22 июня народной артистке России Светлане Крючковой – 74.
Однажды на двери гримерки Светланы Крючковой в питерском БДТ кто-то написал слово «сука». Актриса искренне недоумевала: за что? Георгий Товстоногов объяснил: «Вы получаете главные роли и прекрасно их играете. И хотите, чтобы вас за это любили?»
У Светланы Николаевны – заслуженно суперуспешная карьера, яркие образы в кино, мощные работы в театре, она до сих пор востребована на всех фронтах творчества, любима зрителями. За плечами бурная личная жизнь – три брака, два рыжих (в ее породу!) сына-музыканта.
При этом в ее жизни терний, экстрима и трагедий хватило бы, пожалуй, на десятерых. Актриса пережила несколько страшных операций, клиническую смерть. Трижды возвращалась с того света! В конце 2015 года врачи вынесли еще один страшный диагноз: онкология. Но это не остановило этот «вечный двигатель».
«Мне некогда болеть», — только и сказала тогда Крючкова, скупо отвечая на вопросы о здоровье. И снова неизменно выходила на сцену и в кадр, как ни в чем не бывало. «Главное в работе — профессионализм!», — гласит один из ее главных законов еще со времен школы-студии МХАТ.
ОТЕЦ СПАС МАМУ ОТ ЛАГЕРЕЙ
— Светлана Николаевна, ваши родители воевали в Великую Отечественную и познакомились на фронте. Рассказывали, как это произошло?
— Невероятно романтическая история была у моих родителей. Моя мама любила другого человека. У нее даже татуировка была на руке — «Миша». Миша потом погиб…
Она сама в 17 лет пошла на фронт, служила в штабе фронта. И сражалась, судя по всему, героически. Несколько лет назад мне на Лубянке выдали подлинник ее наградного листа: ее наградили медалью «За Отвагу», которую, понятное дело, просто так не дают…
Там ее встретил и полюбил папа. Так вот в один «прекрасный» момент, когда нависла угроза над мамой, он, майор СМЕРШа, серьезный человек, посадил ее на коня, как в сказке, и просто увез. Спас!
— Что ей грозило?
— Вероятно, хотели посадить, как многих в то время. Но до конца войны они были в действующей армии, принимали участие в Ясско-Кишиневской операции, потом вернулись в Кишинев. Там я и родилась.
— Ваш отец после войны работал следователем КГБ. Вы ходили – «страшно» сказать — в детский сад КГБ. Интересно, во что вы там играли?
— Вы такой смешной человек… Уж точно не в шпионов! Играли в то, во что играют все дети: «Маленькой елочке холодно зимой…» Правда, тогда мы учили немножко другие стихи.
Как-то я прочла Никите Сергеевичу Михалкову одно стихотворение, которое мы учили в детском саду, и он его взял в фильм «Утомленные солнцем». Помните, пионеры там сидят, ножками болтают и читают:
«Я на вишенке сижу,
Не могу накушаться.
Дядя Сталин говорит:
«Надо маму слушаться».
Да, я ходила в детский садик КГБ, была приписана к поликлинике КГБ — карточка до сих пор у меня хранится. Но у нас все было абсолютно как у всех советских детей. Правда, двор у нас в Кишиневе был совершенно чудесный, уникальный.
— Уникальный чем?
— Мы жили в маленьком закрытом дворике в одноэтажном доме, где комнаты шли анфиладой. Входишь — ворота, арка. Наш двор был очень интернациональный: одна украинская семья, четыре русские, семь — еврейских…
Самое интересное, что весь мой двор теперь живет в Израиле! Там всю русскую эмиграцию называют «ЧК» — Черновицы-Кишинев. Однажды я туда приехала, и тут же, не успела войти в гостиницу, как посыпались звонки. Звонили те самые девочки, с кем я выросла в одном дворе. Там и учителя мои, и врачи, оказалось масса знакомых…
Мы жили все очень дружно. Да и время было другое какое-то. Недавно закончилась война. Люди были добрее, еще хорошо помнили горе — нам не зря говорили «только бы не было войны». Не делились – ты вот русский, а ты — еврей. Помню, дядя Бука, Абрам Вертгейм, купил теннисный стол. Купил своим детям, но с утра до вечера в настольный теннис играл весь двор.
