В детском доме царила такая оглушительная тишина, что он растерялся. Ждал, что будет шумно — много разговоров, смеха, плача. Но проснувшиеся дети тихо лежали в своих кроватках — иногда по двое, по трое. Глядели на него во все глаза и молчали. Жуткое, почти зловещее зрелище.
В январе 1990 года фотограф Боб Грэм оказался одним из первых иностранцев, которого судьба занесла в детский дом в Румынии.
Вслед за ним вскоре потянутся и другие — писать о комнатах, так плотно уставленных железными кроватками, что почти не остается места для прохода, о тихих запуганных детях, которые вздрагивали, когда к ним протягивали руки. Напишут и о молодежи — взрослых людях с пустыми глазами, никогда не знавших ни доброты, ни тепла.
В искалеченных жизнях обвинят «Декрет 770», принятый в 1966 году, когда генеральный секретарь Николае Чаушеску решил, что необходимо всемерно поднимать рождаемость в стране, где со стабильных четырехсот с лишним тысяч в 1950-е годы она опустилась до трехсот, а затем и до двухсот тысяч.
Нужда, царившая в Румынии, заставляла граждан внимательнее относиться к обзаведению потомством. И многие предпочитали не рожать, опасаясь, что не будет возможности прокормить ребенка.
Однако к мнению людей Чаушеску оказался глух, утверждая, что румыны погрязли в распутстве. Статистика, казалось, подтверждала его правоту: в 1965 году на 19 миллионов 27 тысяч человек приходилось 278 тысяч рожденных детей и, по некоторым, представленным генеральным секретарем, данным, примерно 1 миллион 115 тысяч абортов.
Невероятно огромная цифра для не самой большой страны!
Бороться с отказом женщин от родов Чаушеску решил не улучшением благосостояния населения — процесс сложный и долгий. Не введением дополнительных пособий, предоставлением льгот, отпусков и других мер, улучшающих жизнь матерей и отцов.
Нет, был избран другой путь — беспрецедентной жесткости меры: вводился налог на безбрачие, отказ от продажи контрацептивных препаратов, и, конечно, аборты, за редким исключением, были запрещены.
А для того, чтобы каждая женщина следовала принятому декрету, в обязательном порядке вводился ежемесячный осмотр у врача, который выявлял состояние румынок. Сразу после подтверждения беременности будущую мать ставили на контроль и вели вплоть до появления ребенка на свет.
Избежать нежеланного вынашивания было делом практически невозможным. По каждому случаю собиралась специальная комиссия, выяснявшая, действительно ли женщина имеет основания для совершения аборта — возраст старше 45 лет, тяжелые проблемы со здоровьем, наличие 4 (позже уже 5) детей или зачатие в результате насилия.
И даже при наличии уважительных причин, решение зачастую выносилось в пользу материнства.
Казалось, что введенные Чаушеску меры дали стремительные и положительные результаты: в 1967 году, спустя год после принятия декрета, родилось 527 тысяч детей — почти вдвое больше, чем рождалось до этого! Однако вскоре рождаемость пошла на спад: так, например, в 1977 году, родилось 423 тысячи человек, в 1987 году — 383 тысячи.
Однако у этих цифр была страшная оборотная сторона. Вместе с рождаемостью взлетела женская и детская смертность: если в 1965 году умерло 163 тысячи человек, то в 1967 — 179 тысяч, в 1977 — 208 тысяч, в 1987 — 254 тысячи.
Женская смертность росла потому, что многие стремились любым способом избежать деторождения, даже ценой собственной жизни. Младенческая — потому что тысячи рожденных детей оказались никому не нужны.
Нелюбимые матерями и отцами, они нередко становились «отказниками» — не зная, чем кормить и где разместить очередного малыша, его предпочитали отдать государству.
Ведь Чаушеску клятвенно заверял: Румыния заботится о своих детях! «Плод – это собственность всего общества», а значит каждый рожденный может получить достойное воспитание в детском доме за счет бюджета!
За громкими лозунгами скрывалась печальная правда: детство в приютах проходило неестественно и уродливо.
С большим количеством детей государственные приюты не справлялись. «Нас было 1100 детей, — рассказывал много лет спустя один из бывших «отказников» журналисту, — «мы были как муравьи».
