Тургенев, увлеченный Фетисткой, и на минуту оставить ее не хотел. Все часы досуга — с ней одной проводил. Да только красота наскучила быстро. Читать и писать Феша не умела и учиться не желала, к музыке и рисованию относилась равнодушно, в разговорах была по-простому грубовата, со смаком обсуждая дворовые сплетни…
«Скука такая же, как и в Москве. Увы! против скуки не помогает даже безнравственность…Начинает надоедать она мне сильно — но делать нечего«, — жаловался знакомым Иван Сергеевич.
Может и расстался бы он уже с Фешей, однако не мог. В начале 1850-х годов приключилась с ним большая неприятность: написанный в память о Гоголе некролог не допустила к печати цензура. Но настойчивый Иван Сергеевич не сдался, добился публикации в «Московских ведомостях», и тем подписал себе приговор.
По указу властей за проявленное вольнодумие он был сослан в Спасское-Лутовиново. Куда уж тут девать Феоктисту?!
Однако жизнь вдали от городской суеты долго не продлилась. Благодаря хлопотам знакомых, ограничения с Тургенева были сняты. И — самое время! Феоктиста носила под сердцем дитя, заботиться о котором Иван Сергеевич не был намерен.
Оттого быстро отправил свою крепостную в Москву, где она родила мальчика, вскоре отданного в Воспитательный дом. А затем выдал Феше вольную и хорошее приданое, обеспечив ее брак с мелким чиновником морского министерства.
Судьба мальчика, названного в честь отца Ванечкой, поначалу мало заботила родителей. Но Феоктиста оказалась совестливее своего бывшего хозяина: наладив жизнь, она тайком от мужа принялась разыскивать сына.
И обнаружила, что из Воспитательного дома Иван был отдан в деревню к мужику, которому требовались рабочие руки. Оттуда, сжалившись над мальчонкой, его забрала какая-то дама, которая, вскоре заболев, тоже не смогла его опекать. Дальше следы мальчика терялись, и Феоктиста обратилась к Тургеневу, чтобы тот помог ей разыскать сына.
«Если этот Иван жив и отыщется, то я б готов был поместить его в ремесленную школу – и платить за него», — написал Тургенев в 1865 году управляющему, перенаправив к нему Феоктисту.
О том, увенчались ли усилия Феши успехом, сведений нет. Вероятно, Иванушка так и не был найден.