Позже дядя Бука купил телевизор «КВН» с линзой. И поставил его на окно, но не к себе в дом экраном, а экраном во двор. Мы брали стулья, садились и смотрели телевизор всем двором. Дети вместе все играли — в казаков-разбойников, бегали по крышам – бабушка нас гоняла, потому что мы по крыше покрытого толью сарая бегали и без конца эту крышу ломали…
У нас там даже был театр свой — мы делали какие-то спектакли и показывали их соседским ребятам. Даже выпускали дворовую стенгазету. Детство у меня было замечательное!
Дни рождения, все праздники отмечались всем двором, часто гости собирались у нас за большим столом, мама брала семиструнную гитару и пела. Мама прекрасно танцевала, была веселая, заводная.
— Это правда, что ее солисткой в хор Пятницкого приглашали, но она отказалась?
— Ее папа не отпустил. Ревновал.
— Свою первую детскую роль помните?
— Не помню, что я играла во дворе. А вот в школе я записалась в кружок, где ставили кукольные спектакли. Когда распределяли роли для сказки «Репка», у девочки, которая играла Жучку, не получалось лаять.
Я как гавкнула! Руководитель кружка обрадовалась: «Вот! Ты и будешь Жучкой». То есть, как я теперь понимаю, я эту девочку «подсидела». (Смеется.)
А еще папа в детстве всегда ставил меня при гостях на стул, и я читала стихи, я их знала множество. Правда, я тогда их читала не потому, что мне так хотелось, а потому что ослушаться его было невозможно. Таким образом папа, который потом был категорически против моей профессии, того не ведая, сам меня туда подталкивал вот этими чтениями.
ВО МХАТ С ПОМОЩЬЮ… ТОПОРА
— После школы вы собирались поступать на филфак Кишиневского университета. Как получилось, что в итоге стали поступать в московский театральный?
— Да случайно! Поскольку до экзаменов было еще больше месяца, папа, который считал, что каждая советская школьница должна обязательно побывать в Москве, сделал мне подарок – послал меня в столицу нашей родины.
И я поехала в Москву как на экскурсию. Но случайно оказалась около Щепкинского училища и как-то меня туда затянуло. В тот год конкурс был невероятный — 240 человек на место. Тем не менее, я успешно прошла три тура.
А на четвертом, когда оставалось два человека на одно место, срезалась. В тот момент я подумала: если я обошла такое количество людей, значит, что-то же во мне есть?!
Вернулась в Кишинев, поступала на филфак (папа настоял!), где уже не я срезалась, а меня… Между прочим, любопытная история!
— ?!
— Поскольку в Молдавии всегда была национальная политика сложная, на город Кишинев было всего четыре места для русских, и все они естественно были забиты «блатными». После трех пятерок мне, чтобы поступить, достаточна была хотя бы тройка по английскому, который я неплохо знала.
Но мне, не слушая, поставили двойку. Папа пытался добиться правды, писал в Москву, Москва отправила документы на рассмотрение комиссии обратно в Кишинев…
Я очень хорошо запомнила вот какой момент. Мой папа был человек жесткий, я его боялась очень сильно и долго. Когда заседала комиссия, он просил только одного: просто чтобы меня еще раз проэкзаменовали. Но они отказали. И папа… заплакал. У меня буквально вырвалось: «Не смей плакать перед этой сволочью. Пойдем отсюда!»
— Ничего себе! Не каждая советская комсомолка решилась бы в те годы сказать чиновникам в лицо такую фразу.
— Так нас же, советских школьников, они сами учили, что правду надо говорить в глаза, не врать. Нас не учили делать поправки на двойную-тройную мораль. Значит, я была хорошая ученица! Я им очень благодарна, что они тогда меня не взяли.
На следующий год я опять поехала в Москву и снова в последнем туре провалилась. На этот раз я решила остаться на любой черновой работе, пока не поступлю. Несмотря то, что папа сказал: «Если пойдешь в артистки – прокляну!»
— Где же вы жили?
— Какое-то время мне просто негде было жить. Меня на вокзалах арестовывали, забирали в милицию… А я была девочка – во всех смыслах этого слова. Я не понимала, чего милиционеры хотят, что я такого сделала.