Другой вторил ему: после перенесенного полиомиелита его поместили в детский дом для «неполноценных», где проживало около 500 детей. Никто не лечил их, не придумывал развивающие игры, не учил…
Лозунги, висящие над входом в каждый приют — «Государство может позаботиться о вашем ребенке лучше, чем вы» — оказался пропитан ложью.
Декрет 770 действовал более 20 лет. И стал одной из причин яростного недовольства политикой Николае Чаушеску, который возглавлял страну долгие годы, насаждая культ личности имени себя.
Ведь в газетах того периода его правление называли «Золотой эпохой Чаушеску», его «спасителем» и «неутомимым героем», а его супругу и помощницу Елену — «матерью нации».
В декабре 1989 года народное недовольство политикой бессменного лидера выплеснулось на улицы. И, вероятно, не без поддержки зарубежных спецслужб: к этому времени не только Запад считал Чаушеску совершенно ненормальным человеком.
После того, как диктатор обрушился с критикой на политику, проводимую в СССР не столь давно пришедшим к власти Горбачевым, и предложил социалистическим странам, включая Кубу, Вьетнам, Албанию, Китай и Корею, сформировать свое экономическое сообщество, он стал проблемой и для страны Советов.
Отречься от власти добровольно Чаушеску не захотел: он приказал вооруженным силам стрелять в демонстрантов. Но слухи о растущем числе погибших не испугали протестующих. Терпение людей, уставших жить под гнетом, кончилось.
И, говорят, что основной силой грянувшей революции стали те, кому, в общем-то, нечего было терять: рабочие заводов, изнуренные вечным безденежьем и бесправием, и подросшие «дети Чаушеску» — зверята, выросшие в детских домах без любви и ласки.
Неизвестно, на чьей стороне оказалась бы победа, но внезапно разлетелась весть: найден мертвым министр национальной обороны Василе Миля, гордо заявивший на приказ Чаушеску подавить восстание:
«Я искал во всех военных уставах и нигде не нашел параграфа, где бы говорилось, что народная армия должна стрелять в народ»…
Хотя было объявлено, что он принял решение уйти из жизни добровольно, люди уже не верили властям. Армия перешла на сторону протестующих. Чаушеску проиграл.
Для Николае и Елены, прежде так свободно распоряжавшихся жизнью румын, настала пора платить по счетам.
25 декабря они предстали перед военным трибуналом, выдвинувшим им обвинения в вооруженном выступлении против народа и государства, разрушении экономики и государственных институтов, а также в геноциде. Чаушеску были признаны виновными и приговорены к расстрелу.
Говорят, шедшая под конвоем Елена обратилась к солдатам:
— За что вы нас расстреливаете? Ведь я была вам матерью.
И получила справедливый ответ:
— Да что ты за мать, если убивала наших матерей!
В день вынесения приговора «дальновидный архитектор будущего страны» и «мать народа» были расстреляны выбранными из сотни желающих добровольцами.
А уже на следующий день — 26 декабря 1989 года — Декрет 770, причинивший немало горя румынам, был отменен. На этот момент в детских домах насчитывалось около 100 тысяч детей.
Родные дети Чаушеску — Валентин, Елена и Нику, которого Николае готовил себе в преемники, — выросшие «под крылышком» влиятельных родителей, обеспечивавших им доступные блага, в декабре 1989 года оказались под арестом.
Но уже в начале 1990-х они были освобождены, а в 2000-х им вернули часть конфискованного ранее имущества родителей.
Однако революция, гибель отца и матери, лишение прежнего статуса и черная метка детей диктатора стала слишком болезненным ударом. В 1996 году от вызванного злоупотреблениями цирроза не стало сорокапятилетнего Нику, в 2006 году — Елены.
Справиться со случившимся удалось лишь Валентину, который не интересовался политикой, предпочитая работу в Институте ядерной физики, и вел закрытый образ жизни, разделяя личное и общественное.
Времена меняются. Затягиваются старые раны. И сейчас уже многие румыны полагают, что в угаре революции с супругами Чаушеску поступили слишком жестоко.
Однако, как известно, история не терпит сослагательного наклонения: многие ошибки прошлого исправить невозможно. Ни для несчастных женщин, ни для давно повзрослевших детей, ни для самих Чаушеску. Прошлое остается в прошлом — такова жизнь.
