Чумазая девчушка лет семи зябко куталась в грязную потрепанную шаль, но это едва ли помогало: дыры на покрывале были столь огромны, что едва ли могли прикрыть тощие плечики ребенка. Уже смеркалось, и метель гуляла все пуще.
«Если не найду ночлег, замёрзну насмерть», — подумала девочка, но настоящего страха перед смертью она не испытывала: иной раз ей казалось, что все будет лучше, чем влачить такое жалкое существование. Впереди показались силуэты построек, и девочка ускорила шаг.
Добравшись, она робко постучала в дверь избы. «Кого ещё принесло в такую непогоду?» — Раздался гневный голос, и на озябшего ребенка дохнуло теплом из открывшейся двери. «Ах, это ты, негодная! Что пришла?! Сегодня не мой черед тебя кормить!» — Увидев её, вскричала женщина. «Хозяин на меня осерчал, что его малыш, за которым я смотрела, заплакал, и из дома выставил.
Пустите, Христа Ради, в хлев переночевать!»- Тихо проговорила девочка в ответ, сдерживая горькие слезы. Крестьянка перед ней грозно подбоченилась. Но только пришедшая решила, что и тут ее ждёт неудача, как женщина проворчала: «Ладно, иди к козам, завтра с утра поможешь мне все прибрать». Ее гостья обрадованно закивала: что ж, сегодня она не замерзнет совсем.
На крестьянской Руси за каждым членом общины была закреплена определенная социальная роль. Человека, выходящего своим поведением или происхождением за установленные рамки, считали изгоем, сторонились, а порой и безвинно оскорбляли. Особое место в этой иерархии занимали «ничейные дети».
Издревле отношение к сиротам на Руси было весьма неоднозначным: с одной стороны, они считались посредниками между людьми и Богом, поэтому отказывать им в помощи было делом нехристианским, а с другой — подчас в семье тяжело и своих детей прокормить, куда уж тут следить за чужими.
В Киевской Руси заботы о беспризорниках возлагались на плечи церковников. Детей, потерявших родителей, брали под свою опеку монастыри, в которых малыши получали достойное религиозное воспитание и в большинстве случаев оставались в обители. Иногда детей продавали в кабальное холопство или брали в услужение зажиточные люди.
В крестьянском обществе после смерти родителей опекунами ребенка чаще всего становились его ближайшие родственники, они же получали доступ к имуществу несовершеннолетнего. Поначалу, обязанностей опекун не имел и мог распоряжаться добром так, как считал нужным, поэтому нередки были случаи, когда собственность ребенка «расхищалась корыстолюбивыми воспитателями в свою пользу».
Только в середине 19 века для опекунов попытались установить правила. Так, по достижении детьми совершеннолетия все родительское имущество должно было быть им возвращено. Себе опекун мог оставить только «излишки», то есть, урожай с полей или приплод скота. Если сирота никаким имуществом не обладала, то на пропитание собирали «всем миром».
Разумеется, за тем, как именно родственники обращались с навязанными «лишними ртами», никто не следил, крестьянское общество не предполагало института опеки. Зачастую сироты выполняли в доме самую черную работу, а взамен получали лишь упрёки да объедки с хозяйского стола.
Если же родственников у сироты не было или они по каким-то причинам не могли или не желали взять ее на воспитание, то над ребенком устанавливалось «подворное кормление». Это означало, что до 12 лет надзор был поделён между всеми жителями деревни. Сирота ходила по очереди от двора к двору и получала то, что давали ей из жалости.
Обычно судьба таких детей складывалась трагически: они подвергались бесконечным унижениям, голодали и не получали достаточного ухода. Стоит ли удивляться, что те, кому удавалось пережить сложное детство, вырастали людьми «пропащими», рано ступая на скользкую дорожку?
Так, в материалах «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева упоминалась история мальчика Филатки, которого призрели подобным образом:
«Один мальчик остался на попечении мира; близких родных у него не было, имущества никакого, людей, желающих взять ребенка в дети, к несчастию, не нашлось. Так как четырехлетнего ребенка нельзя было бросить на улицу, то мир решил переводить его из двора в двор, с тем чтобы каждый кормил и одевал его в свой черед.
При таких условиях жизнь ребенка, конечно, была очень плоха. Мальчик перенес много побоев, упреков, брани, голода и холода, спал без всякой постели, иногда у самого порога, и едва ли видел когда теплую ласку»
После такого несчастливого детства Филатка вырос настоящим разбойником, промышляющим воровством и «профессиональным нищенством».
Начиная с 12 лет сироты, лишенные опекунов, должны были зарабатывать себе на жизнь сами. Не все, конечно, выбирали такой скользкий путь, как Филатка. Невероятной удачей считалось устроиться в подмастерья к ремесленнику, но это удавалось не всегда. Чаще всего девочки становились няньками или батрачками, а мальчики уходили в пастухи.
Даже выросшим сиротам приходилось нелегко: отцы не спешили отдавать дочерей в жены человеку «без рода и племени», а за девочек некому было дать приданное.
Клеймо сироты сопровождало человека всю его жизнь, не зря в фольклорных песнях сиротство обычно ассоциируется с концом всех жизненных радостей.
«В лесу при долине громко пел соловей,
А я, мальчик, на чужбине позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою, счастья, доли мне нет.» (Народная песня)
