В начале семидесятых добропорядочные жители «мемориального» дома № 2 по Камергерскому переулку были не на шутку встревожены: в квартиру вдовы поэта Николая Асеева то и дело приезжала милиция.
Люди воспитанные и интеллигентные, соседи не устраивали на площадках птичий гвалт и ограничивались лишь разговорами вполголоса, но удивляться было чему: никто и подумать не мог, что статная старуха, сохранившая царственную посадку головы и следы былой красоты на аристократичном лице, угодит в подобный скандал.
Приветливая, улыбчивая, Ксения Михайловна всегда держалась обособленно: c соседями не сближалась, в гости никого не приглашала, чужим не открывала и могла захлопнуть дверь прямо перед носом любопытного собеседника, с которым только что мило раскланивалась у порога своей квартиры.
Однако странного посетителя, который то и дело наведывался к прославленной музе поэтов Серебряного века, не заметить было невозможно.
Молодой – лет около сорока – бородатый мужчина с всклокоченными волосами, неопрятный, замызганный, в мятой рубашке наизнанку и куче разномастного рваного тряпья, намотанного как попало, всегда явно нетрезвый, он ломился в двери с безумными глазами, остервенело и отчаянно крича: «Открывай! Открывай, старая ***ля***!»
Когда испуганные и рассерженные жильцы, потеряв терпение, вызывали стражей порядка, а те без долгих уговоров скручивали дебошира, Ксения Михайловна шла за ними чуть не плача и, заламывая руки, умоляла: «Товарищи милицьонэры, будьте с ним осторожней.
Он великий русский художник, пожалуйста, не делайте ему больно, берегите его руки!» А на сочувственные ахи, вздохи и искреннее недоумение «Ксения Михайловна, зачем вы его терпите, этого забулдыгу?!» спокойно и гордо отвечала: «Этот человек – мой любовник».
Пьяного скандалиста звали Анатолий Зверев, и он был обыкновенным гением.
Впрочем, Ксения Синякова-Асеева (Оксана, или Ксана, как называли её близкие) тоже была фигурой легендарной. «Синяковых пять сестёр, – писала Лиля Брик. – Каждая из них по-своему красива. Жили они раньше в Харькове, отец у них был черносотенец, а мать человек передовой и безбожница.
Дочери бродили по лесу в хитонах, с распущенными волосами и своей независимостью и эксцентричностью смущали всю округу. Все пятеро были умны и талантливы. В их доме родился футуризм. Во всех них поочерёдно был влюблён Хлебников, в Надю – Пастернак, в Марию – Бурлюк, на Оксане женился Асеев».
Красота сестёр была воспета многократно. Ведь это об Оксане Велимир Хлебников вдохновенно писал в поэме «Синие оковы»: «И жемчуг северной Печоры /Таили ясных глаз озёра…»
Открытый и гостеприимный дом Синяковых, а также их дача Красная Поляна вблизи Харькова стали центром притяжения для талантливой молодёжи. Кубисты, футуристы, авангардисты и бунтари всех мастей увлечённо спорили, размахивая руками, обменивались идеями и мечтали о славе.
Сёстры – хохотуньи, выдумщицы, большие оригиналки и затейницы – составляли ядро этого мирка. Частым гостем Синяковых был Владимир Маяковский, весь в чёрном: в чёрном плаще, чёрной шляпе и с огромной розой в петлице, страшно застенчивый и неловкий. Он безумно влюбился в старшую Зинаиду, но чувство оказалось безответным.
Любовь к младшей, Вере, тоже не встретила взаимности. «И сколько я ни знаю женщин, никакой удачи у него не было… Маяковский ведь очень красивый был, мужественный, и в чем дело – непонятно», – вспоминала Мария Синякова.
*
Скромный и очень вежливый Николай Асеев не мог соперничать в оригинальности и томном лоске с высокомерным красавцем Хлебниковым или статным Пастернаком, в котором чувствовалась внутренняя сила и скрытая страстность, однако именно он покорил сердце Ксаны – стройной, грациозной голубоглазой богини с длинными вьющимися белокурыми косами.
«Войдя в гостиную, увидела какого-то незнакомого мне молодого человека. Он был в сером костюме, гладко причёсан, бледный, голубоглазый. И такой вежливый, что мне показалось, будто бы он подошел ко мне на цыпочках!
