— Где моя кожа? — спросила она, глядя в зеркало. — Где мои губы, где мои глаза? Где моя молодость?
Спрятав вдруг ставшее ненавистным лицо в ладонях, Анна горько заплакала. Ей было еще не так много лет, хотелось жить, хотелось быть красивой!
Но все съели лагеря…
Семью Александра Васильевича Баркова, мещанина из города Кинешма, соседи за глаза называли прóклятой. Оно и понятно: супруга рожала Александру Васильевичу детей одного за другим, но все они умирали в раннем возрасте.
Лишь последнее, пятое дитя, — родившаяся 3 июля 1901 года доченька Анна, — хоть и была болезненной, зацепилась за эту жизнь, как хилое растение цепляется за каменную спину утеса. Зацепилась, стала расти, радуя родителей живостью ума и многочисленными талантами. Особенно девочка любила читать, и даже пробовала что-то сочинять.
В 1909 году восьмилетнюю Анечку приняли в гимназию в Иваново-Вознесенске. Для девочки из мещанского сословия — большое достижение. Чтобы дочь могла спокойно учиться, нужды не зная, отец отправился вместе с ней в Иваново-Вознесенск и устроился там на работу швейцаром.
В гимназии Анна впервые познакомилась с революционными идеями, и полностью их приняла. Дочь швейцара, испытавшего много притеснений и унижений, всей душой жаждала освобождения народа, равноправия, братства.
В возрасте шестнадцати лет Анна превратилась в высокую, стройную и довольно симпатичную девушку. Многие парни засматривались на гимназистку, а она мечтала стать поэтессой, как другая Анна — Анна Горенко, будущая Ахматова.
Гимназистка Баркова втайне от всех отправляла свои стихи в редакции газет и журналов под различными псевдонимами, но их отказывались печатать в силу незрелости. Впрочем, находились рецензенты, которые отмечали талант автора и советовали юной поэтессе продолжать.
Октябрьскую революцию семья Барковых встретила восторженно: казалось, сейчас начнется новая, светлая жизнь.
В 1918 году Анна устроилась в ивановскую газету «Рабочий край», возглавлял которую знаменитый революционер-большевик, писатель и литературный критик Александр Константинович Воронский.
Воронский стал литературным наставником 17-летней поэтессы, оказал на нее огромное влияние. Анна поняла, что ей не следуют подражать «дворянской поэзии» Ахматовой, нужно искать свой путь. Девушка сменила изящное пальто на спецовку, стала нарочито-грубоватой. В ее творчестве стали преобладать революционные мотивы.
В «Рабочем крае» состоялась первая публикация стихов Барковой. Вскоре несколько подборок вышло в московских журналах. Анна предпочла скрыться под псевдонимом «Калика Перехожая», но это не спасло ее от суровой критики. Впоследствии поэтесса вспоминала:
«Пролеткультовцы приняли в штыки мои стихи… Все обвинения свалились на мою голову: мистицизм, эстетизм, индивидуализм, полнейшая чуждость пролетарской идеологии и, разумеется, „пролетарской” поэзии. В защиту мою выступил только покойный Борис Пастернак».
Тем не менее, Баркову заметили. Ее стихи стали все чаще появляться в печати, а в 1922 году первый нарком просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский лично пригласил Анну в Москву и принял ее на работу в качестве второго секретаря.
Луначарский поспособствовал и изданию первой книги Барковой. Сборник «Женщины», снабженный восторженным предисловием Луначарского, стал единственным прижизненным изданием стихов Анны.
Книга «Женщины» стала весьма популярной. Стихи Барковой читали на поэтических вечерах, на улицах — это была настоящая слава. Критики называли Анну «Ахматовой в спецовке» или «пролетарской Ахматовой». О большем признании в те годы поэтесса не могла и мечтать.
Стихи Барковой, пожалуй, впервые в советской поэзии, показали так называемую «новую женщину», «сражающуюся женщину», женщину, на равных с мужчинами бьющуюся со «старым миром» за революционные и богоборческие идеалы.
Однако в рамках «пролетарского поэта» Анне уже было тесно, и вскоре ее поэзия снова начала дрейфовать от условного Маяковского в сторону Ахматовой.
С Луначарским у Анны по какой-то причине произошел конфликт, она ушла из секретариата наркомпроса и стала искать работу в московских газетах и издательствах.
В 1924 году Барковой удалость устроиться в газету «Правда», в которой она проработала пять лет. В 1931 году Анна была сотрудником редколлегии журналов «Ударник нефти» и «Голос кожевника».
Между тем, конфликт «пролетарской Ахматовой» с действительностью все углублялся — все меньше в ней становилось пролетарского и все больше Ахматовского. Изменились и стихи:
Пропитаны кровью и желчью
Наша жизнь и наши дела.
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дала.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца,
Не швыряем в ближнего камень-
Пробиваем пулей сердца.
А! Об этом думать не надо?
Не надо — ну так изволь:
Подай мне всеобщую радость
На блюде, как хлеб и соль.
Публиковать Анну перестали, она стала испытывать большие проблемы с поиском работы. В редакциях, издательствах, в литературных организациях от нее отмахивались как черт от ладана.