Мне было нужно просто переночевать, я там на скамеечке тихонечко сидела, никому не мешала, а они, вероятно, подозревали меня в том, чем сейчас занимаются наши молодые барышни, приехавшие из провинции. А мне даже в голову такое прийти не могло.
Я запомнила на всю жизнь свое внутреннее состояние, когда утром я не знала, где я буду ночевать. Это ужасно! Я вообще была очень неопытная, конечно, потому что все-таки жила с мамой, папой, с бабушкой…
В ломбарде закладывала вещи – туфли новые, шубу какую-никакую. А потом, чтобы выкупить, устроилась слесарем-сборщиком на завод ЗИЛ.
У меня была очень тяжелая физическая работа, и я не выдержала. Нужно было таскать огромные подносы с подшипниками, наполненными маслом, собирать карданные валы – притом исключительно ночью. И спали мы тут же в красном уголке на заводе, здание все тряслось, 30 человек в комнате – кто разговаривает, кто спит, кто читает.
Мне это оказалось не по здоровью. Зато теперь я знаю, что такое ощущение чужого дома и бездомности, что такое голод, когда по нескольку дней нечего есть. Я знаю, что такое человеческая жестокость и людская доброта.
Я тогда на заводе чуть не загнулась физически, и мне ничего не оставалось, как снова вернуться домой. А на третий год я поступила в Школу-студию МХАТ.
— Откуда такая одержимость?
— Однозначно трудно объяснить, но моя одержимость была просто сумасшедшей. Вот пример: в день решающего тура (а я жила тогда в коммуналке у знакомой девочки) мы вдруг с ужасом обнаружили, что соседи закрыли дверь на все замки, а ключей у нас не было.
Видимо, им не нравилось, что я живу на их территории, хотя я была тише воды, ниже травы. Мы с огромным трудом нашли топор (!) и эту дверь выломали – другого выхода не было. Помню, я еле-еле успела. А так могли подумать, что я поступила в другой театральный и вычеркнуть из списков.
«БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА» СВЕТЛАНЫ КРЮЧКОВОЙ
— Вашим дебютом стала роль Нелли Ледневой в ныне культовой ленте «Большая перемена». Чем запомнились съемки?
— Режиссер Алексей Коренев пригласил меня на пробы учительницы Светланы Афанасьевны, которую сыграла потом другая актриса. А ее «мужа Ганжу» играл Александр Збруев. Задача была очень простая: «Ганжа» должен был меня втаскивать в комнату, а я любым способом помешать ему. А как?
Стипендия — 28 рублей, мы бегали в закусочную и ели бесплатный хлеб с горчицей и солью, в школе-студии занимались с девяти утра до одиннадцати вечера, а ночью изучали систему Гратовского и ставили Камю… В общем, не спали, были дохлые, еле ноги волочили, а Збруев был известный, «навитаминенный» артист.
В общем, когда он меня потащил, я поняла, что массой его не возьму. В этот момент я укусила его за палец — потекла кровь, и режиссер сказал: «Спасибо». Я разревелась, подумала, что что-то не так сделала, и пошла домой.
Не успела зайти в квартиру, как раздался звонок ассистента режиссера: Алексей Александрович берет меня в фильм, только предлагает мне роль Нелли Ледневой.
Так в моей жизни на самом деле произошла большая перемена: 30 апреля 1973 года я легла спать никому не известной студенткой четвертого курса, а 1 мая проснулась знаменитой на всю страну актрисой.
— Жизнь стала легче?
— Конечно! Еще Олег Янковский в свое время сказал фразу, а я запомнила: «У нас в стране надо быть либо очень богатым, либо очень знаменитым». Это — чистая правда! Богатой я никогда не была. А знаменитой… есть немножко.
*
*
«ГЕНИАЛЬНЫЙ» МУЖ СЧИТАЛ С МЕНЯ БЕДАРНОЙ И СТРАШНОЙ»
— Светлана Николаевна, ошибок, свойственных молодости, много натворили?