Я спросила его: «Как вы сюда попали?» Он ответил, что приехал из Курска для поступления в Харьковский университет на филологический факультет. Случайно узнав, что в нашей семье очень любят искусство, он осмелился навестить нас. И добавил, что его зовут Николай Асеев».
Супруги прожили в счастливом союзе почти полвека – до смерти поэта. Николай Николаевич обожал и боготворил жену, именно ей посвящены его лучшие стихотворения, включая одно из самых известных:
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя – сушь,
Мне и в жару без тебя – стыть,
Мне без тебя и Москва — глушь.
Мне без тебя каждый час – с год,
Если бы время мельчить, дробя;
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Я ничего не хочу знать –
Слабость друзей, силу врагов;
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов.
Ксения Михайловна трогательно и преданно заботилась о муже, который страдал от астмы, а в последние годы – от туберкулёза, поддерживала его во всех начинаниях; овдовев в 1963 году и оставшись одна в квартире в Камергерском, вела тихую уединённую жизнь, занималась литературным наследием Николая Асеева и общалась только с сёстрами – оставшимися в живых на тот момент Марией, Надеждой и Верой.
Пока в её жизнь не ворвался Зверь. Именно так друзья и коллеги называли художника-авангардиста Анатолия Зверева, который был известен не только своим ярким талантом, но и буйным нравом. «Настоящее искусство должно быть свободным, хотя это и очень трудно, потому что жизнь скованна», – говорил Зверев.
Жизнь богемного чудака – бездомного, бесприютного и вечно страдающего от безденежья – была его осознанным выбором. Ночевал где придётся, носил что дадут, спал, укрываясь газетами, и рисовал – так же страстно, экспрессивно, бешено, как и жил.
Рисовал всем, что попадётся под руку, включая бритвенные помазки, кухонные ножи и собственные пальцы, яростно бросал мазки на бумагу или холст, забрызгивая краской стены и обои в квартирах своих моделей; напивался до белых зайцев, за бесценок или бутылку водки отдавал картины, которые впоследствии продавались на аукционах за огромные деньги.
Несмотря на маргинальный образ жизни и отсутствие официального признания, Зверев был в художественных кругах фигурой весьма известной. Он считался самым модным портретистом Москвы, его полотна покупали, за ним «гонялись», мечтали позировать, невзирая на сложный, абсолютно неуправляемый характер, и называли «русским ван Гогом».
*
*
На смену квартирным выставкам начала 60-х пришёл первый зарубежный вернисаж в парижской галерее «Motte» в 1965. Ещё прежде, в 1959, репродукции картин Анатолия Зверева поместил на своих разворотах американский новостной журнал «Life», а в 1961 году его акварели приобрёл Нью-Йоркский музей современного искусства.
Зверева активно поддерживает и пропагандирует крупнейший советский коллекционер русского авангарда Георгий Костаки; он выставляется в Лондоне, Брюсселе, Вене, Копенгагене, Нью-Йорке.
Иногда в руках этого юродивого от искусства оказывались очень большие деньги – ведь его картины продавались в крупнейшие частные собрания коллекционеров из Франции, Германии, Швейцарии, – однако в мгновение ока всё уходило сквозь пальцы. Анатолий был большой мастак одаривать, кормить, поить всех желающих, а остальное пропивал.
В доме Ксении Михайловны Зверев появился случайно. По воспоминаниям соседки по дому Натальи Александровны Арской, компания подвыпивших друзей, среди которых был и Анатолий, проходил мимо дома Асеевой.
*
Зверев поскользнулся, подвернув ногу, и тут кто-то вспомнил, что неподалёку в писательском доме живёт «добрая душа» Ксения Михайловна Асеева. Бедолагу привели к ней, заверив, что заберут на следующий день, однако никто не явился ни через день, ни через два, ни через три.
От его выходок, нецензурной лексики и постоянных требований выпивки старушка буквально взвыла, а Зверев чувствовал себя как дома и никуда не собирался уходить. К тому же экстравагантный художник… влюбился.
Общепринятые нормы никогда его не волновали, вот и теперь для Зверева не имело значения, что муза старше на 39 лет, а точнее – на целую жизнь.