Противоречия мятежной, идеалистически настроенной Анны и советской власти все углублялись. При этом, поэтесса была остра на язык и осторожностью не отличалась. В декабре 1934 года некий знакомый Анны отправил на нее донос в НКВД:
«В беседах неоднократно рассказывала анекдоты антисоветского содержания; говорила, что при советской власти, вследствие отсутствия свободы слова и цензуры, более жесткой, чем при царском режиме, писателям нет возможности развернуть творческие силы,
а после убийства Кирова оправдывала террор оппозиционеров, вынужденных прибегнуть к этому из-за отчаяния ввиду лишения их возможностей осуществлять свои идеи…».
25 декабря Анна Баркова была арестована. После непродолжительного следствия, полностью подтвердившего вину поэтессы, Баркова была приговорена Особым совещанием при НКВД СССР к шести годам исправительно-трудовых лагерей.
Анна была поражена наказанием и написала наркому Генриху Ягоде:
«В силу моего болезненного состояния и моей полной беспомощности в практической жизни наказание в виде ссылки, напр., будет для меня медленной смертью. Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания.
Жить, имея за плечами 58 статью и тяжкое обвинение в контрреволюционной деятельности, слишком тяжело. Спокойно работать и вернуться к своей профессии писателя, что было для меня самым важным делом в жизни, будет невозможно».
Но выполнять просьбу Анны о смертной казни никто не стал. Женщина была отправлена в печально известный Карлаг (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь). Через пять лет, в декабре 1939 года, поэтесса была досрочно освобождена.
Вернувшись в Москву, Анна Баркова, всегда считавшая себя красавицей, была шокирована случившимися с ней разительными переменами: вместо цветущей молодой женщины из зеркала на нее смотрела 38-летняя старуха.
Баркову отправили в Калугу под административный арест. Здесь она трудилась уборщицей, ночным сторожем, бухгалтером. Из знакомых помощь поэтессе оказывал только Борис Пастернак.
В Калуге Анну застала Великая Отечественная война. Баркова некоторое время жила в немецкой оккупации, что аукнулось ей в декабре 1941 года после освобождения города. Поэтессу снова арестовали, совершенно напрасно заподозрив в работе на немцев в качестве так называемой «горизонтальной сотрудницы». Вот как Баркова вспоминала об этом страшном эпизоде своей жизни:
На свободе Баркова пробыла недолго. 27 ноября 1947 года к ней снова пришли. Донос написала женщина, у которой Анна снимала квартиру. Показания заявительницы подтвердили ее дочь и знакомая.
Обвинения были все те же: Баркова «враждебно относилась к социалистическому строю», «клеветала на советскую власть», «говорила, что в СССР отсутствует свобода слова». Однако на этот раз к обвинениям добавилось и «нелестно отзывалась о Сталине».
Наказание на этот раз было еще строже: 16 февраля 1948 года Калужский областной суд постановил отправить Баркову в лагеря на десять лет с последующим поражением в правах на пять лет. Отбывать наказание ей предстояло в спецрежимном лагере в поселке Абезь Республики Коми:
«Ни шить, ни вязать, ни вышивать, ни смеяться, ни плакать, ни отойти на 10 метров от барака — за всё полагается карцер. Нас пытались превратить в идиотов, автоматов. Некоторые сходили с ума. Я отделалась неизлечимыми болезнями и навсегда испорченной нервной системой».
Если из Карлага Анна не отправляла просьб о помиловании, то из Абезьского лагеря она регулярно писала в Москву, просила дать ей свободу.
В 1957 году Баркова была освобождена и на протяжении некоторого времени жила под административным наблюдением в поселке Штеровка неподалеку от Луганска.
Сталин умер четыре года назад, в стране началась хрущевская «оттепель», однако 13 ноября 1957 года Анна Баркова снова была арестована за антисоветскую агитацию:
«Баркова не отказалась от своих антисоветских убеждений, осталась на враждебных позициях и является автором ряда рукописей злобного антисоветского содержания».
Луганский областной суд повторил приговор Калужского суда: 10 лет лагерей, пять лет поражения в правах.
И снова Анна Баркова отправилась в заключение. На этот раз ее ждали Сиблаг, затем — Озерлаг, наконец — Дубравлаг.
Лишь 15 мая 1965 года постановлением Пленума Верховного суда УССР приговор Барковой был отменен за недоказанностью.
Поэтесса, превратившаяся в сгорбленную, сухонькую старушку, отправилась в Москву, где Александр Трифонович Твардовский помог ей получить комнату в коммунальной квартире и выхлопотал небольшую пенсию.
Немногочисленным оставшимся в живых знакомым Анна Александровна говорила: «Меня съели лагеря. И молодость мою, и красоту, и здоровье. И семью, и материнство так и не случившиеся. Талант только остался».
И вплоть до последних дней она продолжала писать стихи:
В переулке арбатском кривом
Очень тёмный и дряхлый дом
Спешил прохожим угрюмо признаться:
«Здесь дедушка русской авиации».
А я бабушка чья?
Пролетарская поэзия внучка моя
—Раньше бабушки внучка скончалась
—Какая жалость!
29 апреля 1976 года в своей квартире в Москве поэтесса Анна Александровна Баркова скончалась в возрасте 75 лет. Перед смертью она попросила отпеть ее в храме, «как отца и матушку». Воля поэтессы была исполнена: отпевание состоялось в храме Николая Чудотворца в Хамовниках.