— Много. Я же была наивная фантазерка! Начитавшись в детстве книг, сама себе придумала, что любовь должна быть одна на всю жизнь, идеальная. Встретила – и… Или он, или — смерть. И в этом заблуждении я долго находилась. Была влюбчивая, легкомысленная, необязательная. То мне этот кажется замечательным, то другой распрекрасным…
Первый мой муж учился на 4 курсе, я — на первом. Он говорил, что я страшная, как печка, и бездарная. Есть такой разряд людей, которые любят говорить гадости и обижать, чтобы человек потерял веру в себя и никуда не ушел, уверенный в том, что он никому не нужен.
— А сам он был — гений?
— Он так считал. И я так считала тоже, конечно. Он был уверен, что будет великим писателем, а мое дело – стирать ему рубашки и подавать ему чай… Мы через четыре года разошлись. Ошибка молодости!
— Ради следующей «идеальной» любви вы бросили Москву, МХАТ и уехали в Ленинград…
— Где не было, между прочим, ни жилья, ни работы. Я уехала в никуда! К человеку просто. Это случай, что через три месяца меня пригласил в БДТ Товстоногов.
На всю жизнь запомнила реакцию Олега Ефремова, когда я позвонила и сказала, что ухожу из МХАТа. Слышу в ответ: «Ты с ума сошла!» Я продолжаю: мол, выхожу замуж. В трубке звучит гневный вопрос: «Замуж? За кого?»
Отвечаю: «За Векслера». Долгая пауза, затем голос Ефремова: «За Векслера? Выходи!» Олег Николаевич снимался у Юры в фильме «Здравствуй и прощай!» и знал его прекрасно.
*
Кстати, наш роман разворачивался во время съемок фильма «Старший сын», который Юра снял, на мой взгляд, просто грандиозно – там каждый кадр имеет право быть размещен как полноценная картина, допустим, в Русском музее.
На пробах я увидела рыжего, лопоухого, веснушчатого оператора, к тому же ниже меня ростом. Бах – и все! Влюбилась насмерть. Мне было 25 лет. Ему – 35. Все-таки браки совершаются на небесах!
— Что в нем было такого особенного, чтобы вот так резко все бросить?
— Талант. Векслер необыкновенно умный был человек, очень образованный, прекрасно рисовал, великолепно разбирался в мировой живописи. Блатные песни знал, вообще был нетрадиционный еврей, прямо скажем.
Водку пил, матерился, даже по фене ботал по полной программе. (Смеется.) И был гениальным оператором. Это он снял «Утиную охоту», «Зимнюю вишню», сериал о Шерлоке Холмсе.
— У вас были потрясающие партнеры в кино и на сцене и – ни одного романа с коллегами. Почему?
— Да, да, как-то так сложилось… Нельзя говорить, что актеры плохие, что они не мужчины. Они такие же разные, как все мы. Вот, например, третий мой муж, Саша, как Джек Лондон – у него 150 профессий, но он реальный, приземленный.
Музыкант по образованию, работал матросом рыболовецкого флота, барменом-буфетчиком, реставратором музыкальных духовых инструментов. У него столько строительных специальностей — сварщик, паркетчик, кафель кладет, стены, крышу делает – он очень рукастый.
И это при том, что он значительно моложе меня. Если назвать возраст и задуматься, то, не знаю, всякая ли женщина решилась бы. А я над этим не задумывалась — я сразу родила ему ребенка. Когда мы познакомились, мне было 39 лет. Тогда я думала, что после расставания с Векслером моя личная жизнь – кончена.
— Почему в загсе Центрального района Петербурга на вас заведено «юмористическое досье»?
— Дело в том, что я никогда не любила официально оформлять свои взаимоотношения с мужчинами. С Юрием Векслером мы расписались, когда я была беременна, а он только оклемался после инфаркта. У нас было написано в заявлении: «Просим ускорить брак в связи с беременностью невесты».
Расписаться с Сашей нас вынудили врачи перед операцией, когда стоял вопрос о моей жизни и смерти буквально. Они мне сказали: «Вы, пожалуйста, свои дела оформите, потому что исход операции не известен».
Так что я расписывалась с мужчиной только в экстренных ситуациях. (Смеется.) На самом деле, если бы не имущественные дела, я бы этого никогда не делала. Считаю, что штамп обоюдно портит как мужчину, так и женщину.
— Вопрос жизни и смерти действительно стоял ребром?