«Её неотразимое обаяние не поддавалось времени, она зажгла в сердце Зверева самую безумную любовь. Он страдал, ревновал, устраивал грандиозные погромы в элитной квартире соратника Маяковского (имеется в виду Николай Асеев – прим. автора), вышвыривая тома всех советских классиков в окно», –вспоминали современники.
При этом Ксения Михайловна обращалась к своему неистовому рыцарю «Анатоль», а он называл её «старухой» – впрочем, как и всех знакомых женщин.
«Конечно, у вашего поколения это считается нормальным, но я действительно женщина преклонных лет!», – переживала Асеева, рассказывая об этом знакомой, но после со смехом делилась: «Только что звонил Анатоль и спросил: «Старик, ты не одолжишь мне рубля три на пиво?»
К памяти предшественника Зверев ревновал неистово, дико, особенно же вышел из себя, когда на стене дома в Камергерском появилась мемориальная доска поэта Николая Асеева, и начал строить планы по её уничтожению. Однажды запер Ксению Михайловну в ванной почти на сутки.
Он ругался, распускал руки, устраивал, как истинный артист, демонстративные дебоши и однажды даже поджёг дверь, а когда Ксения Михайловна, устав от скандалов, выгоняла своего «Анатоля» или попросту не открывала ему, уходил спать на чердачную лестницу, свернувшись калачиком и подложив под голову этюдник.
*
*
Но каждый раз, когда Зверев возвращался – потрёпанный, оборванный, притихший – Ксения Михайловна принимала и нежно выхаживала его, как когда-то мужа.
А Анатолий рисовал её снова и снова, и на рисунках, эскизах, полотнах старая женщина представлялась юной, нежной, прекрасной – такой, как была много лет назад. Такой, какой видели её любящие глаза. Восставали из небытия тени прошлого, оживал Серебряный век.
«Она для меня как Богородица, и мать, и жена, и дочь», – говорил художник.
Ксения Михайловна Асеева умерла 31 мая 1985 года в возрасте 92 лет. Анатолий попросил оставить его одного у гроба и в последний раз нарисовал портрет любимой, а потом смиренно отстоял все церковные заупокойные службы.
*
Зверев ушёл вслед за ней через полтора года – в декабре 1986, ему было 55. Обстоятельства смерти так и остались невыясненными: художник Сергей Пахомов утверждает, что Анатолий «умер от того, что не смог приобрести спиртного на опохмелку», поскольку в Москве того времени ввиду активной антиалкогольной компании купить бутылку водки было проблематично.
По словам близкой подруги Натальи Шмельковой он скончался от инсульта в крошечной материнской квартире в Свиблово – месте, которое очень не любил, называл «Гиблово» и упомянул в одном из нежных стихотворений, обращённых к Ксении Асеевой:
Здравствуй, солнышко, мой свет,
Голубая с тенью,
У любви один ответ –
Здравствуй, Ксения.
Здравствуй, розочка и цвет,
Незабудка милая.
Мой всегда тебе совет
Взять меня из Свиблова.
Художественное наследие Анатолия Зверева насчитывает более 30000 работ. А также сотни тетрадей со стихами, посвящёнными Музе – Ксении Асеевой.
Личный архив Ксении Михайловны хранится ныне Государственном архиве литературы и искусства.
«Каждое прикосновение его кисти священно. Художник подобного масштаба рождается раз в сто лет», – сказал об Анатолии Звереве живописец-авангардист Роберт Фальк.
*
*
*
*
*
*
ПЯТЬ СЕСТЁР
О музах сохраняются предания,
но музыка, и живопись, и стих –
все эти наши радости недавние –
происходили явно не от них.
Мне пять сестёр знакомы были издавна:
ни с чьим ни взгляд, ни вкус не схожи в них;
их жизнь передо мною перелистана,
как гордости и верности дневник.
Они прошли, безвкусью не покорствуя,
босыми меж провалов и меж ям,
не упрекая жизнь за корку чёрствую,
верны своим погибнувшим друзьям.
Я знал их с детства сильными и свежими:
глаза сияли, губы звали смех;
года прошли – они остались прежними,
прекрасно непохожими на всех.
Я каждый день, проснувшись, долго думаю
при утреннем рассыпчатом огне,
как должен я любить тебя, звезду мою,
упавшую в объятия ко мне!
Николай Асеев, 1956