— Солнышко, я уже три раза вернулась с того света! Перенесла кучу операций, две тяжелейшие черепно-мозговые травмы, инсульт, две пункции позвоночника. Мой младший ребенок Алекс жил без меня до трех лет, потому что когда ему было девять месяцев, я разбилась на машине.
Я была так изуродована, что боялась показаться ребенку на глаза и вообще долго была не в состоянии ходить.
В результате первое слово Саша-маленький сказал: «Папа!» Зато теперь я лучше всех знаю, что, если человек здоров — все остальное чепуха. А внешность, фигура? Женщина не может всю жизнь быть молодой. Время берет свое. Надо к этому стараться относиться философски, спокойно — в каждом возрасте свои прелести.
— Для вас какой главный плюс вашего возраста?
— Я уже хочу стабильности, покоя, хочу видеть и любить внуков своих.
*
*
«МОЙ «ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК» — ШКОЛА-СТУДИЯ МХАТ»
— У вас есть любимые роли?
— Я люблю очень Агафью Тихоновну из «Женитьбы». Играть неординарных людей всегда очень интересно, а у меня недостатка в характерных ролях, слава богу, никогда не было. Кого я только не играла: красавиц, уродин, цариц, сумасшедших… Я всю жизнь на сцене играла любовь.
Товстоногов все любовные сцены мне отдавал на откуп – на импровизацию. Только сидел – так (показывает, как жадно затягиваются сигаретами): пфф-ф, пфф-ф! И все – никаких замечаний.
— Многие не понимают: как Крючковой удаётся одинаково ярко играть и императриц, и простых русских баб с нелёгкой судьбой…» А вы понимаете?
— Я – понимаю! Это Школа-студия МХАТ. Это мои учителя, которые дали мне некий «ключ». Я не знаю, как этот «золотой ключик» выглядит, но он во мне уже есть. Даже будучи артисткой БДТ, я приезжала в Москву, и каждый раз старалась увидеться со своим мастером курса – с Василием Петровичем Марковым. Он был совершенно удивительный педагог и человек!
Потом в театре у меня тоже были чудесные учителя – я успела поработать во МХАТе с Ефремовым, Эфросом, Виктюком, Васильевым, в БДТ – с замечательным Сергеем Юрьевичем Юрским, затем – с Товстоноговым. Мне надо было просто слушать, слушаться их и много работать.
— Есть такие режиссеры, которые ночью позвонят, и вы помчитесь, сломя голову?
— Конечно! Поименно не буду перечислять, но помчусь как сумасшедшая. Даже не буду задавать вопросов. Я очень люблю режиссеров, которые сильнее, умнее меня. Того же Михалкова Никиту Сергеевича я всегда ощущала, как мужчину — «папу».
Я с ним рядом всегда чувствую себя маленькой девочкой. И я очень рада, что он за меня все знает, сам придумает, сам подскажет — я с ним обожаю работать.
*
*
Могу честно сказать: профессию киноактрисы я особенно остро освоила и ощутила на его фильме «Родня». Или помню, звонит мне Никита: «Будешь у меня девственницу играть?» (Речь шла о картине «Утомленные солнцем».)
А я ему: «Никита! Ты сошел с ума! Мне же сорок шесть лет, у меня уже было три мужа и двое детей…» А он мне в ответ: «Ничего-ничего. В тебе так много нежного и трепетного».
— Ходят слухи, что характер у вас — не сахарный. Режиссерам и партнерам с вами тяжело?
— Так говорят те, кто плохо меня знает, потому что я очень прямолинейная — говорю то, что думаю. «Отличница» у меня еще кличка. Всегда знаю свой текст, чужой. А если у меня что-то не получается, настаиваю, чтобы эту сцену прошли несколько раз. Так что только завистники распространяют слухи о моем «сложном» характере.
— Ваша гастрольная жизнь продолжается?
— Она очень бурная, несмотря ни на что. Спектакли в БДТ, читаю программу «Два века русской поэзии», сделала еще одну большую программу, посвященную 125-летию Мандельштама. Есть еще несколько масштабных проектов, подробности которых я пока разглашаю.
— И последний вопрос. Того, что вы испытали, хватит на десять жизней. Что помогло все это пережить, преодолеть?
— Никто, как Бог. Уверена, есть в этом какая-то божественная сила. Главное – самому не сдаваться.
